Страница 3 из 19
– Пристроим, Корней Агеич, – приветливо пропела ключница. – А ты, батюшка, откушал бы медку чарочку с устатку да от волнений. И Михайла Фролыч с Василием Михайлычем, поди, с утра не евши.
– Каким таким Василием Михайлычем? – не понял дед.
– Так вот… – Листвяна указала на Роську. – Имени природного батюшки мы не знаем, наверно, можно тогда по имени крестного отца… Или нельзя?
– Кхе! Ну ты и удумала… Даже и не знаю. Отца Михаила разве спросить, так он больной весь насквозь. Анюта, что думаешь?
– Пусть будет, батюшка, нельзя же человеку без отчества, – отозвалась мать.
– Да? А ты что скажешь, Василий… Кхе… Михайлович?
– Господин сотник, – Роська выскочил из саней и сдернул с головы шапку, – дозволь доложить?
– Ну, докладывай. Кхе… Только шапку надень, застудишься.
– Это не старшина холопов выкупил, а я!
Мишка изумленно обернулся на крестника, но, увидев умоляющие глаза Роськи, прикусил язык.
– Я перед Господом обязан… – Роська запнулся, с трудом подбирая слова. – Мне через Святое крещение воля вышла, и я теперь должен… Пять душ, тоже через Святое крещение… И волю дать.
– Кхе… Совсем все с ума посходили, – дед несколько растерянно огляделся и зацепился взглядом за ключницу. – Листвяна, а ты насчет чарочки-то права оказалась… Да и не одной, наверно. Да… Кхе!
«Ни хрена себе! Сэр Майкл, а крестник-то ваш, похоже, того – повернулся слегка на религиозной почве. Пошли дурака Богу молиться, он и это самое. Несовместимые с разумной жизнью последствия. Жил себе парень, горя не знал, о конфессиональной принадлежности не ведал, так нет – взяли и окрестили».
– Васенька, да куда ж они у тебя денутся, вольные-то? – мать была явно растрогана Роськиным порывом и старалась говорить ласково, чтобы не обидеть парня. – Ведь ни кола ни двора, голову приклонить негде. Ты о людях-то подумал, сынок?
– Подумал, крестная. Я десятнику Андрею в ноги кинусь, попрошу их для всяких хозяйственных работ в воинскую школу взять. На кухне там, или еще чего – дело всегда найдется. А за это – жилье и корм. На первое время. А дальше – как бог даст, и как сами расстараются.
– Кхе! А что? Стряпуха в воинской школе и правда нужна, – одобрил предложение дед. – Этакую ораву кормить! Да и не одна, а с помощниками. Дело говорит Василий… а и правда – Михалыч! Только никому в ноги кидаться не надо, я приговариваю: быть по сему! Ежели, конечно, Святое крещение добровольно примут. А ты, Михайла…
– Что, деда?
– Кхе!.. – дед приосанился в седле. – Старшина Михаил!
– Здесь, господин сотник!
– Я тебя упреждал, что вокруг тебя все время какая-то дурь происходит? Упреждал или нет?
– Так точно, господин сотник!
– Так точно? Так точно… – дед словно бы пробовал на вкус новое словосочетание. – Хорошо придумал!
– Рад стараться, господин сотник!
– Кхе! Красота, едрена-матрена… Михайла! Ты мне голову не крути! Все равно с мысли не собьешь! Я тебе приказывал: уймись?
– Так точно, господин сотник!
– Так вот: посиди-ка ты дома, внучек. Коли раненый, так и отдыхай, лечись. За ворота – ни ногой, ни костылем! Запрещаю!
«Домашний арест, допрыгались, сэр».
– Слушаюсь, господин сотник!
– То-то же. Кхе! Листвяна, где там моя чарка? И парням пожрать.
После обеда дед, размякший и подобревший, уединился с Мишкой в горнице.
– Ну, Михайла, что там с Нинеей?
– Деда, погоди. Скажи, а нельзя было девку не казнить? Ну, наказать как-нибудь…
– Тьфу, чтоб тебя… Только отходить начал! Думаешь, мне в удовольствие было? Я за свою жизнь всякого навидался… тебе и не снилось, а девку молодую да красивую к смерти приговаривать первый раз довелось, – дед помолчал, потеребил бороду. – Нельзя было не казнить! В селе, вместе с бабами и детишками, около семи сотен душ – вольных. И только шесть десятков строевых ратников. А холопов, вместе с новыми, аж за четыре сотни набирается. Если слабину дать… Не дай бог. Задавим, конечно, но и сами кровью умоемся, – дед досадливо стукнул кулаком по колену. – Черт тебя дернул Афоне такой подарок сделать!
– Не эту семью, так другую бы получил, если б доли не лишили.
– То-то, что другую! В последнюю очередь после десятников и тех, у кого серебряное кольцо. В семьях, которые по нижним жребиям шли, таких красивых девок не было! А ты самый верхний жребий вытянул, такой соблазн. Лука верно сказал: кривые дорожки до добра не доводят, – дед снова поскреб в бороде. – Ты думаешь, мы жадные – себе получше, молодым ратникам похуже? Дурак! Молодому ратнику нужно то, что ему хозяйство поднять поможет – работники. Такие жребии вниз и кладут. А для баловства у него жена молодая есть, или любовница, или то и другое вместе. А тут – две девки-красавицы – сплошное искушение.
– Старым козлам молодость вспомнить?
– А и вспомнить! – дед начисто проигнорировал Мишкино хамство. – Да только в первый же день насильничать не стали бы, а случись дите, вырастили бы, воспитали бы воина для сотни. Или, если девка, хорошо бы замуж выдали – с приданым, честь по чести. И хозяйство вести приученную, и все прочее. А Афоня пока сам еще сущий малец – что в голове, что в амбаре ветер свищет. Вот ты на меня тогда обиделся, что я приказ Луки не отменил, а Лука прав был. Во всем! Мы же знали, что полон большой будет, заранее оговорили все с десятниками, прикинули: кому из молодых ратников помощь в хозяйстве нужна, какую долю для этого надо выделить. Жребии с Аристархом, как надо, подобрали. Дозорных Лука под конец жеребьевки помиловал бы – дал бы половинную долю. Три последних жребия были с малосемейными мужчинами при почти взрослых сыновьях. Самое то, что нужно. И жребии те Аристарх держал отдельно.
– Выходит, я вам все испортил, деда? Прости дурака, я ж не знал, что так все выйдет.
– Да что я, не вижу, что ли, что сам казнишься? Рожа у тебя тогда в санях была… Думал, убьешь Афоню. А ты все по уму сделал, молодец, внучек. Тебе бы только понять, что в жизни не все по книгам бывает… Поймешь еще, какие твои годы!
– Спасибо, деда.
– Кхе… Ну что там с Нинеей?
– Не отказалась, вообще хорошо приняла.
– Но и не согласилась? – догадался дед. – Понятно, на такое ответ сразу не дают.
– Ласковые слова тебе передать велела, хотя и попеняла тоже.
– Ласковые? Ну-ну…
– Сказала, что радуется мудрости твоих первых шагов на воеводстве.
– Это, наверно, за то, что ее уважил.
– Еще сказала, что рада правильному пониманию смысла боярского достоинства в столь юном роду, ничем, кроме воинских подвигов, себя не прославившем.
– Ишь ты как! – Дед накрутил на палец ус, видимо, сильно волновался: такой привычки за ним Мишка раньше не замечал. – На худородство наше указала! Ну конечно, с ней нам не равняться.
– И попеняла, – продолжил Мишка. – Излишне, мол, заботимся о поддержании ее достоинства, сама, говорит, могу позаботиться.
– Ну, это она соврала! Могла бы – позаботилась. Но понятно: надо, хотя бы для виду, поломаться, гонор показать – невместно ей перед худородными сразу же… того. Понятно, в общем. Что ж, несколько дней подождем.
– Снега падут, дороги развезет, – напомнил Мишка. – Да и народ за тыном еще несколько дней держать…
– Честь дороже! – решительно заявил дед. – А за тыном никого держать не будем. Мужчин и парней, что постарше, на выселки отправим – помогать обустраиваться, а бабы с детишками тут пересидят – на подворье, места хватит. Понастроили, едрена-матрена, ни пройти, ни проехать.
– Бояр-то уже осчастливил, деда?
– Еще вчера. Кхе! Лука с Игнатом ничего, а Леху Рябого аж затрясло, как про свою землю да про боярскую усадьбу услыхал.
– А места им указал?
– Да нет еще. Мы же и не посидели толком, как раз Афоня учудил. Отвлекли. Да и вообще, такие дела на пиру решать надо.
– На пиру? – не понял Мишка. – Важные дела по пьянке?
– Почему же по пьянке? Ты что, не знаешь, зачем князья пиры устраивают?