Фартовое дело

И тут Юрка совершенно неожиданно увидел целехонький немецкий пулемет. Точно такие же тяжелые пулеметы стояли на станках в доте № 4. Немцы рассчитывали, что его раздавит обвалившаяся кровля дота, и рассчитывали правильно. Однако по чисто случайному стечению обстоятельств, толстая бетонная крыша разломилась пополам именно над пулеметом, и два плоских неправильной формы обломка встали, опираясь друг о друга, как карты в карточном домике. В этом домике и остался станок с пулеметом. В приемнике пулемета лежала заряженная лента, а кусок стены дота с амбразурой перед пулеметом сохранился в неприкосновенности. Немцы, поднимавшиеся на холм, были видны прекрасно. Пулемет с этой точки мог простреливать всю ледяную дорогу и даже подходы к ней на коренном берегу озера. Немцы были уже метрах в пятидесяти, когда Юрка, подставив для удобства под ноги бетонный обломок, взялся за ручки пулемета и, наведя его на эсэсовцев, дал длинную очередь… Очередь сшибла с ног троих, а двое плашмя шлепнулись в снег, задом стали отползать с дороги. Юрка чуть опустил дуло, и снег вокруг отползавших немцев взметнулся фонтанчиками. На Юркиных глазах крупнокалиберная бронебойная пуля ударила одного из эсэсовцев прямо в каску, он как-то нелепо, по-лягушачьи подпрыгнул и распластался на снегу. Другого пуля ударила в плечо, перевернула на спину, и он остался лежать, запрокинув голову. Немцы, остававшиеся внизу, их было двенадцать человек, стали бегом уходить на ледовую дорогу. Сзади бежал пулеметчик и с роста бил по доту трассирующими пулями, прикрывая своих. Но Юрка уже переставил прицел повыше, и пули стежками стали бить в лед на дороге. Пулеметчик, которому разрывная пуля ударила в живот и перешибла позвоночник, сломавшись пополам, упал ничком. Юрка злорадно заржал и стал строчить в упор по бегущим, бормоча:

— За тетю Нюру! За деда Андрея! За деда Ивана! За бабку Аксинью! За тетю Марфу! За партизанку Таню! За деда из Малинина!

Немцы падали один за другим, укрыться на льду было некуда. Нельзя было даже сойти с дороги. Один, ополоумев, попробовал — и мгновенно провалился. Ползти, ложиться было бесполезно. Юрка сверху видел черные фигурки как на ладони, никто из них не добежал и до середины двухсотметровой дороги. Юрка бил и по лежачим, видел, как уже распростертые тела подпрыгивали от попадания пуль, и не останавливался до тех пор, пока не щелкнула железка подошедшей к концу пулеметной ленты. Пятеро лежали на откосе, одиннадцать на льду озера, чуть в стороне от дороги маслянисто поблескивала черной водой полынья, через которую отправился под лед еще один. Гарнизон объекта «Лора» был уничтожен до последнего человека.

Юрка вылез из расщелины в бетонной стене и крадучись подошел к тем пятерым, которые шли на выручку минерам. У одного из них он приметил фонарь и решил его взять, так как в хаосе обломков найти путь в уцелевшую часть объекта, к тому же лишившуюся освещения после взрыва электростанции, было невозможно. Немцы лежали как кули, неподвижно, и показалось Юрке, что они никогда и не были живыми, а всегда были какими-то оловянными солдатиками или заводными игрушками… Он взял только фонарь и неторопливо, уверенный, что никто не выстрелит ему в спину, пошел к валу, обходя минированную часть дороги, стараясь точно идти по своим следам, оставленным на насте…

…Когда он пришел к железной двери и собирался набирать номер, дверь открылась сама. На пороге его встретила Зоя с автоматом на ремне и, с жаром притиснув к груди, сказала:

— Юрчик! Ну разве так можно! Мы же с ума сошли от волнений…

В комнате горела свеча, вставленная в самый настоящий медный подсвечник, и ее пляшущий, красноватый свет озарял комнату каким-то зловещим светом. Дуська склонилась над Клавой и поила ее кипяченой водой. Немка лежала тихо, но дышала, и видно было, как колышется ее грудь под покрывавшей ее шубой.

— Ну, чего тискаешь! — нарочито грубо сказал Юрка. — Живой, видишь… Ты хоть в перископ-то глядела, прежде чем двери отворять? А то, может, я немец был…

— Ну, конечно, глядела, не дура же! — обиделась Зоя. — Я и подумала, что немцы тебя убили и по нашу душу пришли. Да еще фонарь увидела, а ты ведь без фонаря уходил… Да и вообще ты бешеный! Убежал в одной кацавейке, без шубы…

— Ага! — проворчал Юрка. — Пока бы я одевался, нас бы уже рванули… Там наверху и внизу, везде все перекорежено, в котельной и электростанции они емкости рванули, прямо как этот… Ну, у Рима такая гора была, где спартаковцы прятались… Которая потом взорвалась и город сожгла…

— Везувий?

— Во-во!

— А мы и не чувствуем, только гарью воняет…

— А оно провалилось вниз и горит сверху, на воздухе, а наверху ветер весь дым за озеро уносит… Ничего, не задохнемся… Лишь бы только от сотрясения трещины не пошли… Замок-то наборный работает?

— Работает… — послышался голос немки, страдальчески сморщившей лицо от боли. — Он механический, ему не нужно электричество…

— Чего не спишь? — грубо спросил Юрка. — Своих ждешь? Не дождешься! Ни один не ушел, все на озере остались… дохлые!

— Фуй, какой грубый мальчик! — сказала немка. — Ты разве не знаешь, что нельзя грубо говорить с женщиной? Сколько тебе лет? Есть тринадцать?

— Сколько есть, все мои! — буркнул Юрка, неприятно пораженный тем, что эта фрицевка угадала.

— Вряд ли тебе больше… — сказала немка. — А мне тридцать три. Я могла бы быть твоей мамой…

— Что-о-о?! — Юрка дернул с плеча «шмайссер», совершенно теряя голову от ярости. — Ты… Зараза… Сука… Мамой?!

Зоя схватила его за руку и удержала.

— Не видишь, она тебя опять провоцирует?! Думает, что мы ее сгоряча пришибем, так и не узнаем, что у них тут за лавочка была…

— А чего же она? — Юрка весь дрожал. — Мамой называется! Да ты мамы моей плевка не стоишь!

— Водички попей… — предложила Дуська. — Тут я валерьянку нашла, Зойку отпаивала, когда она по тебе уже и панихиду отслужила…

Юрка жадно хлебнул воды с запахом валерьянки и сел на диван. Ханнелора то ли притворялась, то ли вновь впала в забытье. Клава на кровати заметалась, заворочалась, крикнула в бреду:

— Шестьдесят! Шестьдесят! М-м-м… — и Дуська побежала к ней.

— Поесть бы надо… — сказал Юрка. — Обедали-то во-он когда…

— Вон там, — словно во сне произнесла немка, приподнимая здоровую руку и показывая на привинченный к стене шкафчик.

— Чего там? — спросил Юрка.

— Там есть бульонные кубики, консервы, кофе, еще что-то… — пробормотала немка. — Берите… Тут, в этой же секции, должен быть склад… как это, по-вашему? Неприкосновенный запас… И склад медикаментов…

— Отравить хочешь? Яд подсунуть хочешь, стерва? — опять напряг нервы Юрка, но немка совершенно неожиданно сказала:

— Когда наши солдаты боятся, что их отравят продуктами, они заставляют мужиков кушать первыми. Я могу кушать первой, если вам угодно.

— И будешь! Помереть ты уже сейчас согласна! — заорал Юрка.

— Ну ты и псих, — сказала Зоя. — Разведчик, называется! Что же она, знала, кто к ней придет? Думаешь, она специально для нас у себя в комнате их держала?

— Не для нас, так для себя! — возразил Юрка. — Чтобы живой не даться! Она же за Гитлера готова хоть удавиться, разве по роже не видно?! А у гестапы всегда яд имеется… Мне Зайцев Максим рассказывал, что когда он в гестапо сидел, то там мать одну с ребенком приводили, чтобы она его узнала как партизана. Фюллер, который там заведовал, дает мальцу шоколадку с начинкой и говорит: «Гут, буби! Гут!» Пацан голодный, проглотил… И тут его как пойдет корчить! Он визжит, бьется, а фюллер говорит мамаше: «Мы будем спасать ребенка, если ты скажешь, кто этот партизан и чего он должен тут делать». Ну, не знаю точно… Мать, конечно, с перепугу да сдуру Максима заложила… Да он и не в претензии, раз такое дело… Но фриц-то, зараза, все записал, что мать пацаненка говорила, а после этого говорит: «Я раздумал, ты слишком долго молчала, баба, не будем спасать ребенка!» И стоял, и ржал, пока ребенок не помер… А мать из ума вышла, на него кинулась, он ее из «вальтера», в упор…