Метаморфозы: тень

— Виллар, не дури. Мы помочь тебе пришли, ты же сам про… — закончить фразу я не успел, ощущение чужого, даже чуждого прикосновения заставило заткнуться и отскочить в сторону, заполошно стягивая к себе остатки энергии в комнате. Последние крошки дармовой силы. Если их не хватит, остальное придется брать у себя.

Неожиданно показалось, что придется бороться за каждую каплю Тахо, удерживать чужое давление без особых шансов на то, что призрак принца остановится. Он не хотел помощи. Он хотел только смерти. И он не помнил меня. Казалось бы, интуитивный вывод, ничем не подкрепленная убежденность, но хорошо объяснявшая происходящее.

Второй удар талли — удар пустотой, удар ненавистью и собственным отчаянием я даже не стал отводить. И смеяться не стал — только выдохнул облегченно. Я был готов его встретить, сейчас я был сильнее и умел больше, чем при нашей предыдущей встрече. И раны мои худо-бедно затянулись. И кровь, источник дармовой силы для жадных призраков, не капала тонкой струйкой на грязный пол. Я был готов не только защищаться, но и ударить в ответ.

Капля силы в слежалом пухе развороченного, выпотрошенного матраца. Несколько капель в холодных, чуть проступающих на фоне комнаты углах стен. В деревянном каркасе кроватного ложа. В обрывках старой, рассохшейся книги на полу. А остальное — в призрачной фигуре, прижавшейся к стене напротив. Я выжал стража досуха, до основания, до дна, до протяжного, замогильного стона. Мне незачем оказалось бить. И не в кого.

— В прошлый раз, в этом же доме я столкнулся с принцем, яростным и не желающим уступать, с Алифи, танцующим свой последний танец. Сегодня я вижу только тень. Слышишь, тень, куда ты подевала своего принца?

И только тишина в ответ…

— Почему я не слышу его песни смерти?

— Это невозможно, — Бравин медленно пошел по кругу, обходя тень воина-стража, в последний раз умирающего на холодном полу. В ней еще смутно угадывалась фигура Алифи, но тень уже распадалась клочьями, растворялась под натиском небытия. — Талли — это и есть песня смерти, только облеченная в подобие формы и наделенная подобием жизни. Талли могут стать только те Алифи, кто недовоевал, недожил, недоубивал, песня смерти которых не спешит развеяться в пространстве. Нужен только сильный заклинатель, способный превратить ее в нечто, почти живое. Хотя… Тебе ли не знать…

Он отвернулся ко мне спиной, что-то доставая из глубоких карманов своего тяжелого плаща.

— Почему я должен знать? — мне эта оговорка не показалась важной, но тишина тяготила и заставляла ежиться.

— Ты? — Бравин повернулся ко мне. В темноте его лицо почти не было заметно. Тусклый, слабо различимый взгляд. Внимательный? Или насмешливый? — Ты ведь тоже, в некотором смысле, песня смерти.

— Не понял, — честно признался я.

— Ладно, Мор, потом, если будет еще интересно, объясню, а сейчас надо работать. Виллару Огненной Вспышке давно пора присоединиться к своей семье и своему сгинувшему в веках городу, — и добавил. — Ничто не должно быть вечным, даже ненависть. Особенно — ненависть.

Город погружался во Тьму, словно усталый ишак, заблудившийся в зыбучих песках — медленно, но неумолимо. Гасли огни, спадали красным платком зарева близких пожаров, утихали шум битвы и вопли раненых. Битва не закончилась — не было ей ни конца, ни края, она просто замерла до утра, до первых лучей солнечного света. Воинам надо было набраться сил для боя и потратить время Ночи для мести и запретных развлечений. И впервые за много лет Мер То дал согласие на первое и присоединился ко второму. Этот город забрал у него слишком многих стоящих воинов, чтобы вождь клана Заката согласился просто и хладнокровно убивать защитников.

Три десятка шагов городской стены за спиной заканчивались глубоким провалом, результатом взрыва пороховых бочек в подземелье — всего запаса, что он смог накопить и, вопреки логике и здравому смыслу, сохранить в тяжелом походе. Вождь оставлял порох до последнего, но потратил легко, не утруждая себя сомнениями. Порох — ничто, не будет его — найдутся другие пути к победе.

Два десятка шагов вперед приводили к завалу, одному из многих на этой узкой и кое-где совершенно неприступной стене. Завалы вместо низких башен, баррикады на месте развилок, где крепостные стены разветвлялись и уходили внутрь городских кварталов, нарезая единое пространство белого города на узкие ломти пережаренной лепешки. И каждый такой кусок — отдельная преграда, ловушка или место для бойни, отдельная возможность обломать зубы о неприступные камни. Проклятый город, в котором даже победа в любой момент все еще может обернуться поражением — сам демон удачи сторонился этого места.

Орео Хо, державший всю свою жизнь удачу за ее тощий хвост, понял это лучше прочих — он вторые сутки метался в бреду, воя от боли днем и рыча по ночам, не узнавая никого и пытаясь голыми руками душить знахарей и прислугу. Голыми, стесанными до костей ладонями. И это были самые малые из его ранений. Перекрученное, исковерканное тело его лучшего воина выловили из реки разведчики хува и срочно доставили в лагерь, вот только не в их и не в его власти обращать время вспять. Нельзя вернуть мощь исковерканной плоти и задор стремящемуся за край духу. Выживет ли он или ненасытный Демон Ту уведет молодого тысячника по следам его старого соперника и насмешника Шео Ма?

При мысли о погибшем товарище Мер То только плотнее сжал губы, прищурил веки. Плохо уходил Шео Ма. Еще до окончания первого боя вождь шаргов отправил небольшой отряд на поиски тела, но вернувшиеся лишь к утру воины положили к ногам Мер То рваные лохмотья доспехов, растерзанные до неузнаваемости клочья плоти и обглоданные кости. Нет, плохо уходил Шео Ма, и слишком суров оказался к нему проклятый демон смерти. Но не судьба старого друга сейчас тяготила вождя, а судьба собственного сына.

Шин То Карраш-го, средний и лучший из сыновей, единственный достойный продолжить род, лежал сейчас в большом походном шатре и вел свой самый тяжелый бой — за право жить. Жить, чтобы мстить. Потому что еще не все сделано, не все враги повержены и не все крепости пали. Сражался за жизнь так яростно, как умеют это делать только воины из рода Карраш, с кровавой пеной на закушенных от боли губах. Мер То приходил в шатер после каждого боя только для того, чтобы молча постоять, потом кивнуть сыну и выйти прочь, и уже там, за плотным пологом, будучи уверенным, что наследник не слышит отца, процедить лекарям зловещее «живите пока». Это «пока» заставляло видавших виды знахарей и шаманов Рорка белеть и вжимать головы в плечи, вспоминая самые первые слова вождя, увидевшего раны сына.

— Если он умрет — убью каждого, жен каждого и старших детей каждого. Средних детей закую в рабы, младших отдам своим тафурам для утех. Молитесь демонам, приносите жертвы, сжигайте травы, делайте настойки — мне все равно, но род Карраш не должен прерваться в этом проклятом месте. Вы всё поняли?

И последние слова пугали знахарей клана Заката больше всех предыдущих угроз, потому что Мер То никогда раньше не задавал риторических вопросов. Грань между жизнью и жуткой, мучительной смертью скрывалась в этих простых словах.

— Да, вождь, — чуть слышно шелестело в ответ. Пока еще можно было ответить утвердительно, еще не все было потеряно, израненный при штурме крепостной стены Шин То все еще танцевал свой танец со смертью, вот только сердца лекарей все чаще сжимались в недобром предчувствии. — Мы поняли, вождь…

Глава 12

«Я памятник себе…»

— Ради чего я вел ему помощь? Прошло бы еще пару недель, и он бы попросту развеялся в пространстве.

— Ты не совсем прав, Мор. Той капли силы, что он смог вытянуть и бросить в тебя, хватило бы на простого смертного.