Страница 5 из 10
Наслаждение балом. Фрагмент
Свое преклонение перед прекрасным Ватто выразил в полотне Суд Париса (ок. 1718). Парис, избравший Красоту в образе Венеры, предстает в живом диалоге с богиней. Оно подчеркнуто освещением и светлыми одеждами двух главных персонажей и более темными — остальных (Меркурия, Минервы, Юноны. — Е.Ф.), не безучастных, а заинтересованных свидетелей происходящего. Элемент жанровости присутствует и в картине на религиозный сюжет Отдых Святого Семейства (ок. 1716, частное собрание, Париж). Овальная форма этого полотна не была характерна для изображения сцен из Священного Писания. Здесь она усиливает ощущение единства всех фигур, в трактовке которых Ватто акцентирует мимику лиц, бытовую характерность поз и жестов. Порой и в рисунках на библейские сюжеты жест является для художника словно лишь поводом для воссоздания поэтической атмосферы единения фигур в пейзаже, как, например, в рисунке Нахождение Моисея (Школа изящных искусств, Париж), исполненном, возможно, под впечатлением от рисунка Паоло Веронезе из собрания Кроза.
Наслаждение балом. Ок. 1716–1717 Галерея Дулвичского колледжа
Наслаждение балом. Фрагмент
Наслаждение балом. Фрагмент
Тема театра остается ведущей в творчестве Антуана Ватто и в период 1712 — конца 1719 годов, то есть до его неожиданного отъезда на год в Англию. Он изображает актеров или своих друзей в костюмах театральных персонажей, располагая их по одному, попарно или живописной группой в пейзаже. Фигуры комедиантов в картинах Лукавица (Финетта) (ок. 1716), Беспечный (1717), Капризница (ок. 1716), Мецетен (1717–1719) выглядят величественно, хотя эти полотна невелики по размеру. Это портреты-маски, олицетворяющие как бы различные амплуа актеров и, одновременно, различные оттенки человеческих характеров и настроений — лукавство, неприкаянность, кокетство, грусть. Финетта восхищала Ренуара, и он считал эту картину лучшей в собрании Лувра. Братья Гонкуры писали о ней так: «Грация Ватто — подлинная грация. Это не просто воспроизведение кокетки, красавицы, физической красоты. Это что-то более утонченное, которое таится в улыбке линии, душе формы, духовной наполненности материи»[7].
Ватто любит объединять изображения в любовном диалоге попарно (Робкий влюбленный, ок. 1716; Гамма любви, ок. 1717; Неосмотрительность, 1716–1718, Лувр, Париж) или вчетвером (Партия вчетвером, ок. 1713), Арлекин и Коломбина (Хотите покорять красавиц?), 1712–1715; Две кузины, ок. 1716), рассказывая о сюрпризах и нечаянностях любви. Трудно определить истоки подобных сценок в творчестве художника. Этот «жанр» создан его воображением, впечатлениями от реальной действительности — мира человеческих чувств, театра, музыки, в нем живут воспоминания о произведениях старых мастеров. В этих сценках в тонкой гармонии слиты воедино пастораль и реальность, возвышенные представления о жизни и искусстве и легкая ирония.
Общество в парке. Ок. 1716–1717 Лувр, Париж
В XVIII столетии художники всех европейских школ, стремившиеся приблизиться к правдивой передаче действительности, обратились к написанию «сцен собеседования». Они изображали фигуры в интерьерах и пейзажах, объединяя их совместным действием. В Англии подобные «сцены собеседования» получили название «conversation pieces», в Италии — «conversazioni». Француз Антуан Ватто одним из первых в начале XVIII века создал свой тип «сцен собеседования», соединив в нем столь ценимые в век Просвещения увлечение театром, мастерством ведения беседы превратившимся в высшем свете в моду, натурные наблюдения.
«Сцены собеседования» Ватто с изображением развлекающихся в парижских парках дам и кавалеров получили название «галантные празднества». Именно под таким названием в 1717 году было зарегистрировано в академическом реестре знаменитое полотно Ватто Паломничество на остров Киферу (1717), за которое он получил звание действительного члена Королевской Академии живописи и скульптуры. Трудно предположить, что что-то одно явилось источником рождения его «галантных празднеств». В начале XVIII века, действительно, существовала мода на ведение беседы на различные темы. Этому вопросу посвящались специальные труды, среди которых были эссе Монтеня и Мадлен де Скудери. Беседа считалась искусством в высшем свете. Однако столь же популярны были и диалоги театральных актеров, которые тоже могли вдохновлять художника, самозабвенно любившего театр. Гонкуры сравнивали его «галантные празднества» с музыкой, гармонией танца. В его сценах с изображением беседующих на лоне природы дам и кавалеров, действительно, как в современном художнику оперном спектакле, акцентировано движение, а точнее, пластическое действие, переданное им с подлинно французским изяществом. Как в операх его великого современника Ж.-Б. Люлли, Ватто продумывает действие «ритмически» и «мелодически», если под последним понимать исключительно тонкую организацию цветовой гармонии каждого полотна. Поэтому эмоциональнолирическое содержание каждого «галантного празднества» у него индивидуально, как в каждой балетной пасторали, в нем существует своя внутренняя логика композиции, заставляющая ощутить руку умелого «хореографа», придающего каждой картине особую пластическую выразительность.
Гамма любви. Ок. 1717 Национальная галерея, Лондон
Ватто создавал свои «галантные празднества» на основе рисунков с натуры, которые потом объединял. Вряд ли справедлив был в своей оценке Делакруа, писавший, что «каждая маленькая фигурка у него (Ватто. — Е.Ф.) изолирована, и слишком уж заметно, что она была написана на досуге, совершенно независимо от соседних с ней фигур»[8]. Художник умел гармонично объединять фигурки дам и кавалеров в пейзаже, уподобив «сцены собеседования» некоему музыкальному спектаклю. Не случайно уже современники ассоциировали их с самой волшебной музыкой XVIII столетия — музыкой Моцарта.
Глядя на полотна Шарм жизни (ок. 1716), Наслаждение балом (ок. 1716–1717), Общество в парке (ок. 1716–1717), Безмятежная любовь (ок. 1718), Елисейские поля (ок. 1718) или самое прославленное «галантное празднество» — Паломничество на остров Киферу, невольно ощущаешь ту еще неразделимую грань между искусством и жизнью, которую пытались постичь все мастера века Просвещения, в том числе и Антуан Ватто, стремившийся столь поэтически тонко решить эту важнейшую эстетическую проблему своего времени. Знаменитые слова Дени Дидро из его эссе Парадокс об актере о том, что лишь чувство является для художника высшей степенью познания, что «язык сердца разнообразнее языка разума»[9], удивительно созвучны сценам Ватто. Французский просветитель, написавший свое эссе уже после смерти художника, тоже пытался решить эту проблему, призывая актеров в их игре к большей жизненности и естественности: «Приобретайте грацию и свободу, делайте все ваши поступки простыми, естественными и легкими, не будьте симметричны, безжизненны, пригвождены, размеренны и расставлены кругом»[10], — назидательно советовал он им. Эту жизненность и естественность по-своему искал и Ватто, создав свой тип «сцен собеседования», в которых проблема соединения идеализации и натурности обрела наивысшую гармонию. О его полотнах можно сказать тоже словами Дидро: «В этом есть что-то от сна, но это не сон»[11].