Фартовое дело

— Светик, Светуля, Светулечка… — вышептывал Никита, чувствуя необыкновенный прилив нежности к этому невероятному, опасному, умопомрачительному существу. Потом блузка как-то сама собой выпросталась, ладони проскользнули под нее, прикоснулись к волнующей трепетно-жаркой коже и плавно покатились вверх, от талии к плечам… А Светкины ладони уже ластились к Никитиной спине и бокам.

— Тепленький мой мальчик… — потираясь щекой о Никитино ухо, бормотала Светка каким-то хмельным голоском. — Я так ждала… Ты не поймешь…

— Я уже все понял. Все-все-все… — Никита одной рукой продолжал ласкать Светке спину, а другой осторожненько расщипывал пуговки на вороте блузки. — Я тебя люблю…

— Повтори еще разик, а? — Светка жадно прижала к себе Никиту.

— Хоть тысячу… Люблю! Люблю-люблю-люблю-люблю! — горячечно шептал Никита, осыпая Светкино лицо градом поцелуев.

— Ты серьезно матери сказал, что ночевать не придешь? — спросила Светка.

— Как просила, — кивнул Никита.

— Тогда я тебя к себе ночевать отвезу… Не возражаешь?

— Издеваешься, что ли?! Как я могу возражать?

— Покорного раба изображаешь? — прищурилась Светка. — Смотри, выпорю! А ну-ка быстро скажи, как настоящий мужик: «Булка! Я хочу с тобой спать!» Громко, во весь голос!

— Булка! Я хочу с тобой спать! — заорал Никита во всю глотку. Светка расхохоталась.

— Брюки застегнул? — спросила она, поправляя прическу. — Я сейчас переборку открою. Надо ребятам сказать, чтоб с Кольцевой сворачивали…

— А куда поедем?

— Дачку я тут приобрела под Москвой… Для подобных случаев.

В каком районе Подмосковья обосновалась Светка, Никита так и не усек. Похоже, это входило в ее планы. По размерам она была, как показалось Никите, намного крупнее той, которую подарил Люське в Ново-Сосновке Вальтя Балясин. Впрочем, он успел разглядеть не так много. Немного двора, подземный гараж, лифт, кусок коридора и спальню.

— Ты ужинал? — заботливо спросила Светка.

— Дома, — кивнул Никита.

— Со мной не поешь? А то я голодная, как волчица. Подкрепись, может пригодиться…

Она вызвала какую-то черноволосую девицу, одетую, как Никите показалось, несколько вызывающе для служанки: в коротенькую красную юбочку до середины бедер, черные сетчатые чулки, алые туфельки с розочками из тесьмы и розовый передник с вышитой клубничинкой. Этот самый передничек играл заодно и роль бюстгальтера, а спина у служанки была вообще голая. К тому же у нее были масляные, прямо-таки, переполненные любовью карие глаза, которые с одинаковым обожанием и готовностью смотрели то на хозяйку, то на гостя.

— Здравствуйте, Светлана Алексеевна! Жду ваших указаний… — произнесли ее чувственные губки с не очень заметным украинским акцентом.

— Здравствуй, Маричка… — Булочка нежно улыбнулась.

Когда эта девица, демонстрируя неплохую технику виляния попкой, удалилась, получив указания принести ужин, Никита спросил:

— У вас тут, конечно, не холодно, но…

— Это ее вечерняя униформа, — ухмыльнулась Светка. — Возбуждающе выглядит, верно? За то и держу. Специально, чтоб у вас, кобелей, слюнки текли. Венгерка закарпатская, между прочим. Иностранка, так сказать. Но гулять не в Будапешт поперлась и даже не в Киев, а в Москву. Хорошо снималась, но немножко жадничала. Сутенер просек, что она левачит, отлупил ее немножко для острастки и пообещал ноги переломать. Деньги отобрал, паспорт. А она сдуру сбежала, на электричках до нашей области доехала. Там ее менты хватанули. В общем, она сидела в обезьяннике, а я как раз в эту ментуру приехала разбираться по поводу одной драки в «Квинте». Вижу: сидит такая кралечка рядом с бомжихами вшивыми. Пожалела, выкупила. Теперь она обожает меня, как кошка. С ней все, что хочешь, можно делать… Рабыня!

— Любишь ты, Светка, рабовладение! — заметил Никита.

— Люблю. Я, когда в школе училась, очень любила читать всякие книжки о Древнем Риме, о феодализме… И воображала, будто я — римская матрона, а все мальчишки — мои рабы. Я их даже драться заставляла, как гладиаторов. Только за то, чтоб мой портфель до дома донести.

— Неужели дрались?

— До крови.

— А девчонки тебя за это не били?

— Девчонки вокруг меня на цыпочках бегали. И на ушко шептали, кто обо мне что говорит.

— Значит, ты с самого детства такая?

— Выходит, что так. А вот с тобой я попалась… Второй раз в жизни.

— А первый раз когда?

— Давно. Пятнадцать лет назад.

— Ты это имела в виду, когда говорила, что влюбилась, как пятнадцатилетняя?

— Это самое. Рассказать?

— Расскажи, если это нужно…

— Конечно, нужно. Если б ты мне был никто, я бы об этом умолчала. Но ты должен понять, до чего меня, дуру старую, довел. И если я тебе о своей первой любви не расскажу, ты будешь думать, будто все, что между нами, — игрушки. А ты не должен так думать, иначе все это плохо кончится…

Изящно вышагивая длинными ножками, вошла Маричка и прикатила столик с горкой бутербродов, каким-то замысловатым салатом и бутылкой марочного вина.

— Свободна, — кивнула ей хозяйка и, когда служанка удалилась, налила вино в бокалы.

— За откровенность! — чокаясь с Никитой, произнесла Светка. — А теперь ешь и слушай. Я еще в школе училась. В девятом классе. И хотя могла любого парня выбирать, никто мне не нравился. Половина девчонок уже вовсю трахалась, а я чистая и непорочная ходила, представляешь? Они мне все о себе рассказывали по старой памяти, а мне и завидно, и стыдно — в общем, это надо девчонкой быть, чтобы понять. Были и такие, которые предлагали с ними полазать по кабакам — уже просекли, что за удовольствие можно бабки иметь. Если б тогда пошла — была бы сейчас вроде Марички этой. Только хуже, потому что если в пятнадцать начать, к тридцатнику истаскаешься… Но Бог уберег. В наш подъезд переехал режиссер из областного драмтеатра. Когда-то, говорят, в Москве играл, даже надежды подавал. А потом то ли сболтнул что-то не то, то ли подписался не под тем — короче, ему сказали: вали из Москвы, пока не посадили. Вот он и нашел себе место у нас. Сам по себе театр у нас лажовый, конечно, но на безрыбье и рак — рыба. А у этого Владислава Константиновича, наверно, талант был какой-то. В общем, он сделал пару постановок, которые стали смотреть, в областных газетах о нем начали писать, начальство городское зауважало. О старых грехах небось только в КГБ помнили. В общем, он стал в городе знаменитостью.

— И такая знаменитость у вас в подъезде поселилась… — с легкой иронией произнес Никита. Странно, но именно сейчас у него впервые возникло в душе какое-то чувство, похожее на ревность.

— Конечно, более того, на нашей площадке. Прямо напротив нашей двери. Один в трехкомнатной квартире жил. Но у него каждый вечер какой-то народ толпился. Музыка играла, стихи читали — в общем, культурный центр на дому. И вот как-то раз он звонит к нам в дверь — то ли спички кончились, то ли соль — уже не помню. А кроме меня, дома никого не было. Как сейчас вижу: стоит на пороге седой, высокий, поджарый, с орлиным носом… И глаза — глубокие, задумчивые. Голос — с ума сводит, рокочущий, но ласковый… Я ему спички или что там надо было отдала, он ушел, но вот тут — Светка указала пальчиком туда, где у нее было сердце, — остался. В общем, это и есть — с первого взгляда.

— Он же, наверно, старый был, — прикинул Никита, — раз седой.

— Сорок четыре ему было. Почти тридцать лет разницы. Моему отцу тогда сорока не сравнялось, а матери — тридцать пять еще не исполнилось. Но мне все это было по барабану. Я же и тогда была упрямая. Сейчас смешно кажется, а я тогда такие глупости делала! Само собой, что на все спектакли бегала, где он хоть раз на сцену выходил. Услышу, что он из квартиры выходит, — сразу выбегаю и иду следом. За утлы прячусь, чтобы не увидел. Ну и любой повод ищу, чтоб с ним заговорить или хоть на минутку к нему в квартиру зайти. У него жены не было, он сам себе и варил, и стирал, а мелкое белье на балконе вывешивал. А балкон — почти рядом с нашим. Так вот, ты только не смейся, но я у него оттуда трусы и носки воровала. К себе под матрас спрячу, а ночью достаю и нюхаю…