Страница 11 из 168
Зорька пила мало, ела тоже. Требовалось блюсти статус, следить за правильностью всего происходящего. Когда все поели и разогрев пошёл, она, даже не стараясь переорать, тот гомон со смехом, что творился вокруг, просто запела песенки, эдакие короткие, четырёх строчные шутейки-прибаутки, очень смахивающие по форме и содержанию на частушки про злодейку Кумоху. Уже через несколько слов, все как один горланили эти незамысловатые, знакомые с детства каждому, рифмованные и не очень, ругательные и матерные четверостишья, про Кумоху - кривожопу, чтоб ей пёрнув улететь.
Наконец, Зорька встала и звонко выкрикнула:
- Айда Кумоху гонять!
Девки завизжали, пацаны заорали, засвистели и с этим оглушительным гомоном, все бегом, вприпрыжку, перескакивая через лежавшие под ногами брёвна, кинулись в банный шалаш.
Внутри уже было жарко. Девки устроились своей кучкой в дальний от входа стороне. Пацаны по краям у входа, прихватив с собой ёмкости с медовухой и закуской. Шкуры - куртки скинули сразу. Пацаны даже по пояс оголились, но штанов снимать не стали. Так уселись. Девки разделись до нижних рубах. Зорька высыпала на большой, раскалённый камень семена конопли. Те зашипели, запрыгали и от них заклубился ароматный пар, вперемешку с дымом. Веселушки запели по новой, но уже с танцами вокруг банного камня. Девки резвились все, в полном составе от мала до велика. Пацаны вокруг них прыгали только мелкие. Девятка, со своим близким кругом сидел, где сидел. Хоть и поглядывал нет-нет искоса на девок, но старательно делал вид, что его это не волнует, что его главная задача напиться с пацанами до поросячьего визга иль до собачьей скулёжки. Атаман, как опытный гуляка на таких праздниках, прекрасно знал, что сейчас начнётся и откровенно этого побаивался, поэтому спешил с опьянением, понимая, что это его шанс спасти свою честь.
И тут началось. С девок слетели последние рубахи, что значительно прибавило им весёлости и задора, как будто спали последние оковы с их наглой бесстыжести. Атаман с ближниками разом притихли, потупились, скучковались поближе друг к другу. Налили, молча выпили не закусывая. Это было ещё то испытание. Ну, что казалось в этих воблах особенного. Ни жоп не откормили, ни сисек не вырастили, а ведь как дряни действуют на суровую пацанскую натуру. А они, четырнадцатилетние, без году как мужики, авторитеты их пацанского мира, могли сейчас опозориться и при том по полной и на всю жизнь. Мало кто перенёс этот позор. Нормальные пацаны после этого руки на себя накладывали, топились, да резались. Таковы были устои тысячелетий, закон речных людей: баня и до баб желание, вещи не совместимые. Возбудиться мужику в бане - позор и вечное осмеяние. А эти гадины щуплыми задами перед ними виляют, щёлками своими, как ножом по глазам режут, а у старших то эти места и оволосились уж. Тфу ты, Вал их изнасилуй. Грудки острые, как прыщи опухшие, смотреть не на что, а от всего этого в штанах нет-нет, да позор зашевелится. Вот и пьют пацаны, заливают зенки, чтоб не видеть разврата этого, ведущего их молодых да сильных к погибели. И в штанах от того сидят, не снимают, да не скачут с голыми дурами. Борются пацаны с соблазном не на жизнь, а насмерть. И так в бане напарили, а от всего этого внутреннего жара, вообще жизнь нестерпимой становится. Вот атаман поднялся, всем видом показывая, типа упрел, запарился, накинул шкурку на плечи мощные, пошёл не спешно на воздух охладиться. Ближники, как один, гуськом за атаманом. Не успели они выйти, да отойти в сторонку, как полог распахнулся, и вся эта развратная шобла, голышом в клубах пара, с визгом и улюлюканьем, вылетела из бани и рванула в ледяную реку. Беспрестанный визг, смех, ор, плескание, вода аж в мёрзлой реке закипела, куда уж там горячей пацанской крови охладиться. Тут вся эта орава рванула обратно, сверкая голыми попами, только кутырки, что на выдане, все четыре гадины не побежали, а важно так, на показ, буквально прошествовали мимо пацанов, а Зорька, дрянь, проходя мимо, свои рыжие лохмы, так на плечико закинула и нежненьким, воркующим голоском давай провоцировать Девятку:
- Чё, атаман, запарился чё ли? Так нырни, охладись.
Ну, просто издевается над авторитетным пацаном, мразь. Ну нельзя же так по живому-то голым станом своим резать мозг пацанский. Но атаман мужик - камень, прыщами вместо сисек не расколешь, нашёл что ответить и ответить достойно, как положено:
- Ни чё. Успем.
Ответил он важно, многозначительно, естественно смотря не на вихлявую рыжуху, а куда-то вдаль, за реку. Она хмыкнула и прошла мимо, как бы нечаянно зацепив его голым бедром, скрылась за пологом.
- Сука, - выругался кто-то из ближников.
- Спокуха, пацаны, - одёрнул атаман тоном бывалого и всего на видавшегося человека, - прорвёмся и не такие щёлки видели, и не на таки жопы плевали.
Все одобрительно что-то забурчали.
Охладившись и ещё хлебнув пьянящего пойла, которое уже просто не лезло, потому, что некуда было, они вернулись на свои места в шалаш. А девки к тому времени разошлись не на шутку. Толи конопли вдоволь нанюхались, толи ещё медовухи добавили, толи и той хватило, просто развезло в пару да в жаре. Они начали распевать похабные веселушки и при этом выгибаться, и хватать себя за разные места. Каждая норовила по выпендриваться перед атаманом с ближниками. Тфу! Но атаман ватажный - кремень, крепился и виду не показывал, что хоть что-нибудь привлекло его внимание. Так, улыбался небрежно их сальным шуточкам, но взгляда на их кривляньях не задерживал. Ближники, сначала, во всём атаману подражали, но Неупадюха, хоть пацан и взрослый по их меркам, но ростом от корешка два вершка, не выдержал их издевательств первый. Красавцем его назвать было даже спьяну невозможно. Девки его красоту не могли рассмотреть даже в том состоянии, в котором сейчас находились. Лопоухий, уши его торчали в стороны даже сквозь мохнатую гриву волос, которую он специально расфуфыривал в разные стороны. Морда вся рябая, глазки маленькие при уродливом, огромном носе. Да и весь он какой-то был нескладный. Больше всего его уродовали руки. При маленьком росте, руки были длинными, чуть ли не до колен, с огромными ладонями. И вот при всём при этом, не смотря на внешние недостатки, девкам он нравился. Чем? Да, остёр он был на язык и умом Троица не обидела. Соображал быстро, изворотливо, благодаря чему он ещё с детства выработал для себя правило: не хочешь, чтоб над тобой смеялись, смейся над собой первым. Но не только острое и меткое слово девки в нём примечали. Было у него ещё одна для них вещь интересная. Уд у него был в их глазах просто огромен, не по-детски. Наградила же природа. Ни у каждого мужика можно было видеть такие размеры. Поэтому, несмотря на всю внешнюю непривлекательность, всё же, на кое-чего, можно было посмотреть и Неупадюха прекрасно знал это. Так вот этот языкастый уродец не выдержал первым девичьих издевательств. Дойдя до своей кондиции опьянения и спровоцированный непотребными песенками, он соскочил, скинул одним махом штаны и крутя своим мужским достоинством, больше похожим на кусок змеи, пустился в пляс, распихивая девок своим задом, горланя ответную похабщину. Девки мигом навалились на него и по очереди каждая старалась ввинтить ему веселушку, а он так же шустро каждой отвечал, то шлёпая их по попе, то щипая за грудь, то припечатывая удом, почему ни попадя. От хохота шалаш шатался. Девки закатывались до слёз с коликами в животе. Неупадюха, он и есть Неупадюха. Вот за это он и был девкам интересен. Каждую уколол, в чём не попадя вымазал, но при том никого не обидел.
Зорька, захмелев и забыв о своём статусе, вертела всем, что удавалось выставить на показ. Голосила матершинщину налево и направо, как заправская, матёрая. А что с неё взять, оторва, она и есть оторва. Как не маскируй свою сущность, один хрен вылезет наружу.
По поводу мата, с которым мы сегодня так отчаянно боремся, нужно сказать лишь то, что эта задача для нас не подъёмная. У каждой обособленной группы социума, замкнуто общающегося между собой, рано или поздно вырабатывается некий специфический язык группы, который сегодня называют модным иностранным словом "сленг" или жаргон. В каждой профессии, в каждой научной дисциплине существует некий специфичный язык, который позволяет причислять им пользующего к той или иной специфичной группе "профессионалов". Так вот мат изначально был "профессиональным жаргоном" Матёрых баб и большух. Те и другие носили в роду титул Матерь, отсюда и пошло выражение "ругаться по матери". Всем, кроме высшей касты бабьего царства, ругаться на этом языке категорически запрещалось. За это Матёрая имела полное право лишить любую бабу жизни, просто забив её. Этот язык знали все, но пользовались только особые. Сегодня его тоже знают все, но пользуются не по назначению. Человека всегда тянет к запретному. Так устроена его психика. Прикосновение к запретному, к тому же смертельно опасному, порождает у него выброс адреналина, а для многих этот гормон как наркотик. От этой части "русскости" простыми запретами не избавиться, да и не простыми тем более.