Страница 153 из 241
«Один час переезда сюда с Красной Пресни», говорится в «Архипелаге», и «мы въехали в черту небольшого квадрата лагеря «Новый Иерусалим». «Зона Нового Иерусалима нравится нам, она даже премиленькая: она окружена не сплошным забором, а только переплетённой колючей проволокой, и во все стороны видна холмистая, живая деревенская и дачная, звенигородская земля»[759].
И далее: «Первый день в лагере! И врагу не желаю этого дня! Мозги пластами смещаются от невместимости всего жестокого. Как будет? Как будет со мной? — точит и точит голову, а работу дают новичкам самую бессмысленную, чтоб только занять их, пока разберутся. Бесконечный день. Носишь носилки или откатываешь тачки, и с каждой тачкой только на пять, на десять минут убавляется день, и голова для того одного и свободна, чтобы размышлять: как будет? как будет?., мы видим бессмысленность перекатки этого мусора, стараемся болтать между тачками». Так продолжается до тех пор, пока не «начинают вызывать новый этап по несколько человек в контору для назначения», т. е. для распределения по видам работы на время пребывания в лагере[760].
Невольное чувство, которое возникает при чтении этого текста, — недоверие: откуда к приезду нового этапа набралось столько мусора, что для его уборки потребовалось около сотни человек (заключённых доставили сюда в «кузовах» нескольких машин)?[761] И это в «лагпункте»[762], где было только два барака[763], а значит, не более 400 заключённых[764]'.
«Часу не прошло — читаем мы в «Архипелаге» далее, — один из наших этапников уже приходит сдержанно сияющий: он назначен инженером-строителем по зоне». И ещё один: ему разрешили открыть парикмахерскую для вольных на заводе. И ещё один: встретил знакомого, будет работать в плановом отделе»[765]. И снова, что ни утверждение, то вопрос. Зачем инженер-строитель в лагпункте, обслуживающем небольшой кирпичный заводик? Неужели в Новом Иерусалиме не было парикмахерских? Какое дело лагерному начальству до внешнего вида вольных рабочих? Да и встретить знакомого в лагере, тем более способного влиять на распределение заключённых по виду работы, это всё равно, что найти иголку в стоге сена.
Но главное не в этом. Описывая «первый день в лагере» и «вспоминая» детали, которые похожи на вымысел, Александр Исаевич забыл такую мелочь, как карантин.
«Карантин, — делится в интернете своими воспоминаниями кто-то из бывших заключенных, — это первое, с чем знакомится зек по приезду в лагерь. Он является порогом тюремного дома как в следственном изоляторе, так и в зоне». «Время нахождения в карантине обычно не более 2-х, 3-х недель. За это время новичков стригут, моют, выдают робу, берут анализы, подвергают психологическим тестам, знакомят с особенностями зоны»[766]'.
Может быть, карантин — современное изобретение? Ничего подобного.
«Все принятые в места заключения, — гласила ст. 110 «Исправительно-трудового кодекса РСФСР, утверждённого 16 ноября 1924 г… — немедленно после их прибытия в место заключения подлежат медицинскому осмотру, после чего больные изолируются, а остальные подвергаются санитарно-гигиеническим мероприятиям и помещаются в особые камеры, где отбывают установленный карантин»[767].
Карантин был предусмотрен и Положением об исправительно-трудовых лагерях, которое было утверждено 7 апреля 1930 г. «После регистрации и осмотра все прибывшие в лагерь заключённые направляются для отбытия установленного карантина»[768].
Карантин фигурирует в воспоминаниях многих лагерников, причём некоторые из них называют и его продолжительность. П.И. Якир, прибывший в колонию для малолетних в 1938 г., писал: «Первые 14 дней был карантин»[769]. В. Александровский называет продолжительность карантина в три недели, поясняя: это срок инкубации брюшного тифа[770]. Именно такой предусматривалась продолжительность карантина в особых лагерях[771].
Для чего нужен карантин: во-первых, это, как уже говорилось, санобработка в виде стрижки и бани (или душа), во-вторых, переодевание в лагерную одежду, в-третьих, размещение в бараках или камерах, в-четвёртых, медицинское освидетельствование, в-пятых, распределение на работу; в-шестых, ознакомление с правилами пребывания в заключении.
Описывая свой первый день в лагере, А.И. Солженицын не только упустил такую мелочь, как карантин, но и допустил ещё одну, связанную с этим, «неточность». Готовясь к встрече с лагерным начальством, он «в этот день нарочно» «нарядился» (гимнастерка со «стоячим воротом», «широкий офицерский ремень», «галифе», да, наверное, и хромовые сапоги), чтобы начальство сразу же обратило на него внимание: «ничто мне, что тачку катать» (так в тексте) и таким образом сумел получить должность мастера глиняного карьера[772].
По свидетельству А.И. Солженицына, «в своём военном одеянии»[773] (в другом случае: «в своем офицерском одеянии»[774]) он затем ходил и на работу. «Ходил в военном», пока продолжал оставаться на должности мастера[775]. И только после того, как его отправили в карьер простым рабочим, вспоминал он, «мне пришлось расстаться с моей военной формой, потому что дурно в ней копать глину. Гимнастерку и галифе я спрятал в свой чемодан, а в лагерной каптёрке получил латаное линялое тряпьё, выстиранное будто после года лёжки в мусорном ящике» (правда, работал он в карьере всего «пять дней»)[776].
Когда израильская читательница «Архипелага» Лия Горчакова познакомилось с этим эпизодом, она обратилась к своему мужу Генриху Натановичу, который тоже побывал в ГУЛАГе, и тот заявил: «“Широкий офицерский пояс” — в лагере абсолютно исключается! Прибыв на Лубянку, он (А.И. Солженицын — А.О.) его и в глаза больше не видел»[777].
«Да и “нарядился нарочно”?! — уточнял Н.Н. Горчаков, — в лагерях не наряжались! Ещё в самом начале, только прибыв в лагерь, зек мог какое-то короткое время (видимо, в первые дни карантина, до бани — А.О.) быть одетым в своё, не казённое. Но в военном никого в лагерях я никогда не видел — так ведь могли и в побег уйти». И далее: «Сразу после пересылки все свои вещи сдавали в каптёрку — до твоего освобождения»[778].
Статья 118 «Исправительно-трудового кодекса РСФСР» 1924 г. гласила: «Предметы вещевого довольствия, выдаваемые заключённым, составляют: одежда, бельё, обувь и постельные принадлежности»[779]. Об этом же говорилось во «Временной инструкции о режиме содержания заключённых в исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР», утверждённой 2 августа 1939 г. Один из пунктов этой инструкции (37) специально предусматривал выдачу заключённому «в личное пользование» необходимых ему вещей («верхняя одежда, обувь, бельё, постельные принадлежности и т. д.»)[780].
759
Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ // Малое собрание сочинений. Т. 6. С. 112.
760
Там же. Т. 6. С. 116.
761
Там же. С. 112.
762
Там же. С. 117.
763
Там же. С. 112.
764
По существовавшим нормам, бараки были рассчитаны на 100–200 человек.
765
Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 6. С. 113.
766
Карантин в зоне // Блог двух зеков из Татарстана http://2zeka.ru/post/tag/karantin
767
Исправительно-трудовой кодекс РСФСР. 1924. // ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917–1960. С. 43.
768
Положением об исправительно-трудовых лагерях. 7 апреля 1930 г. // Кокурин А.И., Петров Н.В. ГУЛАГ (Главное управление лагерей). 1917–1960 гг. М., 2000. С. 67.
769
Якир П.И. Детство в тюрьме. Л., 1972. С. 125.
770
Александровский Вадим. Записки лагерного врача. М., 1996. С. 6.
771
Инструкция о режиме содержания заключенных в особых лагерях МВД СССР. 1950 г. // Кокурин А.И., Петров Н.В. ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917–1960. С. 555–567.
772
Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 6. С. 116.
773
Там же. С. 117.
774
Там же. С. 120.
775
Там же. С. 121.
776
Там же. С. 120–121.
777
Горчакова-Эльштейн Л. Жизнь по лжи. 2009.
778
Там же.
779
Исправительно-трудовой кодекс РСФСР. М., 1924 г. // ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917–1960. С. 44.
780
Временной инструкции о режиме содержания заключённых в исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР. 2 августа 1939 г. // Кокурин А.И., Петров Н.В. ГУЛАГ (Главное управление лагерей), 1917–1960. С. 457–473. См. также: «Табель вещевого довольствия заключённых, находящихся в лагерях и НТК ГУЛАГа НКВД СССР» (Там же. С. 484-А85).