Кривич

   - Угу-у, щаз-з! Потом ты скажешь, что ты мавка речная, да? - вспомнил Сашка предупреждение караульного. - Познакомишь с папой-мамой и я, как честный человек, должен буду на тебе жениться. Так?

   - Ха-ха-ха! - разлетелся легким колокольчиком девичий смех над гладью воды. - А, ты смешной. Ну, все равно, не угадал. И, вовсе я не мавка, да и нет их, мавок то здесь поблизости, эти воды я охраняю. Берегиня я речная - русалка, по-вашему.

   - Вот так, прям и русалка, ни больше, ни меньше?

   - Да, витязь. А, ты никак забыл, какие дни сейчас наступили?

   - Ну, летние, теплые.

   - Ха-ха! Ну, точно забыл. Первый месяц лета, его третья седмица наступает, русальная неделя. А, сегодняшний день, так смертные и вовсе называют - русалкино заговенье.

   - Во как, скажи, пожалуйста. Так, ты, чё, и правда русалка что ли?

   - Хи-хи-хи! Ну да.

   - Ну, и чего ты от меня хочешь, русалка?

   - Странный вопрос задаешь, молодец. Али я тебе не по нраву?

   - Ясно, значит, насиловать будешь, - обреченно выдал Сашка. Толи от холода, толи от напряжения и встречи с неведомым, его стало колбасить, зубы отстукивали бравурный марш. Если бы мелодию Сашкиного отстукивания зубами можно было переложить на ноты, вышло бы, что-то типа: "Мы, красные кавалеристы и трам-там...". Сравнение с маршем Первой конной даже подбодрило Горбыля.

   Однако девица, одарила его улыбкой в пять сольдо:

   - Ты, меня опять с мавкой спутал, а мы с ними как раз полные противоположности, я берегу, мавка - убивает. Разницу, ощущаешь?

   - Ага, значит изнасилование, отменяется. Уже хорошо.

   - А, по доброй воле?

   - Значит, отменяется, но не совсем.

   - Что, совсем меня не хочешь? Ты, только посмотри, как я хороша.

   Над водой, по самые бедра, поднялась обалденно красивая молодая женщина, с полной, великолепно развитой грудью и умопомрачительной бархатистой кожей, серость, наступившего раннего утра, дала отчетливо увидеть все это.

   - Ага! Значит, совсем не отменяется.

   - Ха-ха-ха!

   - Ты, с кем там говоришь, командир? - совсем рядом от берега, послышался вопрос Людогора.

   - Все в порядке, Людогор, это я знакомую встретил.

   - Ага, стало быть, я тебя здесь подожду. Выходи, небось замерз совсем?

   - Сейчас выйду.

   - Ха-ха-ха! - серебристый колокольчик девичьего смеха уперся в Сашкину грудь. - Что молодец, сбегаешь?

   - Да, пора уж на берег, подзамерз я с тобой базарить. Да и зачем я тебе сдался? Красавца нашла, приглядись получше, глядишь сама сбежишь.

   - Не сбегу, - обняла Сашку, прижалась к нему всем телом в воде. Сашка почувствовал как, несмотря на холод речной воды, предательски стала восставать плоть.

   - Ну, чего ты там застрял, батька?

   - Да, иду уже.

   - Хи-хи-хи! - прошелестел смех в самое ухо. - Запомни, смертный, Милоокой меня величают. Я тебя сама найду и ребенка от тебя рожу. Я так решила.

   Обалдевший Горбыль, ничего лучше не придумал ответить, как сам спросил враз изменившимся "дубовым" голосом:

   - Слушай, а хвост-то твой где? Должен ведь быть.

   - Ха-ха-ха, - уже не скрываясь, смеялась русалка. - Зовут-то тебя как, суженный мой?

   - Сашкой.

   - Ты совсем не знаешь, с кем тебя судьба свела. Мы, русалки, существа ясновидящие, Светлые Вещие Девы, несущие и берегущие жизнь. Я прошу тебя, любый мой, не ходи поутру на левый берег, добирайся домой по правому. На левом тебя вороги ожидают, пойдешь - пропадешь. Кто тогда отцом моего ребенка будет? И, еще, пойдешь по правому берегу, через два дня встретишь своего боярина с его дружиной. А, хвост рыбий, у меня появляется, когда он мне нужен бывает. Иди, не забывай, свою Милооку.

   - До свидания, Милоока. Ты как найдешь-то меня?

   - Ярило поможет, ему мы русалки подвластны, ему и отцу его Велесу.

   Секунда и дева отстранилась от Сашки, страстно поцеловав на прощание в губы. Ушла под воду и, на мгновение ему показалось, что на поверхности промелькнул плавник хвоста огромной рыбины.

   - Ни хрена себе, выкупался, называется. Одно радует, не изнасиловала, целкой остался. Ф-фух!

   Побрел к берегу, к ожидавшему Людогору.

- 22 -

   Всю ночь дружина Монзырева, состоявшая из своих и жителей северянских селищ посаженных на печенежских лошадок, провела в седлах. На рассвете отряд добрался в междуречье рек Псел, Северский Донец и Оскол. Через этот треугольник печенеги обычно и гнали свои обозы с награбленным рухлом и полоном. Здесь, в этих местах, можно было ставить камень, воспетый в былинах, слегка подправив текст: "На север пойдешь - на Русь - матушку придешь, на юг поскачешь - в землях Хазарского Каганата пропадешь".

   - Боярин, за леском деревня северянская должна быть, - подъехал к Монзыреву Ставка, ему доверили быть старшим у северянских воев. - Рыбным прозывается. Коли поганые не сожгли, можем в ней и на постой стать?

   - Рыбное. Значит, на реке стоит? Так ведь?

   - Ну, да. Ваш Псел, где-то в этих местах свое начало и берет. А, мы сейчас в коридоре меж реками находимся, где печенежья тропа пролегает, и купцы свои корабли с товаром с реки на реку перетаскивают.

   - Веди, Ставка, в Рыбное, глядишь, уцелело оно, тогда там и свою базу организуем.

   Версты через четыре, обогнув опушку лиственного леса, издали приметили небольшое село десятка на три халуп. Андрея с его воропом и Ставку, Монзырев отправил в селище на разведку. Вернувшийся назад Ставка доложил:

   - Печенеги в сторону Руси мимо деревни прошли, в нее даже не заходили. Старейшина говорит, людины бачили, в обратном направлении второго дня как, обоз прошел большой, поганые полон вели, спешили очень. А, еще кажет, по реке вроде как нурманы проплыли, на носу лодьи драконья голова в черный цвет выкрашена была. Так те, лодью то в камышах спрятали, ветвями обложили, сховали значится. А, сами неподалеку тут в речной заводи схоронились.

   - Никак воевода добрался. Хорошая весть. Ну, что ж входим в Рыбное, будем располагаться, оттуда и набеги на караваны осуществлять.

   Жители, все как один вышли встречать русскую дружину. Дружно скинули перед подъехавшим боярином шапки. Старейшина деревни, с хитрым прищуром глаз под седыми бровями, поклонился в пояс.

   - Здорово, дед, - откликнулся на поклон Монзырев, угадав в нем деревенское начальство. - Чего в плавни не ушли, вдруг бы поганые наехали?

   - А, у меня, боярин - батюшка, на всех направлениях, глаза выставлены, а рухлядь по сию пору, мы в плавни уже давно унесли. Вишь ли, река нас кормит, она нас и прячет, коли потребно. Да, и с водяником у нас вроде как перемирье. О прошлом лете, набег был, так печенеги по нашему следу два десятка воинов своих послали. Дак, ни один не воротился, дед Водяник всех к себе пристроил. Можа потому поганые и не суются до нас. А, вы к нам как, надолго?

   - Если общество не против, так мыслю, две седмицы простоим.

   - По мне, так и до холодов стойте, раз нарок у нас такой, да и спокойнее с вами. Милости просим до хат.

   - Зовут-то тебя как, старейшина?

   - А, Бажаном.

   - Ну, а отец как величался?

   - Творинег.

   - Так вот, Бажан Творинежич, просьба у меня к тебе.

   - Все, что могу - зроблю!

   - Ты, во-он с красавцем моим, Андрей, иди сюда, чего там, вдали пристроился? - позвал Монзырев Андрюху. - Пошли провожатого к нурманам, какие у деревни схоронились. То воевода мой приплыл, меня дожидается.

   - Дак, Скотеня и пошлю, малец бойкий, враз доведет.

   - Ну, и ладушки.

   - Так, что, батюшка, идем до хат? Воев разместим, рыбкой угощать будем.

   Людины, толпящиеся за спиной старейшины заулыбались, одобрительно загудели. Деревня разом преобразилась. У всадников, спешившихся с лошадей, замелькали поневы девок и баб, ребятишки сновали взад-вперед, с любопытством оглядывая доспех и оружие воинов. Зазванные за плетни воины, попали к столам, по летнему времени вынесенным в палисады. Тут же на столах появилось пиво, хмельной мед и много рыбы во всех ее приготовленных ипостасях, от жаренной и ухи, до пирогов и просто сушеной, селище угощениями оправдывало свое название.