Кривич

   - Кощщии, сгоревшую огорожу заарканили, да лошадьми дернули на себя. Вот она и завалилась, - сказал свое слово знакомый по Гордееву городищу кривич, звавшийся Славеном.

   - Ставь телегу в проход! Закрывай нею прореху! - командовал Савар.

   С внешней стороны частокола разнесся вопль торжества, смех и отдельные выкрики кочевников. Крепостицу вскрыли как скорлупу ореха, осталось войти в нее и умертвить всех, кто еще не погиб.

   - Держись братья! Сейчас полезут, - подал голос Славен.

   - Приготовить луки! - подстегнул опешивших смердов хазарин.

   Во исполнение его слов, в проход между горевшими боковыми бревнами, словно тараканы из-под печки, внутрь частокола полезли кочевники. Заработал десяток луков, выпуская стрелу за стрелой, образовывая в проходе хлипкую баррикаду из трупов атакующих. В отместку снаружи посыпались стрелы половцев, жалили немногочисленных защитников скупо укрытых телегой. На улице уже совсем рассвело, и солнце показало первые лучи за кромкой леса. Это утро может стать последним для всех них.

   Савар, сунув руку в колчан, обнаружил, что тот пуст. Сорвал контейнер для боеприпасов с пояса, отбросил в сторону, чтоб в сутолоке боя не путался под ногами. Прислонил, теперь уже бесполезный лук к тележному колесу. До сих пор судьба и Бог берегли его, но плотный рой стрел не давал высунуться из-за укрытия. Истаявший заслон, составлял теперь пять человек. Сжимая в руках оружие, Савар наблюдал за действия поганых. В проход по трупам вломились десятка четыре грязных, воняющих гарью и потом половцев, бешено вращавших глазами, выискивая тех, кто все это время не пускал их внутрь.

   - Вперед! - скомандовал шад, сам выпрыгивая навстречу судьбе, понимая, что из этого боя живым уже не выйти. - А-а-а!

   Пятеро бойцов, стараясь прикрыть себя и соседа, погрузились в гущу кипчаков, одетых в кожу и плотную ткань, покрытую легкими кольчугами с мисюрками на головах. Ощущая удары сабель по своим ламелярным богатым доспехам, Савар крутил клинком смертоносную мельницу, на острие клина двигался вглубь вражьего отряда, оставляя за собой широкую полосу из окровавленных трупов. Бездумное состояние пропало, когда ощутил, что правый бок обожгла боль, на мгновение скосил глаза, и больше не увидел за своим плечом силача Брана. Это могло означать только одно - в роду их осталось только двое, он и Мошег. Кривич Славен вяло отмахиваясь мечом, будучи сам неоднократно ранен и истекая кровью, пытался прикрыть им спины.

   Со стороны деревни раздался вопль то ли ужаса, то ли восторга, но все трое почувствовали, как ослабло давление, а половцы, бросая импровизированный строй, толпой отваливали в проход, рискуя быть затоптанными своими же родичами. Сил преследовать их не осталось. Мошег помог Славену доковылять до повозки, а там они оба, не обращая внимания на трупы и кровь, присели, облокотившись к ее заднему колесу. Молча сидели, ни о чем не думая, пустыми глазами оба уставились в никуда. Отдыхали, отрешившись от всего.

   Савар окинув взглядом округу, застыл с саблей в руке на том же месте, где завершил свой бой. Сознание вернулось быстро.

   "Что же могло произойти такого, что половцы ушли? Причем ушли бросив все. Бросили почти захваченный детинец, телеги с добром, своих раненных, в конце концов. Что?"

   Провел ладонью по слипшимся волосам, пытаясь стереть обильный пот, вздрогнул от боли, ладонь выпачкалась кровью.

   "Значит я ранен, - это мысль не вызвала в нем никаких эмоций, ее тут же догнала другая мысль. - Я дожил до утра. Спасибо тебе Боже, позволил встретить еще один день на этой земле!"

   Сторожа дружины наместника Великого князя в Черниговском княжестве, посланной на выручку земель посемесья, верст за десять от расположившегося стана заметила в ночи огромное зарево пожара. Так могло гореть только большое поселение. Оторвали ото сна боярина Щедра, ведущего воинство. Полки, скорым маршем, без передового дозора поскакали выручать попавших в беду соотечественников. Кипчаков спасло только то, что куренной выставил на шляху дозорных, вовремя услышавших топот множества кованых лошадей. Так могло двигаться лишь большое войско, а не сотня - две оружных крестьян. Куренной увел всех, кто мог удержаться в седле, оставив все, в том числе, надежду и славу в почти сгоревшей славянской крепости.

   Черниговские вои, узрев уходивший на полном скаку в сторону Курска хвост половецкого куреня, сломя голову поскакали в погоню, не отвлекаясь на догоравшую по левую руку северянскую деревню. Лишь сотник Щен, ведущий замыкание, свернул со шляха. Проезжая мимо обугленных подворий, подмечал распростертые на земле тела смердов. Он был готов поворотить сотню на большак, когда увидал частокол укрепления и слабые пожары внутри него. Здесь было на что посмотреть. Под стенами навалены трупы лошадей и людей ворожьего корню. Сбоку затворенных ворот отсутствовал пролет деревянной огорожи, в проходе которого завалом возвышалась баррикада из тел своих и чужих воинов. Пришлось спешиться, лошади ни в какую не желали идти по трупам, дурели от запаха свежей крови.

   - Шуст, придержи лошадь, - распорядился сотник, бросая повод молодому вою. - Десяток Валуя со мной, остальным спешиться, ожидать здесь.

   Без брезгливости, шагая по мертвым телам, отрубленным конечностям, черниговцы вошли в проход, миновали поставленную посреди улицы ни к селу, ни к городу, телегу утонувшую колесами в мертвечине. Осмотрели стены изнутри.

   - Есть, кто живой? - подал голос Валуй.

   Ответом была тишина, только легкий порыв ветра заставил всколыхнуться пламя догоравшего терема, да стон у телеги оповестил, что кто-то выжил, но ранен.

   - О, смотри, поганый выжил, - наклонившись над стонущим человеком, оповестил молодой Лисуня.

   - Добей! - велел сотник.

   Вскрик, и Лисуня вытерев кровь с ножа об одежду покойника, спрятал его в кожаный чехол.

   - Живые, есть? - снова громко крикнул десятник.

   - Шукайте, должен кто-то выжить. Не могли все сгинуть! - распорядился Щен.

   Вои разбрелись по уличным переходам, и уже скоро разнесся призыв:

   - Сюда! Есть живые!

   На задворках городища, там, где было изначально поменьше трупов и не было большого побоища, сидели и вповалку лежали выжившие в ночной мясорубке защитники детинца. Сотник глазом прикинул, десятка три, не более. Ему на встречу тяжело поднялся молодой витязь в дорогом доспехе, который сидел на нем, словно вторая кожа, но был грязен, а сам вой перепачкан кровью от макушки на не покрытой голове, до носков черев.

   - Я, шад Савар из дружины родового боярина кривичей Гордея, сейчас старший среди выживших.

   - Сотник Черниговской дружины Щен. Поведай мне, как тут все было, боярину доложиться потребно будет.

   - Слушай, коли так.

   Три телеги, сопровождаемые четверкой верховых, свернули с Черниговского шляха на юг, встали на лесную проселочную дорогу, отмеряя скрипом колес движение по утрамбованному песку. Вымотанные люди и лошади плелись, не обращая внимания на какофонию птиц и шорохов чащи по сторонам широкой тропы. Возница с первой телеги, окликнул старшего в отряде, рыжего воя в дорогом доспехе:

   -Княжич!

   -Чего тебе, Славен?

   -Слышь, чего скажу, кажись Михайло наш, отмучился. Не довезли, маленько, до бабки Павлины.

   Направив лошадь к передней повозке, Савар с седла склонился к лицу боевого товарища. Тело покойного вытянулось на устроенном лежбище в полный рост, из полотна повязок на голове, со следами спекшейся крови, выделялся заострившийся нос на бледном восковом лице. Умиротворение черт на нем, указывало на то, что боли воин больше не чувствует, что он уже совсем ничего не чувствует. Он умер.

   Тогда, сразу после ночного побоища, хазарин вышел на задворки боярского укрепленного подворья, сюда же стягивались все выжившие. От полуторасотенного отряда, остались крохи, среди которых небыло никого, кто был бы не ранен. Голова израненного боярича, находившегося в бессознательном состоянии, покоилась на коленях у Останца, людина преклонных лет, с подачи Монзырева, в походе исполнявшего при Мишке роль дядьки.