Страница 27 из 113
Вроде бы ехать в соседний отряд надо было ночью — темнота партизану друг. Однако отправились розвальни с утра, и были тому причины. Во-первых, местные жители довольно часто ездили в лес за сеном, стоявшим с прошлого лета на лесных прогалинах в стожках. Немцы еще не успели перевести всех коров на мясо и поэтому не удивлялись, что жители возят сено. Насчет молочка, «млека», они тоже были не дураки. А раз так, то подозрений особых сани с сеном, девчонкой и мальчишкой не вызовут. А вот когда обратно поедут с медикаментами, тут уж лучше ехать ночью.
Юрке Белкину было тринадцать лет, точнее, двенадцать с половиной. Он, конечно, был еще пацан, но довольно рослый, хоть и питался, особенно последние два года, не Бог весть как. Он говорил хриплым баском, ловко матюгался и считал себя бывалым партизаном. Собственно, так оно и было: Юрку подобрали в сорок первом, летом, после бомбежки эшелона, который вез на восток эвакуированных из Белоруссии. В двух вагонах ехали семьи комсостава одной из летных частей, где служил Юркин отец. Именно по этим вагонам и шарахнула стокилограммовая немецкая бомба. Убило почти всех, даже колеса от вагонов улетели метров на пятьдесят от насыпи. Как Юрка уцелел — никто не знал. Взрывной волной его забросило в глубокий, залитый водой кювет. Там его и нашли — оглушенного, контуженого, но без единой царапины. Нашли случайные люди: бабка Аксинья и дед Иван, которые пошли поискать на железке какие-нибудь вещички от разбомбленных эшелонов.
Вначале ничего особенного после прихода немцев не произошло. Войска прошли стороной, через райцентр. Никаких гарнизонов или даже постов в этом селе немцы не поставили. Приезжал какой-то офицер и четыре солдата, с ними какой-то штатский тип в мятой шляпе, говоривший по-русски. Солдаты в темно-зеленых шинелях и низко надвинутых на лбы касках вроде тех, что Юрка видел у кнехтов в фильме «Александр Невский», прошлись по всем сорока шести дворам. Рослые, чисто выбритые, с квадратными увесистыми подбородками, в коротких сапогах, с воронеными новенькими автоматами на груди, они выгнали всех на площадь к сельсовету, где висел пожарный рельс. Заодно осмотрели сараи и погреба, чердаки, подклети, курятники… Искали красноармейцев, но так, спустя рукава, заранее зная, что здесь их нет.
На площади офицер лаял по-немецки, отрывисто, резко, по-хозяйски, а переводчик блудливо зыркал глазами, очень боясь, что вдруг здесь, в толпе, среди мужичков прячется тот, кто запомнит его поганую физию и потом, когда придут красные — а в это, как ни странно, и переводчик верил, — сдаст его в НКВД… Переводил он, явно смягчая немецкий лай, это Юрка хорошо помнил… Старостой немцы назначили какого-то нездешнего мужика, а вскоре в помощь ему из райцентра привезли двух верзил-уголовников, получивших от немцев русские карабины и повязки с надписью «полицай» немецкими буквами. Все трое устроились в бывшем сельсовете, гнали из картошки вонючий самогон, «реквизировали» кур, яйца и сало. Формально их заставляли это делать немцы, но троица и себя не обижала. Юрка, встречая их на улице, всегда сжимал кулаки и прятал их в карманы… Ух как он проклинал себя за то, что был таким маленьким и что не было у него оружия… Вот они, настоящие предатели, враги народа, мало их до войны перестреляли! Юрка себя успокаивал, представляя, что вот-вот немцев разобьют, прискачет красная конница, пролетят в небе «ястребки» «И-16», грозно зарокочут моторы десятков «СБ» и «ТБ» и вернутся его мама и папа…
В том, что оба они вернутся, Юрка не сомневался. Он не знал, что его отец уже на вторые сутки после их отъезда из городка был насмерть сражен очередью с «Мессершмитта» на земле, в двадцати шагах от самолета, так и не сбив ни одного фашиста… И он не знал, что всего в трех километрах от села, в большой воронке от немецкой бомбы похоронена его мать… Даже если бы старики знали Юркину мать в лицо, они не сумели бы опознать ее среди той страшной кровавой мешанины из обломков вагона, тряпья, чемоданов и человеческих тел. Они, конечно, предполагали, что мать Юрки погибла, но Юрке этого не говорили. Поэтому для Юрки его погибшие родители все еще представлялись живыми, такими, как он их запомнил. Они были там, за фронтом, и Юрка первые несколько дней после прихода немцев напряженно вслушивался в отдаленный гул канонады. Иногда ему начинало казаться, что фронт приближается, он чувствовал приподнятое, озорное настроение, словно накануне дня рождения или перед Новым годом. Но это был самообман. Через несколько недель фронт так далеко ушел на восток, что его не стало слышно. Напрасно ждал Юрка, что появится в воздухе краснозвездная армада. С самого начала войны Юрка еще не видел наших самолетов. «Куда же они подевались?» — думал он по ночам. Одно только утешало: ночами, тяжело урча, на восток волна за волной шли немецкие «Юнкерсы». Днем тоже на разных высотах летели куда-то немецкие самолеты. Значит, где-то еще был фронт, где-то была Красная Армия.
Однажды Юрка видел, как на поле, сжатом еще до прихода немцев, разбился фашистский самолет, не дотянув до своего аэродрома. Семь «Юнкерсов» выплыли тогда из-за леса, возвращаясь с бомбежки. Шесть летели стройно, двумя тройками-«клиньями», а седьмой шел гораздо ниже и медленнее, все больше отставая от группы, и оба его мотора чадили черным дымом. Его пилот, видимо, хотел посадить самолет на брюхо, начал планировать на поле, но чего-то не рассчитал и врезался в землю. Полицаи вызвали по телефону немцев, приехал грузовик с солдатами, которые потушили самолет землей и ноябрьским снегом, а потом погрузили в грузовик обгорелые трупы летчиков. Юрка и еще несколько мальчишек бегали смотреть на самолет вблизи. Его дюралевая туша была не только смята и искорежена при ударе о мерзлую землю, но и крепко издырявлена со всех сторон пулями и осколками. Значит, было кому грохать по этому бомбовозу из пушек и пулеметов. Значит, держалась еще Москва…
Уже в сентябре стали поговаривать о том, что в лесу появились партизаны, которые нападают на немецкие посты и обстреливают по ночам грузовики на шоссейке. Потом на железной дороге, километрах в двадцати от того места, где разбомбили Юркин поезд, взорвали только что восстановленный немцами мост, и в реку загремело штук двадцать вагонов и паровоз… А через три дня после того, как разбился немецкий самолет, на Октябрьский праздник, староста и все его подручные полицаи оказались повешенными на воротах бывшей колхозной свинофермы, а над сельсоветом был поднят большой кумачовый флаг. На стене сельсовета было приклеено несколько отпечатанных на машинке листовок, в которых партизаны поздравляли жителей с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Через сутки в деревню прибыла на четырех грузовиках рота немцев в шинелях с черными петлицами. Прибыл с ними и тот, в мятой шляпе, переводчик. Всех выгнали из домов, не дав даже как следует одеться. Офицер в высокой фуражке с черепом на околыше шел вдоль толпы и коротко вылаивал слова команды. После этих команд солдаты выдергивали из толпы человека, скручивали ему руки за спину и бросали в грузовик. Брали мужиков, что помоложе, и парней, что постарше. После этого переводчик объявил, что те, кто видел партизан или хоть что-то о них знает, могут выйти из толпы. Никто не вышел. Тут офицер со спокойным лицом, будто в тире, вытащил пистолет, заложил левую руку за спину и девять раз выстрелил в толпу из «парабеллума»… У Юрки и поныне стоял в ушах тот стон, плач и крик, который поднялся в толпе… Немцы больше не стреляли. Они сели в грузовики, уехали, дав толпе разбежаться по домам, и увезли с собой двадцать парней и мужиков. На снегу остались лежать девять человек, застреленных офицером. Среди них были и дед Иван с бабкой Аксиньей… В Юрку офицер не попал только потому, что мальчика закрывали собой другие люди. Флаг с сельсовета немцы сняли и сожгли.
Юрка остался один в доме. Народишко в деревне стал испуганный. Ходили слухи, что немцы хватали не абы кого, а по доносу. Юрка жил как мог. Наконец сжалилась над ним молодая и бездетная вдова финской войны, жившая со свекром и свекровью, но не уживавшаяся с ними. Вдова сперва помогала Юрке, а потом переселилась к нему в опустевшую избу и стала ему вроде матери. Звали ее тетя Нюра. Она привела в порядок дом, пекла вкусный ржаной хлеб, который Юрка ел за обе щеки, словно пирожное или торт, а уж от жаренной на сале картошки Юрку и за уши оттащить было трудно. Нюра перешила из рубах и пиджаков деда Ивана кое-какую одежонку для Юрки и даже состряпала ему новое зимнее пальто с подбивкой из ваты и тряпок. Но, к сожалению, все это продолжалось недолго.