Южная стена Лхоцзе

Говорят, пользуясь 02, ты понижаешь высоту примерно на километр. Но тут вопрос в том, какой ты расход ставишь. Можно поставить 4, 5 литра в минуту, и тогда тебе понадобится караван носильщиков с кислородными баллонами. Или я ставлю 1, 5, от силы 2 – если большая нагрузка. Расскажу случай. Мы с Игорем Свергуном поднимались в 2005 году на Эверест с тибетской стороны. Пришли на 8300 м – площадки нет, негде ставить палатку. Вторая половина дня. Нам бы поужинать и спать ложиться – на восхождение встают не позже полуночи. А мы камни ворочаем на высоте 8300 м, выравниваем место под палатку. Кислородом не пользуемся, он только для восхождения. Тут нужна особая высотная тренированность. Не будь ее, мы бы на той площадке не то что палатку не смогли поставить – просто легли бы и не встали. О вершине вообще молчу. Но мы сделали восхождение – в нормальном темпе и стиле, адекватно, безопасно. Почему такое восхождение не может считаться спортивным? Тут ведь дело в чисто физиологических особенностях – одни лучше переносят высоту и связанную с этим гипоксию, другие хуже. Яркий пример – тот же Петр Козачек. Прекрасный человек, великолепный спортсмен, технарь, уверенно чувствующий себя на сложнейших стенах. Но выше своего потолка – не боец. Время рассудит этот спор. Мое мнение: право на жизнь имеют оба направления.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Октябрь 2010-го. Читаю на форуме альпинистского сайта Risk.ru письмо Володи Каратаева: «Так получилось, что прочитал воспоминания двадцатилетней давности Гены опять в больнице после очередной операции. Это последствия того уникального восхождения. Опять нахлынули воспоминания. Да, это была лучшая КОМАНДА в мире. И это была победа всей команды. Команда, которая действительно является эталоном достоинства, чести, совести и порядочности в достижении общей цели экспедиции на Лхоцзе. Это люди, благодаря которым я смог пережить долгие пять лет операций и реабилитации. Из них около двух лет в Харькове я прожил дома у Вити Пастуха и Сережи Бершова, в Москве у Жени Клинецкого, в Алма-Ате у Рината Хайбулина. В те времена повального дефицита ребята присылали мне посылки с медикаментами. Для меня роднее этих людей нет. Гена, огромное СПАСИБО за статью! Будем ЖИТЬ!».

Нужны ли победы такой ценой? Эта тема в связи с 20-летием нашего восхождения также активно обсуждалась на форуме Risk.ru. Цитирую фрагменты дискуссии:

«Все-таки по сегодняшним понятиям, альпинизм – это дорога туда и обратно. А тут создается ощущение: люди были готовы только туда, а обратно – не важно. «Авось». Может, команда спустит. А нет, так нет. Неправильно это как-то. Месснер никогда бы так не рисковал… Поэтому он и покорил все 8-тысячники и остался жив! Он трезво оценивал обстановку и возвращался, как бы ни было обидно за потраченное время и деньги… Одиннадцать возвращений – это тоже рекорд… Но у советских альпинистов был другой подход: взятие вершины любой ценой! Так нас учили, так нас воспитывали».

«Месснер никогда бы так не рисковал» – как сравнить, кто как рисковал? По эмоциональности описаний? «Он трезво оценивал обстановку» – а наши, что, все время навеселе ходили? «Но у советских альпинистов был другой подход: взятие вершины любой ценой» – что-то в советское время я такого не припоминаю. Наоборот, запросто могли не засчитать, если решали, что что-то не так. «Так нас учили, так нас воспитывали» – непонятно, в каких местах СССР вас ТАК учили и воспитывали. И кто вами ТАК занимался?».

Что сказать? Мы – всей командой! – Южную стену выстрадали. Мы прошли свой маршрут по нескольку раз каждый, чтобы все было надежно, безопасно. Ни о каких «авось» не было речи. Это в альпинизме не проходит. Ни тогда, ни сейчас. Кто надеется на «авось», отпадает (часто – в буквальном, роковом смысле) много раньше того уровня, какой был у наших ребят. Мы четко знали, на какой находимся горе. Понимали, что, как никто другой, достойны вершины. Но, конечно, не любой ценой. Если бы я мог предположить, что придется пережить Володе, что самому слегка «постригут» подмороженный палец, никуда бы не пошел. Мы были уверены в собственных силах, здоровье, опыте. Все это в итоге помогло вернуться. Но заплатить за успех пришлось дорого. Тем, что остался без пальцев Каратаев. Что не взошли, спасая его, Туркевич и Копейка – дважды находились за 250 метров по высоте от вершины и дважды вынуждены были повернуть. Тем, что больше мы с Мишей не ходили вместе. Но это уже другая история.

В лагере Каратаева ждала капельница, потом – экстренная госпитализация. Вертолет до Луклы и до Катманду. Аэробус из Непала в Дели. Прямого рейса в этот день не было, пришлось добираться с пересадкой (советский рейс – раз в неделю). Володя ослаблен донельзя, потерял 15 кг веса. Томительное ожидание самолета на Москву стало для него губительным. Работал кондиционер. Этого оказалось достаточно, чтобы Каратаев простудился, началась пневмония. Когда приехали в Москву, спасать пришлось не отмороженные пальцы, а Володину жизнь. Пока его вытаскивали из воспаления легких, на пальцах рук и ног началась гангрена… В базовом лагере Витя Пастух, снимая пластырь с Вовкиных пальцев, вздохнул с облегчением. Было видно, что они стали понемногу отходить. Не полностью, но все же. Может быть, первые фаланги и не спасли бы, но остальные, скорее всего, остались. Из-за пневмонии все усилия организма сконцентрировались на легких, пальцы же стали, как когти у орла. Черные, скрюченные…

Еще в базовом лагере мы получили сообщение, что с высоким достижением команду поздравил первый (он же единственный и последний) президент СССР Михаил Горбачев. Не скрою, было приятно, что альпинистов приветствует глава государства. Кстати, президентский указ о награждении наших ребят орденами за восхождение был чуть ли не последним документом разваливавшегося Союза. Наград удостоились не все – ордена советским гражданам полагались не чаще, чем раз в пять лет. А я и Миша Туркевич за Канченджангу в 1989-м получили ордена Дружбы народов. Орден Ленина, который получил Володя Каратаев, наверное, стал вообще последним в истории. Дата указа со списком награжденных – 21 декабря 1991 года, последний день существования СССР…

Занятые горой, мы не очень вникали в происходящее на равнине. В интервью, которые давали по возвращении, констатировали, что заканчивается эра экспедиционного альпинизма. Не замечая, что уходит в прошлое советская эра, рушится огромное государство. В нашем понимании тектоника соотносилась исключительно с горами, геологическими процессами. Тектонические сдвиги в обществе, перевернувшие жизнь миллионов людей, мы осознали, наверное, позже всех. По контрасту с 1982 годом. Наш триумф на Эвересте был, без преувеличения, триумфом всей огромной страны. Тогда гималайская эпопея была темой номер один на радио, телевидении, в прессе. А мировое достижение на Южной стене Лхоцзе за пределами СССР произвело куда большее впечатление, чем дома. Даже «Правда», главная газета страны, озаглавила заметку о нас «Сенсация, которую не заметили». Жизнь менялась стремительно и бесповоротно, соотечественникам было не до альпинистских побед.

Задумывая с Михаилом Туркевичем и Александром Шевченко нашу экспедицию, мы мечтали дать гималайский старт целой группе молодых перспективных ребят и обеспечить им блестящее восходительское будущее. Не представляли, что меньше чем через полтора года после экспедиции окажемся гражданами разных стран – России, Украины, Казахстана. Что многие наши планы разобьются о жестокие реалии «эпохи перемен». Не догадывались, что выбираться в горы станет и много легче, и гораздо трудней. А чтобы пройти по краю горных пропастей, потребуется сначала преодолевать бездонные финансовые пропасти. Но альпинизм научил терпеть и не сдаваться. Большинство из тех, кто сегодня жив, с горами не расстались. Прохождение Южной стены и двадцать лет спустя мои товарищи называют первым в списке личных восходительских достижений. Те, кто ушел – Михаил Туркевич, Виктор Пастух, – тоже оставались альпинистами до последнего вздоха.