Фартовое дело

— Да что б я позволил недоноску меня, офицера, порохом попрекать?! — Кулачищи у Серого сжались, вены вздулись, глаза стали бычьи, бешеные. В обычное время Никита точно застучал бы зубами со страху, но тут что-то нашло. Такое, как там, в грозненском подъезде, когда он шестерых расстрелял в упор. Разница в весовых категориях между ним и Серым была как между сибирским котом и сибирской лайкой. Но все же не всякая лайка сунется к прижатому в угол коту. Иной раз и глаза побережет от когтей.

— Завязывай, я сказала! — сказала Светка стальным голосом. И в руках у нее откуда-то возник пистолет. Серый поглядел и понял: это не шуточки.

— Садись в кресло! — не сводя дула с Серого, произнесла Булочка. — Сел? Молодец. А теперь повторяй вслух: «Я остыл, я не сержусь, я добрый человек…» Ну!

— Я остыл, я не сержусь, я добрый человек… — повторил Серый и улыбнулся. — Ну ты, Светлана Алексеевна, кого хошь остудишь…

— Ты тоже остыл? — строго спросила Светка у Никиты.

— Остыл… — ответил он извиняющимся тоном. Волна злобы сошла на нет, ему стало стыдно, что он, который всего несколько часов назад внутренне осуждал Светку за то, как она помыкает Серым, сам резанул словом этого мужика. У него ведь такая же боль, как у Никиты, только на десять лет постарше…

— Извини, Серега! — произнес Никита, понимая, что должен сделать это первым. И протянул руку.

— Какое там… — Серый, должно быть, тоже что-то понял. — Ты тоже не обижайся, это я с дури и от нервов. Базар был не по делу.

— Ладно! — подвела итоги Светка. — Самозванцев нам не надо, атаманом буду я. На все, что тут говорилось, — наплевать и забыть. Едем на озеро. Серый, готовь джипы и ребят. Полчаса на сборы! Давай на завод, мы позже подъедем.

— Есть! — ответил Серый почти не в шутку и вышел из Светкиного кабинета. Светка, едва за ним закрылась дверь, тут же заперла ее на замок. Никита удивился.

— Зачем это?

— Не догадываешься?! — подмигнула Светка.

— Догадываюсь… — пробормотал Никита. — Только ты же сама говорила, будто тебе не до этого… Да и я не больно готов.

— Дельную мысль Серый подал, между прочим, — усмехнулась Булочка, обнимая Никиту и поглаживая по спине. — Нервы у всех разыгрались. Вы из-за ерунды чуть не сцепились, на меня ярость нашла… Дернулся бы он на тебя — точно впаяла бы между глаз. Ишь, зверюга афганская, на такого маленького-хорошенького полез!

— Я сам звереныш… — произнес Никита. — Чеченский…

— Ну-ну, не петушись… Вообще оставь эту тему. Сейчас я тебе нервишки успокою. Стой смирненько, ладно?

Светка опустилась на колени, распахнула ширинку на Никитиных брюках, ловко и осторожно вытянула на свет Божий все, что можно. И принялась за известную бабскую работу. Жадно, азартно, посапывая и поглаживая. Никите сразу стало все равно, что еще сегодня успеет приключиться. Он нежно гладил Светку по золотистым волосам, по ушкам с сережками, по щечкам, по шейке и трепет ощущал, волнение, желание, страсть… Даже покачиваться стал чуть-чуть вперед-назад…

— Все, — сказала Светка, поднимаясь с колен. — Готов к труду и обороне!

Она не долго думая сдвинула все со стола на один край и легла спиной на освободившееся место.

— Действуй, действуй! — поторопила сердито. — Времени не вагон!

Никита торопливо задрал ей юбку, спустил тонкие черные трусики с кружевами, растянул коленки, втиснулся…

— Не так немножко, — хихикнула Светка и подняла ноги так, что сапожки с каблучками оказались у Никитиных щек. — Ну, давай! Так! Ухвати меня за ноги, а то скользить буду… Крепче! У-ух! У-ух! Нормально-о…

Все, что стояло на столе, да и сам стол, начало брякать, скрипеть и ходить ходуном. Никите чудилось, будто их возню тут, в кабинете, не только на всей даче слышно, но и на хлебозаводе за километр отсюда. Сначала было как-то неловко, даже стыдно, но потом стало наплевать. Какой-то предел перескочил, когда уже срам срамом не кажется. И, напротив, даже гордость петушиная пробивалась. Мол, все вы, здешние, эту жуткую Светку боитесь, а я ее трахаю, да так, что весь дом трясется!

— Жарь! Жарь! Жарь! — неистово выдыхала Светка, аж зубами поскрипывая и извиваясь на столе. Она взбила свою черную водолазку с кулоном-черепушкой выше грудок, спихнула с них бюстгальтер и стала крутить себе соски, безжалостно мять свои бедные «булочки». И от этого зрелища — свет-то в комнате вовсю горел! — Никита еще крепче распалился.

— А-я-я-а! — Светкины ноги на несколько мгновений напряглись, Никита почуял под руками вместо расслабленно-нежной плоти крепкие мышцы, Булочка выгнулась дугой, чуть ли не на мостик встала, судорожно сжала себе грудь, а Никите — сапогами! — шею. Потом расслабленно раскинулась на столе, ноги сползли вниз и бессильно свесились, а Никита навалился на нее грудью, схватил за плечи и яростно, несколькими страстными рывками и толчками все закончил…

— Ты извини… — пробормотал он, — я опять туда стрельнул…

— Дурачишка ты! — вздохнула Светка. — Неужели еще не понял, а?

— Нет… — удивился Никита.

— Раньше насчет этого надо было соображать, понимаешь? Четыре месяца назад. Осенью, в подвале, на хлебозаводе…

— То есть… Ты залетела, что ли? — вырвалось у Никиты.

— Когда залетают, то аборты делают. А я — забеременела. Рожать хочу, почувствуй разницу. Так что тут у нас, — Светка нежно провела ладонью по потному животику, сделав заметное ударение на словах «у нас», — маленький живет! Ты чего, испугался, да?! Не бойся, я тебя в загс не потащу, алиментов не спрошу. Я сама богатенькая. И вообще мне это пора. У других в тридцать — уже по трое.

— А на животе почти не видно.

— Конечно. Потому что он или она еще совсем клопышечка. Масенький-масенький… Вот такой! — Светка показала согнутый мизинец. — Но потом вырастет, и будет у меня вот такое пузо!

Тут Светка, не поскупившись, обрисовала ладонью такой объем, что в нем на четверых места хватило.

— Ну а пока вот это поцелуй, — приказала она, и Никита приложился губами к пупочку. Булочка погладила его по голове и легонько отпихнула:

— Так. Все, собираемся! Торжественная часть окончена, начинается праздничный концерт!

НЕМЕЦКАЯ ДОРОГА

Механик, провернув в тенте «Газели» аккуратную и очень небольшую дырочку, выставил в нее объектив наблюдательного прибора собственной конструкции. Есаул, впервые увидев эту хреновину, которую Механик изготовил от скуки, когда они обитали в Москве, от щедроты чувств утверждал, что Механику за этот прибор надо присудить аж Нобелевскую премию или хотя бы Государственную (бывшую Сталинскую). К сожалению, пожелания Есаула Нобелевскому комитету остались неизвестными. А прибор был действительно занятным и представлял собой некий гибрид из перископа и фонендоскопа. То есть внешне он был немного похож на фонендоскоп, а по начинке — на перископ. Состоял он из гибкого гофрированного шланга, вроде того, что бывает в душе, только намного тоньше. Внутри шланга располагалась хитрая система линз и призм, самолично отшлифованных Механиком. На одном конце шланга находился окуляр с резиновым наглазником, похожим на лупу, с эластичным ремешком, надевавшимся на голову наискось, как повязка у одноглазого пирата. Этот ремешок удерживал окуляр на глазе, если у Механика были руки заняты. На другом конце шланга имелась стальная насадка с резьбой, на которую навинчивались разные объективы, которых у Механика было штук пять на всякие случаи жизни.

Вообще-то Механик придумывал свой прибор на тот случай, если потребуется заглянуть внутрь какого-нибудь сложного механизма, в такое место, куда трудно добраться и разглядеть, чего надо открутить или закрутить. К одному из объективов он даже присобачил малюсенькую лампочку от какого-то медицинского зонда, так, что можно было подсвечивать. А еще был сверхмалый объективчик, который можно было пропихнуть через замочную скважину. Но на сей раз Механик употребил самый большой объектив.

Юлька чуть-чуть вздремнула. Даже не проснулась, когда грузовичок проехал мимо бензоколонки и небольшого магазинчика, а затем свернул в направлении Малинина, Лузина и Дорошина. При этом кузов заметно накренило, Механика с Юлькой тряхнуло.