Страница 33 из 37
Когда Кульджинский кризис, изрядно поволновавший правительственные круги, миновал, в Петербурге приступили к обсуждению вопроса о спешном заселении Приморского края. Решение задачи подсказал опыт недавней перевозки судами Добровольного флота ссыльно-каторжных из Одессы на Сахалин и солдат из Кронштадта во Владивосток. По воцарении Александра III замысел получил окончательное оформление, и 5 декабря 1881 года император повелел в следующем же году приступить к доставке переселенцев морем за счёт казны. На берегу бухты Золотой Рог были выстроены 13 жилых бараков и два склада для имущества. Однако пример неудачного поселения уссурийских казаков побудил власти отказаться из излишнего администрирования и предоставить выбор мест для поселения самим крестьянам. Поэтому весной 1882 года во Владивосток привезли только ходоков, а первая партия переселенцев отправилась из Одессы на пароходах-«добровольцах» «Россия» и «Петербург» в марте 1883 года96.
Согласно высочайше утверждённому 1 июня 1882 года мнению Государственного Совета во Владивостоке было организовано переселенческое управление, во главе которого встал Ф.Ф. Буссе. Ежегодно за казённый счёт из Одессы отправляли по 250 семей, но с самого начала появились и своекоштные переселенцы. Спустя два года выяснилось, что, затрачивая по 1200 рублей на перевозку одной семьи, государство не достигает цели: пользовавшиеся казённым пособием крестьяне в большинстве случаев оказывались недостаточно хозяйственными, да и слишком малообеспеченными. Поэтому, начиная с 1886 года, Добровольный флот стал принимать только тех, кто мог оплатить дорогу из своего кармана. С 1883 до 1897 года в Южно-Уссурийский край с казённой помощью въехало 754 семьи (4688 душ), а самостоятельно — 3552 (24.405 душ). Обратно вернулось только 72 семьи97.
Вместе с тем, переселенцы — в подавляющем большинстве выходцы из Черниговской и Полтавской губерний — предпочитали селиться на чернозёмной приханкайской равнине. Для освоения же лесных пространств больше подходили уроженцы средней полосы России, но они не являлись собственниками земли, которая находилась в общинном владении, а продажа одних усадеб не давала средств, достаточных для переезда и первичного обзаведения. Поэтому местные власти в первые годы поощряли приток корейцев, так что Посьетский участок в итоге оказался заселённым в основном ими. Позднее областным начальством не раз предпринимались попытки ограничить корейскую иммиграцию или направить её в глубинные районы края, однако при каждой смене лиц на посту Приморского губернатора всё возвращалось на круги своя.
Отсутствие среди малороссов и корейцев ремесленников, особенно строительных специальностей, потребовавшихся в значительном количестве для замещения солдат-линейцев, подвигло военное ведомство на попытку выписать русских мастеровых в Иркутск из Нижнего-Новгорода и на Амур из Кяхты. Но попытка эта показала чрезмерную дороговизну такого найма, ежедневно обходившегося в 3—5 рублей на человека. Крайне ограниченный бюджет заставил военных инженеров в 1875 году прибегнуть к труду китайских рабочих, первая партия которых, набранная в провинциях Шаньдун и Чжили, отправилась на строительство казарм в Хабаровке. По свидетельству начальника инженеров Приамурского военного округа, полковника П.Ф. Унтербергера: «Не будь этой силы, не могло быть и речи о том, чтобы в промежуток времени в 1877 по 1883 год за те же средства было возведено то число инженерных построек, преимущественно в Приморской области, которое было произведено в действительности»98.
Вскоре после разгрома, устроенного в 1868 году российскими войсками, вернулись в Уссурийский край и китайские земледельцы. Правда, начиная с 1883 года, их вновь стали вытеснять. Так, наделы для первой же партии переселенцев, прибывшей во Владивосток 13—20 апреля, включали и бывшие манзовские поля в долине реки Майхэ. Но спустя некоторое время начался, по сути дела, обратный процесс. На его причины неоднократно указывали разные авторы, писавшие о непривычном русским крестьянам климате, частых наводнениях, плохих семенах, недостатке тяглового скота. Однако раздавались и другие голоса.
По словам А.А. Кауфмана: «Мало-мальски значительный уклон, связная, глинистая почва, подмесь к почве камня, сколько-нибудь густая лесная поросль, — все эти условия делают землю в глазах русского переселенца негодною для разработки. А китаец или кореец пашет всё: и «горы», и «камень», и «глину», по терминологии русских поселенцев, и не смущается расчисткой самого густого леса. Вдавшийся клином в корейские владения Посьетский участок, благодаря постоянным дождям и туманам, а также гористому рельефу, признаётся окончательно негодным для русской колонизации, а между тем в этом участке живёт до 15 тысяч корейцев, и земледелие у них в цветущем состоянии. Под самым Хабаровском находится несколько русских деревень, население которых живёт исключительно вырубкой леса и не принималось за хозяйство, находя, что отведённая им земля непригодна для хлебопашества. Рядом с ними осели корейцы и снабжают весь Хабаровск продуктами молочного хозяйства и огородничества»99. Большой знаток Уссурийского края В.К. Арсеньев, основываясь на многолетних наблюдениях, сетовал: «В настоящее время казаки и почти все крестьяне сами не обрабатывают земли, а отдают её в аренду китайцам, на правах половинщиков. Обыкновенно сам хозяин-русский отправляется на заработки куда-нибудь на сторону, предоставляя китайцу распоряжаться землёй, как ему угодно, по своему усмотрению. Желтолицый арендатор тотчас же строит фанзы, выписывает из Китая своих родственников, приглашает помощников, нанимает рабочих и начинает хозяйничать. Глядя на такую заимку, так и кажется, будто кусочек Китая вместе с постройками, огородами и людьми взят откуда-нибудь из-под Чифу и целиком перенесён на русскую территорию. Изложенное было бы не так страшно, если бы хозяином положения оставался бы русский, а китаец был бы у него простым работником. Но наблюдения показывают иное: китаец — хозяин на земле, а русский — владеет ею только номинально. Всё это становится понятным, если принять во внимание резкие контрасты между манзами и переселенцами. Солидарность и взаимная поддержка друг друга, трезвость, приспособляемость к окружающей обстановке, расчет только на свои силы среди китайцев и вечные ссоры, пьянство и ни на чём не основанное право на пособие со стороны казны среди русских, у которых почему-то сложилось убеждение, что казна должна содержать их всё время, пока они живут на Дальнем Востоке»100.
А.А. Панов поясняет, что среди арендаторов земли в начале XX века было 17,4 % русских, 54,9 % корейцев и 27,7 % китайцев. Способствовало же созданию такого положения то обстоятельство, что русские, платившие поземельный налог в размере 2,5 рублей за десятину, сдавали участки корейцам по таксе 5,63 рубля, но чаще брали продуктами, стоимость которых при переводе на деньги составляла 13,33 рубля с десятины для китайцев и 17,69 рубля для корейцев. Он прибавляет, что «знаменитые молоканские хозяйства, засевающие по 100 и более десятин, были бы немыслимы без дешёвых рук зазейских маньчжур и пришлых китайцев»101.
Конечно, русские крестьяне постепенно нащупывали пути к сколько-нибудь рентабельному земледелию. Они отказывались от вывезенных из европейских губерний сортов хлеба и закупали семенное зерно в Маньчжурии, заимствовали у китайцев культуру сои, стали унавоживать и полоть поля. Но конкурировать с манзами им всё-таки не удавалось. Особенно неблагоприятно сказывалась на состоянии русского хозяйства конкуренция маньчжурских производителей, продукция которых существенно понижала рыночные цены. Доходило до того, что армейское интендантство вдвое переплачивало крестьянам и, стараясь поддержать, принимало у них влажную муку и засорённое зерно. Высокие издержки на содержание расквартированных в крае войск, равно как необходимость заботиться об укреплении западной границы государства, затраты на войну с Турцией в 1877— 1878 годах, Ахалтекинскую экспедицию 1881 года, приведение войск и флота в боевую готовность во время Афганского кризиса 1885 года и другие расходы препятствовали серьёзному усилению Приамурского военного округа и Сибирской флотилии.