Кривич

   - Это мы скоренько, батька.

   Зажженные глиняные светильники, установленные на стол и прямо на пол, с налитым в них оливковым маслом, почти не чадили и не портили воздух в комнате, хорошо освещая ее, так, что Сашка мог детально разглядеть незваных гостей.

   Оба пойманных представляли собой мужчин лет под сорок. Черноволосые, носатые, с подстриженными, ухоженными бородками, морщинами на лбу и лице, они были одеты в узкие брюки, заправленные в высокие, выше колен, сапожки. Рубахи - хитоны, у одного алого, у другого бирюзового цвета, свободно свисающие книзу. Оказав сопротивление, оба были слегка помяты, и рубахи на них были разорваны. Незнакомцы исподлобья смотрели на главаря пленивших их воинов.

   - Ну, и кем будете, козыри дивные? Зачем к нам пожаловали, да еще втихаря?

   Ответом Сашке была тирада на незнакомом ему языке. Дождавшись пока один из греков словесно иссякнет, Горбыль нахмурившись, кивнул ему. Повернувшись к Балую, молвил спокойным голосом:

   - Ты знаешь, чувствую, мы от них ничего не добьемся. Нормального языка они не понимают. Что с интуристов взять? Переводчика возить с собой накладно. Остается только одно, в расход. Бери их обоих, Балуй, повесите вон на орехе перед домом. Завтра утром проснусь, выйду из дома, солнышко светит, птички поют, опять-таки, этих в петлях ветерок раскачивает. Красота-а! И сразу жить хочется. Короче, по-ве-сить. Забирайте их.

   Оба пленника как по команде бухнулись на колени, поползли к Сашкиным ногам.

   - Не убивай, господин! Все что хочешь, все для тебя сделаем. Только не убивай! - уже по-русски загомонили оба.

   Сотник улыбнулся воинам, подмигнул Балую.

   - Ну, это же другое дело. А то прикидываетесь таджиками: - моя-твоя не понимает.

   Резко сменил тон с благодушного, дружественного, на строгий:

   - Я задал вопрос. Не слышу ответа.

   - Местные мы.

   - Это я и так понял. Дальше.

   -У купца Миния Эврипида в команде состоим. Здесь неподалеку, в бухте Символон, селение наше. Сам купец в Херсоне проживает, дом у него там, склады имеются, личная пристань.

   - А в Символне у него малый корабль, и команда при нем, и тоже склады, - подхватил речь второй задержанный. - В Херсоне он законопослушный гражданин, уважаемый всеми, торговлю ведет, свои лавки имеет, магазины. Налоги исправно платит.

   - А в бухту кораблем шелк и другие товары привозит, кои запрещены к продаже варварам... - поперхнулся, даже в отблесках глиняных светильников можно было заметить бледность на лице.

   - Значит, уважаемый Эврипид промышляет контрабандой под носом у властей полиса. Ну, а мы тут причем? Какого, извините, хэ, вы сюда приперлись, придурки?

   - Так, мы не сами. У купца, занимающегося таким ремеслом, за которое можно лишиться всего имущества в пользу императора и попасть в каменоломни, всюду соглядатаи. Вот и донесли, что в округе появились воины, может быть самого базилевса. Вот и послали проведать так ли это?

   - Значит, сработала служба безопасности. Только вас послали, или еще кто пошел проведывать?

   - Пошли. Он людей всюду парами разослал. Нас вот сюда прислал.

   - Значит, работают по квадратам. Грамотно, твою мать нехай! И что мне теперь с вами делать прикажете, а? - Сашка с жалостью посмотрел на греков, выражая им свое сочувствие проникновенным голосом, подавшись всем корпусом вперед к стоящим на коленях. Спросил:

   - ЖеныЈ дети есть? Небось, единственные кормильцы в семьях?

   - Есть!

   - Есть и жены и дети!

   - И так, наверное, не часто родных видите? Где семьи то живут?

   - Так, в бухте Символон и живут, я же говорил уже. В селении живут.

   - Ага. Глум, а ну мухой, десятника Вышезара сюда.

   Глум, молодой парень со светлыми короткими волосами на голове, молча метнулся из помещения. Сашка между тем опять перевел взгляд на греков.

   - Вот что, дорогие мои, сейчас вас накормят, вернут пояса, и ... Балуй, что там у них еще было?

   - Стилеты, батька, а так больше и ничего.

   - Вернут ваши железки. Дыры на своих рубахах заштопать не забудьте.

   В комнату вместе с Глумом ввалился десятник Вышезар, молодой парень Глумовых лет. Сотник кивнул ему, мол, стой и слушай.

   - По простоте душевной, я вам от щедрот своих, по золотой монете отсыплю. Балуй, как они тут монеты называют?

   - Номисмы, батька.

   - Вот, по номисме и дам. А за это, за все, вы свои языки в задницу засунете.

   - Ха-ха-ха! - Раздался смех русов.

   - Купцу вашему скажете, что в бухте этой все тихо, чужих нет. А мой десятник, вот этот, - Сашка указал на Вышезара. - На пару дней с вами в Символон прогуляется. И если хоть слово кому сболтнете про нас, ваши семьи вырежут под корень. Меня ясно поняли?

   - Да, - поежившись, в унисон ответили греки.

   - Балуй, проводи интуристов.

   Оставшись вдвоем с Вышезаром, Сашка промолвил:

   - Все понял?

   Десятник утвердительно кивнул.

   - Два дня тебе на изучение обстановки. Берешь свой десяток и роешь носом землю в той бухте. Тебе ее и громить придется, так что изучай. Каждые полсуток присылай бойцов с докладом и свои выводы. Уяснил?

   - Да.

   - Тогда иди. Собирайтесь в поиск.

   Двое суток носом рыли землю по всем направлениям. Информация по объектам сбрасывалась в штаб к Людогору, анализировалась и обсуждалась, представлялась сотнику на правку и утверждение плана действий.

   С торгового подворья свалили славянские купцы, предварительно передав весть, подстегнувшую Сашку. Комит Лактрис, отдохнув в Корсуне, пропьянствовав ублажив деньгами гетер, собирался отплывать в Царьград. Русичи захоронили погибшую пятерку бойцов, и Сашка в одиночку долго стоял над холмом братской могилы, в которой отныне будет покоиться его лепший кореш Андрюха.

   Прощай брат, когда придет и мое время, надеюсь, встретимся с тобой, разопьем, что там есть на небесах крепкого, за встречу. А чтоб тебе там не было одиноко, мы поставим на уши весь этот цирк и возьмем кровью причитающуюся нам с византийских клоунов мзду. Спи спокойно дорогой товарищ. Засранец, и чего тебе было переться в Крым?

   А за тысячу верст от Андрюшкиной могилы. На тихой лесной поляне, в избушке под старой раскидистой елью, вдруг встрепенулось девичье сердечко, забилось птичкой в тесной клетке и захолонуло. Из рук выпал сухой пучок травы, и дева теряя сознание, рухнула на пол, вокруг нее тут же собралась вся честная компания домашней нежити, помощники по хозяйству и хранители очага. Зашептались, не зная, что делать, не зная как помочь молодой хозяйке.

   - Бабка где?

   - Сказала, к обеду будет, в лес пошла по делам.

   - Вечно ее носит незнамо где, когда тут нужна. Что делать то будем?

   - Не знаю.

   - Олена, Оленушка!

   - Жива хоть?

   - Да жива.

   - Водой ее облейте.

   - Зачем?

   - А че еще сделать можно?

   - Лей.

   Ленка пришла в себя, обвела мутным взглядом комнату до боли знакомую и родную, гурьбу своих помощников, пролепетала:

   - Его больше нет! У меня отняли любовь.

   - Али привиделось чего, Оленушка? - гладя по волосам девы маленькой ладошкой, спросила Востуха.

   - Андрюшки больше нет. Я знаю. - Слезы ручьем полились из глаз.

   Вот и не стало ее второй половинки в этом большом, бурлящем радостями и невзгодами мире. Вспомнилась бабушка Наташа, Ленкина родная бабушка, единственный человек, заботившийся о ней после смерти отца.

   Пожилая женщина, пережившая и мужа, погибшего в далеком Афганистане, еще в восьмидесятом году, и сына, сгинувшего неизвестно как в лихие девяностые, бабка сколько могла, опекала Лену, не позволяя ее опустившейся матери, своей невестке, толкнуть девочку к опасной черте для достижения своих целей, не выходящих за рамки банального добывания денег на низменные, сиюминутные потребности. Незадолго до своей кончины, Наталья Григорьевна позвала внучку. Это была их последняя встреча, происходившая в больнице, в кардиологическом отделении.