Страница 9 из 12
– Да, конечно, – кивнул я, – извините. Можете продолжать.
Аптекарь прищурился и посмотрел на меня скептически:
– Что вам известно о растительных ядах?
– Немного, – соврал я. – Почти ничего.
Горн потрогал чуть дрожащими кончиками пальцев свою чашку, вероятно проверяя, насколько остыл чай.
– Вот, прекрасный цейлонский чай с мятой, – сказал он. – Вам нравится чай, господин Гиляровский?
– Предпочитаю что покрепче, но не откажусь и от хорошего чая, – ответил я.
Аптекарь кивнул:
– Знаете ли вы, что чайные листья содержат алкалоид теин? В малых дозах – а мы пьем его именно в малых дозах – он тонизирует организм, проясняет мысли, укрепляет тело. Но если я возьму достаточное количество чайных листьев и выделю из него крохотную каплю чистого теина и помещу его в вашу чашку, то вы после нескольких глотков умрете в мучениях?
Я поставил свою чашку обратно на блюдце.
– Правда?
– Да. – Горн потянулся к носу, вероятно, чтобы почесать переносицу, но в последний момент отдернул руку. Вероятно опасаясь стереть пудру.
– Но если вы отравились морфином, то правильно будет выпить очень крепкого чаю – как можно больше. Теин вступает в реакцию с морфином и… кстати, не только с ним. Получаются дубильные соли, которые плохо всасываются желудочно-кишечным трактом. Удивительно – да? Каждый по отдельности является ядом, но, соединенные вместе, они становятся не так опасны. Это, кстати, касается не только алкалоидов. Вы знаете, что малина разлагает цианистый калий?
– Нет.
– Если вас будут травить цианистым калием, ешьте малину. Но продолжим. Вы курите?
– Нет, но я нюхаю табак.
– А! – криво улыбнулся Горн. – И уж наверняка знаете о том, что в листьях табака содержится алкалоид никотин.
– Но пока никто от табака не умер! – возразил я.
– Ошибаетесь, – покачал головой Горн. – Известно несколько случаев смертельных отравлений никотином. Умышленных отравлений!
Я нащупал в кармане отцовскую табакерку.
– Так и жить не захочется! Но если эти алкалоиды так ядовиты – почему растения спокойно могут жить, пропитанные ими? Почему они не гибнут?
– Все дело в концентрации, – ответил аптекарь. – Пейте чай, а то совсем остынет!
– После ваших слов что-то совсем не хочется чаю, – пробормотал я. Но чтобы не показать, будто испугался, я взял чашку и осушил ее одним глотком.
– Ну как? – усмехнулся Горн. – Живы?
– Жив.
Сам он к чаю так и не притронулся, вероятно, пальцы его все еще сильно дрожали.
– Все дело в концентрации. Алкалоиды – удивительные органические вещества, – продолжил он, вновь отдергивая руку от лица, которое, наверное, начинало зудеть под пудрой. – Я бы сказал, они заменяют растению нервную систему. Рост, цветение, увядание – все это контролируется изменением концентрации алкалоида в растении.
Я задумался.
– То есть когда ромашка зацветает, это значит, что в ней скопилось много алкалоида?
– Грубо говоря – да. – Горн предупредительно кивнул. – Только не спрашивайте меня, как ромашка узнает, когда ей цвести. Она сама этого не знает, конечно, просто солнечный свет в результате фотосинтеза активирует процессы выделения определенных веществ, в том числе и алкалоидов.
– В ромашке? – спросил я подозрительно. – Ромашка ядовита?
– Не так, как ландыш, – кивнул Горн. – Но все растения и ядовиты, и целебны одновременно. Я уже сказал, все зависит от концентрации. Еще чаю?
– Хватит, – ответил я. – И все-таки, вы можете сказать, много ли людей в Москве способны выделить чистый морфин?
Горн пожал плечами.
– Аптекари? – спросил я.
Горн холодно посмотрел на меня:
– Это намек?
– Это вопрос.
– Нет, конечно. Аптекарское дело относится не только к медицине, но и к торговле. Вы думаете, я или кто-то из моих коллег будем рисковать коммерцией ради продажи яда отравителям? – Он поставил свою чашку. – Простите, господин Гиляровский, но как раз из-за коммерции мне придется снова открыть аптеку. Вы позволите?..
– Да, конечно. – Я встал, ожидая, что Горн начнет прощаться, но он медлил, не вставая с кресла.
– Так странно, – сказал он наконец.
– Что? – спросил я.
– Да нет, ерунда.
– Павел Иванович. – Я снова сел, показывая, что не уйду, пока не узнаю решительно все. – Любая мелочь может оказаться важной. Что вы сейчас вспомнили?
– Правда, это ерунда и не имеет никакого отношения к произошедшему.
– Павел Иванович!
Горн поморщился:
– Лет десять назад мы в клубе разыграли одну шутку. Право, вполне невинную. Столяров в ней тоже участвовал.
– Что за шутка?
– Как вам объяснить… дуэль. Но – необычная. В классическом стиле.
– На шпагах? – спросил я.
– Нет! Четыре человека и перед каждым – чаша с вином. Но только в одной из этих чаш – яд.
– Настоящий? – удивился я.
– Нет, – поморщился Горн. – На самом деле там не было никакого яда. Обыкновенное слабительное. Так что проигравшему ничего не грозило. Ну… это наша «Чаша Сократа». Только у Сократа в чаше была цикута, а у нас – слабый раствор рициновой кислоты с сахаром. Господи, это была просто касторка, только чуть в другой форме!
– Из-за чего была дуэль? – спросил я.
Горн беспомощно пожал плечами:
– Представьте себе, не помню! Помню только, что в ней участвовал покойный Столяров, Матвей Петрович Патрикеев, Егор Чепурнин и я. А вот почему вся эта канитель завертелась – я уже не помню.
– Но кто проиграл, вы помните?
– Проиграл… Столяров! Точно Столяров! – Горн внезапно замолчал. – Как странно… Прошло столько лет, и он отравлен по-настоящему.
– Вот именно, – кивнул я. Прежде чем уйти, я попросил аптекаря повторить все имена участников той давней дуэли, занес их в свой блокнот и наконец, распрощался.
Чаю Павел Иванович так и не выпил.
Глава 5
Спившийся певец
Было время обеда, и я поехал в Купеческий клуб, чтобы переговорить с тем, кто мог бы мне дать характеристики по списку участников дуэли. Экипажей у подъезда стояло немного, что неудивительно – в будни члены клуба предпочитали обедать в традиционных для деловых кругов ресторанах – в «Славянском базаре», у того же Тестова, в «Эрмитаже» и прочих заведениях. Я отдал в гардероб пальто и папаху и попросил вызвать звонком метрдотеля. Когда тот явился, я спросил у него, где можно найти эконома клуба, Веретенникова. Метрдотель предложил мне обождать в библиотеке и пообещал привести Илью Сергеевича, если тот не занят каким-нибудь неотложным делом. Я прошел в библиотеку – просторную комнату с двумя огромными окнами и книжными шкафами вдоль стен, сел на кожаный диван справа и стал просматривать брошенные на журнальный столик сегодняшние газеты. Прошло не более пяти минут, как Веретенников быстро вошел в библиотеку и направился ко мне.
– Господин Гиляровский, если не ошибаюсь?
– Точно так, – ответил я, откладывая газеты и тяжело поднимаясь с мягкого дивана.
Мы пожали друг другу руки.
– Что-то случилось? – Веретенников схватил один из стульев и, поставив его напротив дивана, сел сам и пригласил меня: – Садитесь-садитесь!
– Вы торопитесь? – спросил я, усаживаясь обратно.
– Увы, – ответил Веретенников. – Не могу этого отрицать.
– И все же, ответьте мне на несколько вопросов, Илья Сергеевич. Вот вы сразу назвали меня по фамилии. И что же – вы знаете по именам всех членов клуба?
Илья Сергеевич смутился. Пока он думал над ответом, я получше его рассмотрел. Его знаменитого предшественника Николая Агафоныча я помнил хорошо – он был таким же неотъемлемым элементом клуба, как огромная хрустальная люстра на сто свечей в главной зале (впрочем, вместо свечей там уже давно были вмонтированы электрические лампы) или картина Айвазовского «Бриг «Меркурий», атакованный двумя турецкими кораблями», висевшая в карточном зале. И когда Николай Агафоныч умер, клубу долго не могли подобрать нового эконома, потому что специально созданная из старейших членов комиссия отвергала все кандидатуры, пока не остановилась на Илье Сергеевиче Веретенникове, служившем управляющим у самого Лентовского – заведуя ресторанами знаменитого «Эрмитажа», от которого ныне остались одни руины да зарастающие илом пруды. Новому эконому было чуть больше пятидесяти, он носил короткую эспаньолку и красиво зачесывал назад свои темные волосы, едва тронутые сединой. Высокий и сухощавый, одевался он всегда безукоризненно и казался скорее потомком кардинала Ришелье, чем вятским учителем – именно с этой должности начиналась его карьера тридцать лет назад.