Метаморфозы: тень

— Повеселю, Высшая, повеселю. Смерти отца боишься? Не бойся. смерть — это радость, — осипший, то и дело срывающийся голос горбуна отдавал треском сгораемых в костре сырых сучьев. — Радуйся, госпожа. Пройдет день, может, два, и ты будешь пытать меня на плитах отцовской могилы. Деревом. И огнем. И чем-то там еще. Только помни, что он мог жить. Еще не поздно.

— Что не поздно? — равнодушие в Итлане боролось с презрением. И с брезгливостью — ей отчего-то захотелось срочно вымыть руку, которой она держала горбуна за горло.

— Я не человек, Высшая…

— Я не человек, Высшая. И не Алифи. И не Рорка. И тебе лучше не знать, кем я был в прошлом. Но рядом с тобой стоит один из тех, кто пришил мою бессмертную душу к этому поганому телу. И вот так я теперь живу. Горбуном. Уродом. Тварью последней. Раньше я летал над горами, купался в морях, выбирал из сотен блюд, а костюмы мне шили сотни портных, — я говорил, не поднимая взгляд, точно зная, что нельзя говорить ложь. Если Энгелар ее чувствовал, то и другие могут. Впрочем, зачем ложь, когда достаточно полуправды? — По вашим меркам я был почти Богом и жил среди равных Богам, вот только где я сейчас? Кто я сейчас? Я жив, хотя умер. Я стою, хотя должен лежать. И твой отец мог бы стоять, как я, дышать, как я, и думать, и делать, и жить, и бороться с врагами.

Голос перешел в хрип, я закашлялся, но тут же взял себя в руки, задавив кашель в зародыше. Не те здесь персонажи, что станут ждать, пока я откашляюсь.

— Перенос дает шанс. Я — результат переноса. Только кто сказал, что то, что вышло со мной, не выйдет с другим? И еще… Знаете, кого я недавно видел? Принца Беллора Огненная вспышка… Такое смешное имя. Он передавал Вам привет перед смертью.

— Что он несет? — похоже, дочь Энгелара перестала понимать происходящее.

— Он вещун, моя госпожа, — помог мне Бравин. — У него прошлое смешивается с будущим, а будущее с настоящим.

— Прошлое? Я видел, как умирал последний наследник Беллора. Хорошо умирал, только долго. И он мне успел рассказать… Лиловое Солнце? Сиреневое небо? «Два мира, две правды — одна участь»? Про то, что знания — поровну, жизнь — поровну, смерть — поровну. И про перенос — десять тысяч Рорка и десять тысяч Алифи. Луковица. Чешуя. Это — прошлое? Или будущее?

Я поднял глаза и увидел изумленные, ошарашенные глаза Алифи. Всех. Даже Бравин смотрел на меня так, будто только что из прекрасной бабочки наружу вылез скользкий червяк.

— Что? — Итлана развернулась к заклинателю. — Как ты посмел?

— Я? — вопросом на вопрос ответил Бравин. — Я знаю об этом не больше твоего, хотя принц — был. На самом деле. Как ты думаешь, почему я привел его к тебе? Этот человек при мне убил голодного талли. Он стоит потраченного времени на разговор.

Итлана медленно развернулась ко мне, также медленно подошла вплотную и процедила:

— Стоит? Ну, говори.

Я кивнул, а потом заговорил…

Оценщики хува собирали людей в центре огромного поля, отбирали, отбраковывали. Осматривая крепость мышц, определяли: выдержит или нет. Если слаб — равнодушно проводили ножом по горлу — за удовольствие всегда приходится платить. А если отпустить слабого, то зачем остальным казаться сильными? Только сильные способны принести удовлетворение от охоты.

Оценщики внимательно смотрели оставшимся в живых в глаза — готов ли бороться? Да? Нет? Хува, как никто, знают, что быть сильным телом и сильным духом — не одно и то же. Если слаб духом — даже сила ног не поможет. Какая забава в охоте на того, кто уже сдался? Поэтому всем отводящим, прячущим взгляд, умоляющим и голосящим — ножом по горлу. Только медленно — чтоб остальные видели, как сквозь тонкий разрез вытекает жизнь труса.

Цель оценщиков — найти достойные жертвы. Их редко бывало много — три, иногда пять ничтожных, готовых бороться за жизнь, словно дикие волчата. А потом из достойных выбирать лучшего. Мало таких, поэтому загонные охоты проводят только по большим праздникам. Но разве исполнившиеся сорок зим князя, военного вождя — не отличный повод? Вот и искали оценщики жертвы, готовя потеху для Табархана и его гостя.

Пока оценщики хува готовили дичь, загонщики готовили охоту. Это кажется, что пустил зайца по полю и лови его, получай удовольствие. Вот только правильно подготовленное облавное поле всегда дает беглецу видимость спасения, рождает надежду, добавляющую жертве сил. Ему начинает казаться, что удача — вот она, достаточно сделать еще всего несколько шагов и… Вот только чем ближе край поля, тем быстрее слабеет жертва, и кажущаяся удача оборачивается пустой тенью. Потому что правильно подготовленное облавное поле всегда вручает нити судьбы в кулак охотника.

Охотников хува готовить не было нужды. Табархан привык выходить на такую охоту с самого детства, с голыми руками, брезгуя клинком. Он никогда не спешил в погоню, нутром настоящего хува чувствуя, когда натягивается клубок чужой судьбы. Ленивый шаг, спокойный взгляд, ищущий подходящее укрытие, а в случае чего, и стремительный, летящий бег, которому и рыхлое поле и стылая земля не помеха. И жертва, уже казалось бы безвозвратно оторвавшаяся, уже увидевшая край загона, уже чувствующая запах победы, неожиданно оказывалась рядом. Ведь что за охота без возможности вплотную увидеть, как в глазах жертвы угасает надежда?

Мер То внимательно смотрел на прошлогоднюю траву под ногами, на стылую, схваченную ночными заморозками землю, пытаясь разглядеть следы. Конечно, он не был следопытом, но любой шарг умеет смотреть. И видеть. Вот только, что можно было увидеть в данном случае, Мер То не понимал. Земля не сохранит следов, а на огромном поле найти прячущегося человека… Будь воля шарга, он бы плюнул на правила и попросту приказал прочесать участок, выволок бы беглеца за ноги и подвесил в назидание. Но то шарг…

— Если он уйдет через флажки, то как ты его будешь искать?

Табархан ухмыльнулся и демонстративно повел носом, втягивая ноздрями воздух.

— По запаху, Вождь, ничтожные всегда воняют страхом, — судя по виду, хува не боялся потерять беглеца. — К тому же, Вождь, я всегда перед охотой смотрю ничтожному в глаза. Лично. Только первому своему беглецу не стал, двенадцать мне тогда стукнуло, глупый еще был. Сбежал от меня тогда ничтожный, вот как ты и говоришь, сиганул через натянутые флажки. Мне тогда отец запретил охотников по следу пускать, сказал, что раз упустил, то и ловить должен, а раз не можешь, то пусть живет. С тех пор я уже не делаю такой ошибки. Взгляд, Вождь, вот где кроется ответ. Взгляд. Если угрюмый, злобный — пойдет до конца. Таких я ожидаю у дальнего выхода с поля, а погонщики гонят люто, но конях, не давая ничтожному выдохнуть. Если взгляд спокойный, расчетливый — бывают и такие, правда, редко, — на таких надо облаву иначе готовить. С краев загонщики идут, малыми группами, оттесняя к центру. Там возле края поля не отсидеться, умный сам к тебе не придет. Есть и такие, что могут развернуться на цепь загонщиков и ломануть с дури в драку с одним ножом в руке. Таких я живыми отдаю собакам на ужин — если охота испорчена, так хоть собак покормлю.

Хува засмеялся.

— А у этого какой был взгляд? — Мер То не любил пустых забав. Детством это отдавало.

Если бы его пригласил на нее кто-нибудь другой, он отмахнулся бы от такого предложения, не задумываясь — что толку тратить время на то, чтобы сначала отпустить, а потом найти и удавить какого-то ничтожного? Правильно, нет смысла, вот только князю хува Вождь клана Заката отказывать не хотел. Степные волки оказались полезны, а сам Табархан — надежен. Правда, стоять у края поля, высматривать ничтожного, чтобы потом выйти на него зачем-то с пустыми руками и свернуть шею, всё равно не казалось шаргу чем-то особенным. Если бы то был Алифи, то куда ни шло. А так… Что радости в том, что человеку вручат нож? Хоть ты ему копье дай, все равно это не противник.

Хува жестом попросил Мер То пригнуться к краю неширокого оврага, что пересекал поле.