Страница 7 из 93
Есть свидетельство одной из сестер Ленина, которое присутствует во всех его казенных биографиях: когда казнили брата, Ленин якобы сказал — "мы пойдем другой дорогой"! Это, наверняка, семейная легенда. Не может семнадцатилетний абитуриент знать, какой дорогой он пойдет, то есть иметь отличную концепцию о путях и методах революции, чем ту, которую избрал его брат. Социологически, может быть, спорный, но психологически вполне понятный тезис мой гласит: если бы Александра не повесили, то Владимир Ульянов пошел бы по стопам отца — талантливого и верноподданого слуги его Величества. В огромной мифологии о революционном творчестве Ленина, в многотомных "Ленинианах", в многочисленных воспоминаниях его современников, не говоря уже о 55 томах его собрания сочинений и сорока томах "Ленинских сборников", нет и намека на то, что Ленин до казни брата интересовался марксизмом или собирался стать "профессиональным революционером". Советские биографы Ленина пишут: "От старшего брата Ленин узнал о марксистской литературе" (БСЭ, т.14, третье издание). Где же здесь логика — младшего брата знакомит с марксизмом, а сам идет на виселицу за "Народную волю"? Из семейной хроники Ульяновых хорошо известно, что Володя обожествлял старшего брата, во всем подражал ему, мог бы, конечно, подражать ему и в революционной деятельности. Казнь царем брата вошла в сознание Володи потрясением, психологической травмой. Вот тогда из Володи Ульянова родился Ленин, который поклялся отомстить всему дому Романовых за своего брата-идола, имея все основания повторить гневные строки великого поэта:
Ленин не только увидел "смерть детей" вешателя своего брата царя Александра Ш, но он лично дал приказ убить не только сына Александра III — бывшего царя Романова Николая Александровича и царицу Александру Федоровну, но и их малолетних детей безо всякого суда и следствия. Это была бессмысленная жестокость и варварский акт, акт мести Романовым за своего брата. Троцкий предпочел записать в "Дневник", что он лично не причастен к этому злодеянию. Троцкий писал: "В один из коротких наездов в Москву — за несколько недель до казни Романовых — я мимоходом заметил в Политбюро (тогда Политбюро не было, было просто бюро ЦК — А.А.), что в виду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесе царя. Я предполагал открытый судебный процесс… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатерининбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
— Да, а где царь?
— Конечно, — ответил он, — расстрелян.
— А семья где?
— И семья с ним.
— Вся? — спросил я.
— Вся, — ответил Свердлов, — а что?
Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.
— А кто решал? — спросил я.
— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях”. (Л.Троцкий, Дневники и письма, Эрмитаж, 1986, стр.100–101).
Сообщив, что он не участвовал в решении Ленина и Свердлова казнить царскую семью, Троцкий все-таки находил, что само это решение было "целесообразным и необходимым". Однако советское правительство побоялось сообщить стране и миру, что казнена вся семья. Было объявлено, что казнен только сам царь, а семья эвакуирована в другое место.
Глава II. ЛЕНИНСКАЯ РУСИФИКАЦИЯ МАРКСИЗМА
На вопрос из партийной анкеты о его национальном происхождении Ленин неизменно отвечал: "великоросс”. Однако как этнически, так и идеологически "великороссом" Ленин был меньше всего. Идеологически Ленин был подлинным космополитом без малейшей примеси великорусского шовинизма. Да, он писал, что нам, великороссам, не чужда национальная гордость, но эту национальную гордость он выводит не из строителей великой России — великих русских патриотов, ученых, классиков, а из социальных бунтарей: Радищева, декабристов, Герцена, Чернышевского, Плеханова. Это, конечно, свидетельствует о том, как глубоко сидел в самом Ленине революционный бунтарь с высоко развитым чувством социальной справедливости, но в нем не было и грана "квасного патриотизма" или русского шовинизма, который рьяно практикуют его наследники, выдавая свой шовинизм за "интернационализм", да еще прикрываясь фальсифицированным Лениным.
В отношении свободы от национализма Ленин выгодно отличался и от своего учителя Маркса. Этот крещеный еврей был не только махровым антисемитом, но и "пангерманским шовинистом" (Бакунин), как бы компенсируя этим свою арийскую неполноценность, да еще убежденным врагом национальной России без всяких там "классовых" хитросплетений.
Может быть, в формировании космополитической психологии Ленина сработала этническая смесь в его крови. Исследователями установлено, что в жилах Ленина текла только одна четверть русской крови. Бабушка Ленина по отцовской линии была калмычкой, что документально доказала советская писательница Мариэтта Шагинян ("Семья Ульяновых"), а дедушка и бабушка по материнской линии были немцами, вдобавок еще и с примесью шведской крови. Это точно установил единомышленник и ученик Ленина в годы возникновения большевизма Н.Валентинов (он же Вольский, он же Юрьевский). Ленину настойчиво, даже страстно приписывали как русские черносотенцы, так и известные еврейские авторы (конечно, по разным мотивам) еще и еврейскую кровь. О мотивах черносотенцев нечего долго распространяться. У них наготове "презумпция виновности" жидомасонов в трагедии России, ибо они утверждали, что сам Ленин был "жид". Особенно сильно муссировались слухи о еврейском происхождении Ленина во время революции и гражданской войны. Троцкий рассказывает в "Моей жизни" о своем отказе после революции стать во главе советского ведомства внутренних дел, ссылаясь на свое еврейское происхождение, что может дать козыри в руки антисемитов. Вот характерная выдержка из его рассказа: "При формировании советского правительства Ленин требовал, чтобы я стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я возражал, и в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство. Ленин был почти возмущен: "У нас великая международная революция, — какое значение могут иметь такие пустяки…" "Революция-то великая, — отвечал я, — но и дураков осталось еще не мало". — "Да разве же мы по дуракам равняемся?" — "Равняться не равняемся, но маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишние осложнения?…" (Троцкий, "Моя жизнь", стр.63, ч. И).
Троцкому удалось отговориться от народного комиссариата внутренних дел, возглавив иностранные дела, но прошло только четверть года и Ленину удалось уговорить Троцкого стать в начавшейся Гражданской войне во главе Военно-революционного совета республики в качестве наркома по военным и морским делам. Вот здесь Троцкий узнал, что еврей не он, а Ленин. Троцкий продолжает рассказ: "Когда я на второй день после переворота отказался от комиссариата внутренних дел, я ссылался на национальный момент. В военном деле этот момент мог, казалось бы, представить еще больше осложнений, чем в гражданском управлении. Но Ленин оказался прав. В годы подъема революции этот момент не играл никакой роли. Белые пытались, правда, использовать в своей агитации внутри Красной Армии антисемитские мотивы, но успеха не имели. Об этом есть немало свидетельств в самой белой печати. В издающемся в Берлине "Архиве русской революции" автор-белогвардеец описал следующий красочный эпизод: "Заехавший к нам повидаться казак, кем-то умышленно уязвленный тем, что ныне служит и идет в бой под командой жида Троцкого, горячо и убежденно возразил: "Ничего подобного! Троцкий не жид… Троцкий боевой… наш… русский… А вот Ленин, тот коммунист… жид, а Троцкий наш… боевой… русский" (там же, стр.86). Троцкий заключает: "Вопрос о моем еврействе стал получать значение лишь с началом политической травли против меня. Антисемитизм поднял голову одновременно с антитроцкизмом" (там же).