Страница 6 из 168
Гроза с ливнем, быстро сделав своё дело, унеслись дальше и шквальный ветер, сопровождавший грозу, стих. Тучи в небе посветлели и в конце концов разорвались, пропуская вначале редкие, а за тем и полновесные солнечные лучи. Степь взорвалась резким ароматом свежести, благоуханья трав и цветов. До бури это чудо где-то пряталось, под пологом невнятной духоты и марева, прикрытое бесчувственной пылью. Взъерошенная степь задышала полной грудью. Сама пьяная от грозового ливня, упившаяся хмельной бурей, теперь опьяняла всё, что могло ей дышать. Ароматы и благоухания били не только в нос, но и казалось проникали непосредственно в сам мозг. Умытая хорошим ливнем, она запестрила такими яркими цветами, что от одного её вида в голове происходили какие-то процессы, вызывавшие самый настоящий припадок эйфории, непонятный, необъяснимый. То чувство прекрасного, вдруг оголённого от постороннего и суетного, порождало в сознании нереальность, сказочность виденного. Человек, какой бы он не был приземлённый и обыденный, под воздействием этого буйства красок и запахов приходит в бессознательный восторг и ничего с этим сделать не может, так как это заложено в нём природой где-то глубоко, на уровне древнейшего из инстинктов человека, определяющего такое понятие, как "нравится-не нравится". Да, воздействие всего этого на человека имеет некую странность, необъяснимость. Но самую большую странность во взаимоотношениях природы с человеком составляет то, что всей этой величественной, божественной красоте, абсолютно плевать на то, что в её благоухающих и завораживающих красотой объятиях, творит этот паразит, обозвавший себя царём природы.
По широченной просеке из утоптанной травы, которую зверь проторил в своей бешеной охоте, в обратную сторону, мерно шли колесницы, запряжённые по паре коней в каждой. За колесницами тянулись на верёвках волокуши, сшитые из нескольких туровых шкур, легко скользящих по сырой, не высохшей ещё после дождя траве. На шкурах лежали связанные женщины и дети. Связанные не только сами по себе, но и между собой. К ним в придачу, наваленный единой кучей всякий скарб. Там и еда, и одежда, посуда, утварь какая-то, да, в общем, сразу не поймёшь, чего там только не было. Отряд из тридцати трёх колесниц устало брёл в обновлённой степи. Главарь банды был доволен. Уловка удалась на славу и дня, затраченного на набег не жалко. Добрая добыча, окупит сторицей всё. Это был очередной маскарадный поход и как все предыдущие, удачный. Довольны были все. Меж собой шайка вполне серьёзно считала, что их атаман иль весь облизан с головы до ног богами, иль запугал этих божков на столько, что те из кожи лезут вон, лишь бы угодить, да не прогневать его. У ног лихого атамана валялась пленённая им девушка, бледная лицом, без единого признака сознания. Толи действительно ещё не пришла в себя, толи притворялась. Она была непросто одна из многих, что были в окружении, она была особенная для него. Запала эта мелкая дрянь ему в душу. С самого детства запала. Индра, а именно так звали атамана, стоял в колеснице и навалившись на борт всем телом, смотрел куда-то вдаль. Не то улыбка, не то ухмылка на его лице застыла в неизменном виде, как вылепленная. Он куда-то смотрел вдаль и при этом любому было понятно, что он там ничего не видел, потому что он просто никуда не смотрел, вернее он смотрел в вглубь, внутрь самого себя. Он вспоминал...
Впервые с этой девчонкой он встретился давно. Вдруг он осёкся в своих воспоминаниях. "А как давно это было? Сколько осеней прошло с того?" он попытался посчитать, но сделав несколько мучительно напряжённых усилий в этом направлении, бросил это дело, посчитав его неважным. Тогда ему было тринадцать..., нет четырнадцать осеней, кажется. В своей пацанской ватаге он был тогда ещё никто. Он даже вспомнил тогдашнюю свою кличку, которую ему "приклеили" взрослые пацаны - "Ляпа". Почему "Ляпа"? Это тянулось с ещё очень раннего детства, с того времени, которое он уже не помнил, да и не хотел вспоминать. Индра попросту этого даже и не знал. Да, и никогда не интересовался. Но он помнил, что поначалу пацаны его сильно били, что называется, от всей души. Нет, не то, чтобы он был последний из последних, которых пинали все, кому не лень просто так, лишь потому, что тот оказался рядом. Его не призирали, его не считали "говном вонючим", как того же Вонючку, был в их ватаге такой пацан. От него действительно вечно чем-то воняло, да и сам он, как пацан, вёл себя так, что к нему, как просто к куче навоза, по-другому никто и не относился. Ну, бывают такие люди. И если Вонючку пинали все, кому не лень, а он лишь при этом пресмыкался и канючил, то Индру били только большие пацаны: сам атаман, да его ближний круг, а значит сильные и притом обязательно всей кучей, потому что поодиночке с ним не всегда можно было справиться, ибо он был "псих с муравьями в башке". Так, по жизни, в ватаге с ним старались особо не цепляться, зная, что он "придурок от рождения", а вот о самом Индре этого сказать было нельзя. Причиной того, что его били и били, как правило, жёстко, а порой жестоко, было как раз то, что он сам на это нарывался. Рыпался на старших, которые и лупили его за такие припадки ярости, именно ярости, бестолковой и абсолютно бездумной. И все вокруг, в том числе и сам Индра прекрасно знали причину этого буйства. Причиной всему этому была Сома - проклятое молоко аров, от которого в голове творились невообразимые вещи...
Индра, как и все пацаны его ватаги, родился в стане арийских коров, чей родовой клан хранил секреты этой обоготворяемой, желанной и вместе с тем такой ненавистной Сомы. Каждый член пирамиды власти - хозяин определённого и, как правило, большого рода, имел официальную жену, рожавшую официальных наследников, которые впоследствии вливались в ту пирамиду, представителем которой был их отец, формируя родовой клан, несколько не официальных жён, с одной стороны для подстраховки официальной, с другой - эти жены рожали детей, которые в последствии становились хозяйственной опорой рода (управляющими хозяйством). На их плечи ложилась основная обязанность поддержания систем жизнеобеспечения рода, попросту говоря их прокорм. Они формировали кормовую базу, развивали, руководили. Наконец, самым низшим женским слоем, принадлежащих хозяину, были коровы. По сегодняшним понятиям, просто наложницы. Эти женщины покупались у речников, и у них было два основных предназначения. Первое, они сами и их потомство были основной рабочей силой. Второе, их постоянно доили, притом в прямом смысле этого слова. Они были источником женского молока, которое являлось одним из основных ингредиентов в приготовлении священного напитка под названием Сома. Количество коров у хозяина определял его экономический статус, попросту говоря его богатство. Чем больше коров - тем больше людей работают на землях, тем больше достаток. Но не только избыток в продуктах питания давал возможность влияния на политический статус хозяина и на его место в элитном обществе, но и сами по себе коровы были ценностным объектом мены. Они были своеобразной валютой. На них можно было купить повышение, подкупить нужных, откупиться от нежелательных, ими платили своеобразный налог жрецам, т.е. "высшей власти", в виде обязательного подношения при культовых церемониях и т.д. Жрецы их пускали опять в оборот уже на "общегосударственные", т.е. общегородские цели, тем самым обеспечивая "валютное регулирование" или круговорот коров в арийском мире.
Родился Индра очень крупным мальчиком и притом, почти, на целые четыре седмицы переношенным. Как смогла пережить эти роды его мать, наверно знала только она, да боги, помогавшие ей в этом. Он был её третьим ребёнком, наверное, это и стало основным аргументом для их дальнейшей жизни. Будь он вторым, вряд ли все закончилось для них столь радужно, а будь он первенцем - шансов выжить у них обоих не было бы вообще. Своих старших сестёр Индра не знал. Может и видел их, когда был младенцем, но абсолютно об этом ничего не помнил. Что с ними произошло и куда они делись он даже не представлял, да, и не очень-то этим интересовался. Мать после него перестала беременеть и к тому времени когда он вырос и получил свою первую кличку, была задвинута в самые низы коровника. Его отец, а знал он его абсолютно точно, ибо он был единственным хозяином всех коров, являл собой редкостную сволочь. Только он имел право "покрывать" коров и плодить себе подобных. Он - глава арийского рода, к тому же глава клана, в который входили несколько ближних родов, один из высокопоставленных жрецов, стоящий на самом верху власти, бок о бок с верховным, полноправным хозяином города и его народа. Индра никогда не знал, что из себя представлял его папаша как жрец, но по сути своей человеческой, он был низок и маниакален. Те извращения, с которыми он глумился над абсолютно подвластными ему женщинами, у здравого человека, даже того, далеко нелиберального общества, порой не укладывались в головах, а удивить их какими-либо зверствами было крайне сложно, ибо сами от зверей ушли не слишком далеко. Индра никогда не интересовался подробностями происходящего с другими бедолагами, жившими по соседству, это было не принято, но об издевательствах над собой и своей матерью помнил очень хорошо. Впервые Сому, это грёбаное ядовитое молоко, отец подсунул ему прямо с материнской титькой. По крайней мере об этом ему поведала сама мать, тем самым посадив его на этот наркотик с самого рождения. А потом все детство издевался над ним при помощи его привязанности к этому пойлу, к которому он, кстати, тоже был не равнодушен. Отец забавлялся с ним, как с какой-то неведомой зверушкой. То дразня малыша в период ломки, держа перед ним желанный напиток, то, не давая вожделенное вовсе. При этом безмерно веселясь над калейдоскопом эмоциональных вспышек малыша. Там были и неподдельное унижение, высокохудожественное попрошайничество, и ярость бессильных атак, в попытках отобрать желаемое. Мальчик старался ударить, поцарапать, укусить, не смотря на пинки и звонкие оплеухи отца, от которых он летал в разные стороны и бился всеми частями тела обо что не попадя. Синяки, ссадины и постоянная кровь, саднящая из мелких ранок, казались для мальчика обычным делом, обыденностью и повседневностью. Для отца он был лишь "маленьким зверёнышем", которого он как собаку планомерно дрессировал. Вот только для чего? Наверное, он сам не знал, а если и знал, то Индре этого было знать не суждено. Он помнил, что, когда он стал постарше, где-то перед самым переходом в пацанскую ватагу, отец свои издевательства - дрессировки проводил, одевая ему ошейник, в виде верёвочной, не затяжной петли и привязывал поводок к дереву, кажется это была старая берёза. Мальчик рос и становился не только агрессивней, но и значительно быстрее и сильнее, в своих яростных атаках. Он по несколько дней сидел так на привязи, и отец запрещал матери снимать его с поводка, приговаривая, что от этого он должен стать злее. Зачем это было ему нужно?