Страница 9 из 12
Из отдельных бесхитростных свидетельств складывалась даже не трагедия, а просто – жуть.
Семилетнего Эдика Крупенина изнасиловали в туалете два старшеклассника – четырнадцатилетний Роман и тринадцатилетний Александр.
Малолетки с порочными лицами блеяли что-то о согласии Эдика, в пустых глазах не просматривалось ничего, кроме животных рефлексов.
После контактов с подростками Талли не могла отделаться от навязчивого желания часто и подолгу мыть руки.
От всей этой истории тошнило, будто она каждый день на завтрак съедала кусок несвежей колбасы.
Тошнота из желудка поднималась в голову и парализовала мозг.
О матери Эдика Талли не могла думать иначе, как непечатным текстом.
Сознание, что именно она обрекла сына на весь этот ад, доводило до исступления. Где носит эту дуру, эту шваль, эту биксу подзаборную? Какая замечательная у нее жизнь – в неведении. Стерилизовать таких надо. А еще лучше – за волосы и в костер.
Соратницам по борьбе было легче: дома их ждали дети – обожаемые существа, которые на фоне бесприютного сиротства выглядели баловнями судьбы.
Талли же сама была несчастлива и никого не сделала счастливым, и собственное одиночество вступило в химическую реакцию с одиночеством Эдика Крупенина и породило беспросветный мрак.
Днем Талли еще как-то справлялась с собой, но ночью…
Как только в номере гас свет, бесы принимались за дело, нашептывали о безысходности и невозможности изменить ход вещей.
Звонок Макса пришелся на третий день, когда Талли уже преследовали ощущения в духе хоррор: ей стало казаться, что мерзость двух человеческих детенышей вселилась в нее и пожирает изнутри.
– Я написал сценарий, – сообщил ликующий голос.
Слова до такой степени выпадали из контекста последних событий, что показались незнакомыми. «Что? – пронеслось в голове, – какой еще сценарий? О чем это он?».
Ликование на другом конце провода продолжилось:
– Это только первая серия. По плану будет двенадцать. Хочешь, я пришлю тебе, почитаешь?
Вот оно что! Сценарист-надомник приглашает разделить с ним радость творца!
Эгоистичное, жалкое существо. Такие не имеют понятия, каково это – оказаться парией в семь лет. Таким все безразлично, кроме собственных ничтожных переживаний, не стоящих выеденного яйца. Он будет носиться со своими никому не нужными идеями, со своей никому не нужной любовью, с собой. Мужчины. Сильный пол. Защитники. Тьфу!
Талли стиснула челюсть, чтобы не заорать, не затопать ногами, не запустить в стену графин, олицетворяющий гостиничный уют.
Ничего этого она не сделала.
– Я устала и хочу спать, – сквозь зубы процедила она, и, кажется, даже извинилась.
…Настоящий ужас только начинался.
Марина с готовностью объявила Эдика Крупенина невменяемым, а районный прокурор принял сторону дирекции интерната.
Ощущение собственной бесполезности достигло пика, и неожиданно для себя Талли не смогла пройти мимо церквушки – скромного деревянного сооружения, чудом уцелевшего с конца восемнадцатого века.
Вечерняя служба окончилась, в церкви было тихо и пусто.
Единственная лампочка горела в притворе, придел тонул в тенях, от пустых подсвечников веяло унынием.
С неясным чувством Талли постояла, привыкая к полумраку, и прошла к центральному аналою.
Сбоку от алтаря под распятием темнели три фигуры, в одной угадывался священник.
– Как можно чаще приносите ребенка к причастию. Если в душе нет Бога, там поселяется лукавый – третьего не дано, – услышала Талли, подойдя.
Женщина с мужчиной стали кланяться, батюшка благословил каждого, отпуская. Талли упорно не сводила глаз со спины, обтянутой сутаной.
Священник обернулся, их взгляды встретились.
– Вы ко мне?
Талли переступила с ноги на ногу. Если бы она сама знала!
Глубоко посаженные медовые глаза светились в полумраке, притягивали. Поддавшись этому притяжению, Талли проскулила:
– Можно с вами поговорить? – и тут же усомнилась: как об этом можно говорить под церковными сводами?
Ответом ей был одобряющий, внимательный взгляд.
Она не рассказывала – она брела по каменистому дну, наступала на скользкие и острые выступы, спотыкалась, сбивая ноги, останавливалась, нащупывала плоские камни и брела дальше.
Сглаженная и причесанная, история все равно шокировала бы кого угодно.
Не перебивая, батюшка слушал и кивал. Глаза сострадали, и этого Талли было достаточно. Выговорившись, посмотрела в бородатое, худое, аскетическое лицо с сетью морщин, заимствованных, кажется, с икон.
– Я не знаю, что делать.
– Бороться, сестра. Нельзя отступать, раз уж ты выбрала борьбу. Я буду молиться за тебя, потому что больше ничего сделать не могу – меня не пускают в интернат. Как сказал патриарх Кирилл: «Горько слышать ответ: детей попам не отдадим». Понимаешь? – спросил он, прочитав в глазах Талли сомнение.
– Разве может быть хуже?
Медовые глаза потемнели:
– Еще как может.
Разговор, который ни к чему не вел, был окончен, сбитая с толку, разочарованная, Талли побрела в гостиницу.
Ноги оступались на неровной тропе, протоптанной в снегу, мысли унеслись в какие-то дали. Вспомнились дебаты в прессе и запрет на усыновление российских детей американцами, так называемый «Закон Ирода».
Что это, спросила себя Талли. Лицемерие или психическая неадекватность? Дорого бы она дала, чтобы протестировать авторов законопроекта, скажем, на фрустрационные реакции Розенцвейга. Что результат окажется бомбой, можно гарантировать.
Внезапно, будто подсказанная кем-то со стороны, возникла идея найти биологическую мать Эдика и ткнуть носом в зловонную яму, которую она вырыла собственному сыну. Заставить пережить все, что пережил он. И от этого простого решения Талли почувствовала давно не испытанное облегчение, как раненый боец, которому, наконец, ввели промедол.
…Он так и не понял, что произошло. Просто все было плохо, а потом он позвонил, и все стало еще хуже.
Промучившись несколько дней, Макс снова набрал Лешку и потребовал:
– Дай мне ее домашний номер.
Ворча, что он так и знал, что эта затея добром не кончится, что ему не будет никакого покоя, что он останется крайним, Лешка продиктовал цифры.
Внося их в память телефона, Макс почувствовал себя немного лучше: сейчас, сейчас он услышит голос Талли.
И он его услышал.
– Да? – глухо отозвалась трубка.
– Талли, это я, – выдохнул Макс. Мгновенная мертвая тишина в трубке сменилась протяжными гудками…
Вот тогда мир и погрузился во тьму.
Солнце светило только ему, и поэтому его украли. Как жить в этой тьме, Макс не знал.
В ужасе от того, что случилось, слушал гудки и не шевелился. Что, черт возьми, происходит? Что? Может, он ошибся номером? Ухватившись за спасительную мысль, Макс повторил вызов – гудки капали в вечность, абонент не отвечал.
Дольше выносить это безумие Макс не мог. Так не пойдет. Он сейчас же все выяснит. Чем он обидел Талли? Почему она так с ним поступает?
На бегу стаскивая спортивные штаны, Макс вызвал такси, натянул джинсы и курку, сунул ноги в сапоги и выскочил из квартиры.
Соседняя дверь бесшумно отворилась, выпустив на лестничную площадку запах чужого жилья. Из темной прихожей выглянуло тонкое личико.
– Здравствуй, Максим.
Одной рукой давя на кнопку вызова лифта, второй рукой Макс пытался застегнуть сапоги.
– А, привет.
Все еще возясь с замками, он бросил короткий взгляд в сторону соседской квартиры и удивленно застыл, на пару секунд забыв о личной драме: за несколько месяцев соседская девчонка, пигалица Дашка Цыпляева, умудрилась преобразиться в юное, стройное создание с гладкой, очень светлой кожей и любопытными темными глазами. Только губы оставались по-детски припухшими. Распущенные русые волосы, джинсы, майка… Даже пакет с мусором не в состоянии был испортить неземную красоту.