Страница 39 из 45
Немало пожил Лушников на отчей земле, а такого видеть не доводилось. За недолгую апрельскую ночь река Ница вышла из берегов и расширила свои пределы на добрую сотню метров. Неудержимо несла она воды, как бы утверждая власть над низиной, отступавшей сажень за саженью к Ивановке, к яру… Половина луговины была уже под Ницей…
— Давай-ка, браток, заводи ишачка, — сказал Лушников шоферу, открывая дверцу «газика», и, дождавшись, когда ровной дробью застучал мотор, добавил: — На горох давай.
На горох — значило на дальнее гороховое поле, лежавшее на возвышенности, в верховьях реки. Знал об этом шофер; знал и о том, что не затеять нынче разговора с управляющим. Поудобнее устроившись на сиденье, хватко взявшись за поручень, молчком будет ехать Лушников до самого поля, время от времени потирая рукой шрам на щеке; может быть, раз или два за дорогу, когда тряхнет на колдобине, скажет: «Пожара нет, не спеши, береги ишачка». Знал об этом шофер, поскольку видел сосредоточенно наморщенный лоб управляющего — думал о чем-то Лушников.
А тот вспоминал вчерашнюю поездку на гороховое поле. С разных концов пошли они по нему, он и бригадир полеводческой бригады, пошли, утопая в мягкой, подсушенной вешним теплом пахоте, поднимая терпкую пыль, через дюжину шагов нагибаясь к земле, чтобы зачерпнуть ее пригоршней, размять пальцами, понять, какова она, землица.
У середины поля встретились.
— Ну как, бригадир?
— Денька через два трактористов засылать надо. Подходит земля. В самую пору будет.
Лушников подумал о том, что перед началом сева не мешало бы еще раз провести собрание специалистов и механизаторов. Предпосевное собрание уже прошло недели полторы назад, но, видимо, из-за Ницы (большинство полей находилось в прибрежных низинах) немало поправок придется внести в план…
Да вот ферма еще, думал Лушников. Неладно как-то дела стали складываться на ферме. Надои в последнюю неделю понизились, расход кормов перекрыл все нормы — и это в весенние месяцы, когда к каждому грамму кормов подход особый нужен.
Два дня назад вызвал управляющий бригадира молочнотоварной фермы Геннадия Семеновича Макарова:
— Прошлое лето помнишь?
— Как, поди, не помню…
— А с каким трудом корма заготавливали?
— Ну, помню.
— Так что ж там у тебя, браток?
Помолчал Геннадий Семенович, сказал:
— Что-то с рационом. Кажется, ошибка в расчете.
— Сам пересчитывал? Нет? Не годится этак. Время идет, корма расходуются… Займись этим делом, не откладывай в долгий ящик.
— Со скотниками еще наказание, — продолжал Макаров. — Прогуливают. А без них, сам знаешь, что за работа.
— А женщины куда смотрят? Пробрали бы их вперекрест. Ну ладно. Дня через два-три буду на ферме. Обязательно. Сев только начнем.
И вот тебе на — начали…
Перед Лушниковым открылась картина, о которой он даже думать побаивался: возвышенное гороховое поле оказалось в окружении разлившихся вод; сотни гектаров подоспевшей к севу земли превратились в остров — хоть вплавь добирайся.
…Утром следующего дня первым в контору пришел Лушников.
Увидев механика Геннадия Гурьевича Полякова, спросил:
— Что делать будем?
— Ума не приложу. Половину полей затопило… Не мешало бы главному агроному, не то председателю позвонить…
— Это что же? Здравствуйте — вот и мы? Надо самим хорошенько подумать. У них и без нас хлопот полно.
С обеих сторон улицы к конторе подходили люди. Собрались в кабинете управляющего. Разговор начал бригадир:
— Речи нет о полях, которые под водой. Но у нас несколько полей — самое большое из них, что под горох и пшеницу наметили, — оказались отрезанными Ницей. Начинать сев собирались завтра. Какие соображения будут?
— Так что тут поделаешь, коли половина земли под водой, а половина — на островах, — медленно, будто без особой охоты, начал говорить тракторист Александр Петрович Карасев.
Лушников давно знал Карасева и всегда наново удивлялся внешней его спокойности, вроде даже какому-то равнодушию, и умению, если прижмет, поработать так, как никто другой не сработает. В трудные минуты Лушников всегда обращался к Петровичу. Нелегко было добиться согласия тракториста выполнить какое-либо особое задание, но, заручившись наконец таким согласием, можно было вздохнуть спокойно — исполнит по высшему классу.
— А половина — на островах, — говорил тракторист. — Хошь не хошь, выжидать придется, пока вода спадет.
— Это что ты такое говоришь, Петрович? — отозвался кукурузовод Николай Степанович Поляков, напористый в разговоре. — Как это — выжидать? А ежели еще неделю вода не сойдет, тогда что? Считай, все сроки упустим.
И тут Лушникову припомнился далекий-предалекий весенний день, настолько далекий, что его как бы даже сизый туман заволок…
Было это в году тридцатом.
В ту пору крестьянские дворы Ивановки уже поделились надвое: половина единственной деревенской улицы отошла колхозу «13 лет Октября», другая половина — колхозу «Красная Ница». Обе эти половины пристально посматривали друг на друга, и чуть какая новинка в одном из хозяйств — соседи тут как тут, интересуются, как да почему. В «Красной Нице» новинок было побольше. Председатель Сарапион Ларионович Лушников, мужик разворотливый, быстрый, посмеивался при виде очередной «делегации» — дескать, то ли еще будет, учитесь.
И действительно не успели октябрьцы насмотреться на движок, который установили соседи в заново отделанном тесом колхозном амбаре, откуда с длинного шеста разбегались к домам паутинки проводов, не успели наговориться о невидимом электричестве, как по Ивановке пробежал новый слух — на подходе к «Красной Нице» трактор «Фордзон», может быть, на том берегу реки уже стоит красуется.
Скорая на подъем ивановская ребятня, разбрызгивая невысохшие лужи, помчалась к Нице. К тому месту, где на лето и осень накладывали на побуревшие сваи деревянный настил. Сейчас по случаю половодья мост был разобран, не было на противоположном берегу никакого трактора «Фордзона», но на этом берегу, подле самой воды, плотники связывали наспех обструганные, подогнанные по размеру бревна.
Тут же был и председатель Сарапион Лушников. Звонко работая топором, он то и дело поглядывал в сторону заречья, нетерпеливо прислушивался к зареченской тишине, пока наконец не всадил с маху топор в бревно и не крикнул хриплым, пересохшим голосом:
— Идет, кажись… Иде-ет!
Плотники оставили работу, взялись за потертые кисеты, зашуршали бумагой, деля ее на самокрутки и посматривая на дорогу, обрывающуюся у воды на том берегу.
Сначала ничего не было видно — лишь нарастал, катился по заречью металлический рокот. Но вот вынырнула машина, перемазанный мазутом парнишка-тракторист спрыгнул на землю, замахал руками, даже вроде бы приплясывать стал, крича что-то в грохоте мотора.
Вскоре плот был спущен на воду. Вооружившись шестами, плотники вместе с председателем погнали его вверх по течению, чтобы пересечь Ницу наискось, перевести крепко связанные бревна к пологому спуску дороги.
Потом, когда трактор стоял уже на плоту, вдавив бревна в мутную воду, и когда под «раз, два, три!» начали мужики упираться шестами в каменистое дно реки, медленно продвигаясь с небольшим раскачиванием к опасной быстрине, Федька Лушников, замирая от волнения, сказал:
— Хоть бы в воду не скувырнулся — ишь, плот-то как просел…
На что один из дружков его ответил:
— У Лушникова не скувырнется… У него не то, что у тебя. Хоть вы и Лушниковы оба, да, видать, разные. Литовку-то кто сломал на прошлом покосе?
Сказаны эти слова были без какого-то умышленного зла, скорее всего — ради шутки, но затронули они Федьку за живое. Может быть, потом, позже, Лушников отвечал на шутку дружка, когда в числе первых ивановских парней, прошедших (много было желающих!) строгий председательский отбор, учился на курсах трактористов при местной машинно-тракторной станции, ночи напролет просиживал над малопонятными инструкциями и схемами, дотошно копался в тракторном моторе, разбирая и собирая узлы, постигая их хитрую взаимосвязь; когда следующей весной, буйной и ранней, поднимал пласты колхозной земли, не оставляя руля трактора до блеска колючих ночных звезд, до того, как можно было, поддавшись усталости, рухнуть на нары полевого стана. А может, и тогда еще, когда, оказавшись в водовороте бригадирских дел в колхозе «Урал», добивался повышения урожайности зерновых и добился — поля стали давать не по 7, а по 22 центнера зерна с гектара; когда потом на заботы об урожайности наложились председательские заботы о судьбе хозяйства в целом и когда имя Федора Николаевича Лушникова стало известно не только в Слободо-Туринском районе, но и в области, — бессловесно, но крепко отвечал он на ту давнюю шутку дружка — знай, дескать, наш лушниковский род, учись, покуда мы живы…