Кривич

   -Прощай добрый человече, - попрощался с кривичем купец. - Тумаши, Омьша и Ольстино, это вниз по реке. Мне поворачивать на Менск, я почитай, что и приплыл. Ты же, хошь пехом, хошь лодью дождись. Купцы в том направлении товар возят часто. Вам верст тридцать до ближайшего нужного вам селища осталось.

   -Спасибо, Улич. Уж если тысячу верст прошли, тридцать как-нибудь осилим.

   Пройдя с версту, Андрюху, шедшего во главе поистрепавшегося за долгий путь общества, догнала Груша, одна из девок молодой боярыни. Загомонила, как всегда скороговоркой, что-то пытаясь объяснить. Встав, сотник жестом придержал словоизлияния молодушки.

   -Тихо-тихо! А теперь спокойно расскажи, что случилось. Только не торохти.

   -Боярыне снова плохо. Ей бы телегу раздобыть и уложив, довезти до дому.

   -Ох уж на мою голову... Потерпеть никак нельзя?

   -Непраздна она, боярич.

   Подошел Веретень. Словно в продолжение разговора, спросил:

   -А, ты не знал? Я ее уж седмицу как травками пою.

   -Та-ак! А я-то думаю, и чем она травонулась. Всю дорогу блюет, бледная как смерть, а это оказывается вон что. Ладно, привал всем. Веретень, остаешься при бабах, а я пройдусь, может хутор разыщу. Тропинок много и город недалече, глядишь транспорт надыбаю.

   Поиски затянулись часа на два, но завершились успешно. Толерантность по отношению к вере в местных деревнях было налицо. Народ косо смотрел на соседа, но в бочку не лез, оружием не бряцал. Двоеверие с перевесом язычества присутствовало открыто. Обратившись к служителю культа, заведовавшего сельским капищем, через него нашел владельца лошади с телегой, согласившегося за небольшую плату потаксарить до Тумашей.

   Затемно добрались до боярской усадьбы, находившейся как раз в центральной части большого села, проезд по улице которого, сопровождался лаем дворовых собак с крестьянских подворий и любопытными взглядами населения. Кого там в такое позднее время леший принес? Высокие дубовые ворота на кованых петлях, по причине темного времени суток были закрыты, и телега и следовавшие за ней пешеходы встали перед ними. Ищенко кулаком от всей души приложился к створам, услыхав брех дворовых кобелей, скорей всего бегавших свободно, и ответное слово кого-то из челяди:

   -Кто там балует? До утра жди, боярыня с чадами почивать изволит!

   -Отпирай ворота, смерд! - повысил голос, обычно спокойный Веретень. - Боярыне передай, дочь в гости припожаловала. Да, пошевеливайся!

   Пока внутри решали, что делать и будить ли хозяйку, Андрюха отошел подальше, попытался рассмотреть комплекс строений за высоким забором. Так как все село погрязло в темноте, то и боярский терем было не увидеть, и очертания его были смазаны, реалий никак не разобрать.

   Разбуженный двор наполнился охами-ахами принимающей стороны. Дородная дама, мать Яромиры, Студеника Белозоровна, как заправский полководец, командовала дворовым воинством. Мамки с няньками не отстали от своей благодетельницы, оттеснив от молодой боярыни в сторону ее дворовых девок.

   Умучившись за день, сдав дочь боярыни и женскую часть коллектива с рук на руки, вместе с Веретенем по-быстрому напихались холодными пирогами с убоиной, все запили квасом и несмотря на слабые протесты Студеники Белозоровны и не летнюю прохладу в преддверии зимы, полезли на чердак сарая спать в сено.

   Вот оно как бывает, пашешь как ломовая лошадь, недосыпаешь, недоедаешь, а стоит сбросить с себя ярмо ответственности, и ты вольный стрелок. Делай, что хочешь, иди, куда хочешь. Андрей сидел на плоской крыше многоэтажки, свесив ноги вниз, рассматривал людей, с высоты больше похожих на букашек, копошившихся на асфальте дорожек, машины, проезжавшие по близкой к микрорайону магистрали. И какого фига он сюда забрался? Времени много? Так сходи, проведай друзей! Соскучиться уже успел.

   Оторвавшись от зрелища давно забытых видов, опустил взгляд на свои руки. Мать моя женщина! В руках держал полную миску густой деревенской сметаны, чуть желтоватой от процентов жирности, и пахучей до одурения! В сметане виднелся черенок деревянной ложки, основная часть которой благополучно утопла в плотной массе. Зачерпнул, и не долго думая, полнехонькую сунул в рот. М-м-м! Какое удовольствие! Ничего вкусней не ел! Еще! Еще! Без напряжения оприходовал половину. Передохнул и снова взялся за черенок. Шалишь! Хрен у меня кто отнимет такую вкусноту. Пусть с горшка день не слезу, но заточу всю!

   В уши залетел какой-то посторонний звук. Заставил отвлечься от съестного. Что за хня? Не хочу-у! Звук, словно надоедливый поутру будильник, заставил открыть глаза.

   Не далее, как в трех шагах от него, с жерди, за каким-то ляхом примостыренной в этом месте, горланил петух. Причем, крик его был, скорее всего, не первый, и даже не второй. Хозяин подворья надрывался орал, скосив глаз на незнакомцев.

   -Кыш, пернатый душман!

   Ищенко подхватил рядом лежавший сапожок Веретеня, швырнул в наглую птицу, тут же отдуплился вторым, сбив несносного представителя птичьего племени вниз.

   -Ну, конечно, оно чужим-то добром разбрасываться сподручней! - послышался насмешливый голос друга.

   -Утро доброе.

   -Кому как, а мне теперь сапоги шукать потребно.

   -Да, ладно, подумаешь. Далеко они не упали. Что под руку подвернулось, тем и пульнул.

   Будто забыв о перепалке, Веретень лежа на запашистом сухом сене, промолвил, глядя в открытое боковое пространство под скатами крыши.

   -Хорс на небосвод взошел.

   -Что? А, ну, да...

   В приподнятое сном и отдыхом настроение ворвались звуки обычной сельской жизни. С подворий кричали петухи, выводя гаремы на прокорм. Коровы, подоенные поутру, мычали, здороваясь с товарками, следующими к местам оскудевших пастбищ с пожухлой травой. Людскому гомону вторили собаки. Денек обещал быть погожим. Осень теплая, хоть с дождями, туманами, и ночными и утренними морозцами.

   -Э-эй, бояричи! - раздался молодой, звонкий девичий зов снизу. - А чего это вы поршни разбросали?

   Оба подались вперед, перевернувшись на живот, свесились с верхнего настила сарая, жадными взорами окидывая прелестное создание, по возрасту дотянувшее лет до четырнадцати. По нынешним временам самое то! Гибкое тело, преодолев считанные метры, в два наклона с точными, без суеты, движениями рук, оприходовало в ладошку за халявы оба сапога с высокими голенищами. Задрав голову, заметила на себе два внимательных взгляда, поправила прядь волос цвета спелого колоса, слегка покраснела, но переборов себя, сама открыто и где-то с какой-то властностью вгляделась в двух олухов, словно коты щурившиеся от удовольствия в лучах утреннего солнца.

   -Чего застыли и молчите? - снова задала вопрос. - Матушка велела еще до рассвета баню истопить. А то вы за дорогу грязью заросли и коростой покрылись. Баня готова.

   -А ты кем здешним хозяевам доводишься?

   -Дочь я боярская.

   -Ух, ты! А звать как?

   -Меня звать не нужно. Я сама приду, ежели нужным посчитаю! По имени, Олисавой нарекли. Что лыбитесь? Слазьте! После вас остальные мыться пойдут. Исподнее вам уже в баню снесли.

   -Все-все, уже в пути. Куда идти?

   Андрей первым оказался на земной тверди, за ним по лестнице соскользнул Веретень. Девушка махнула рукой.

   -Там, на задних дворах, в сторону речки. Ой, да сами найдете, если грязными быть не хотите.

   Оставив сапоги, быстро ретировалась в сторону терема. Только сейчас заметив, что за их общением наблюдали десятки глаз, на время прекратив привычные работы, затихнув по углам. Даже дворовые псы не подавали голосов. Чудно!

   -Пошли, что ли? - позвал Веретень.

   -Почапали.

   Отпарившиеся и вымытые, оба в новой одежде, каким-то чудом нашедшейся в богатых скрынях хозяйки, оба друга очутились за праздничным столом. Сидели почему-то втроем. Они двое и матушка-боярыня. Женщина с характером покруче Снежаниного, Ищенко сразу понял это.