Волосы

Парикмахерша повернулась к Елизавете Петровне, поймала ее взгляд, улыбнулась и сказала:

– Все, готов ваш рыцарь.

Женина бабушка достала кошелек, отсчитала привычную сумму с приятным ощущением, что отдает деньги не зазря, а за хорошо сделанное дело. Она попрощалась, пошла к выходу и у двери глянула на себя в зеркало. Оттуда на нее посмотрела стройная женщина, которой трудно было дать шестьдесят с лишним лет. Кожа на лице не обвисла и не покрылась паутиной морщин. Те немногие, что были, на звание глубоких никак не тянули. Глаза глядели бодро.

Если бы еще волосы не седели, так и вовсе можно было бы сойти за пятидесятилетнюю. Но Елизавета Петровна считала, что нечего тень на плетень наводить и лукавить, закрашивая седину. Да и не так уж она была заметна среди ее светлых волос.

По пути домой Женя молчал. Он не откликнулся даже на предложение зайти в «Детский мир». Шел, не пытаясь вынуть ладошку из бабушкиной руки, хотя всегда предпочитал ходить пусть и рядом, но свободным.

«Я сам!» – говорил мальчик, делая исключение только для перехода через дорогу.

Несколько раз Елизавета Петровна ловила взгляд внука. Однажды Женя даже замедлил шаг, повернулся к ней и тут же снова уткнулся носом в землю, затопал вперед.

Но стоило бабушке закрыть за ними входную дверь квартиры, как Женя схватил ее за руки и прошептал:

– Это Баба-яга!

О ком идет речь, Елизавета Петровна поняла не сразу. Недавняя детская истерика успела побледнеть в ее памяти и отойти на задний план, заслоненная удовлетворением от хорошей стрижки внука.

Она взглянула на него и только собралась спросить, о какой такой Бабе-яге он говорит, как Женя затараторил:

– Я видел, это Баба-яга! У нее нос вот такой и прыщ на нем, а еще зубы кривые, с дырками! И ножницы! Они… они!..

Теперь сомневаться насчет того, кого внук счел ведьмой, уже не приходилось. А Женя разревелся – громко, судорожно втягивая в себя воздух. Но не как в парикмахерской, где он визжал не переставая. Здесь, в полутемном коридоре квартиры, мальчик плакал так, словно…

Елизавета Петровна задумалась, как же именно плакал внук, и ей вдруг вспомнились похороны сестры, которая умерла семь лет назад. Рабочие закидывали мерзлой землей могилу. С каждым новым перестуком комьев по деревянной крышке гроба к ней все четче приходило осознание: уже ничего не исправить. Не объяснить, не показать пути истинного, не помочь своим примером сделать по нему первые шаги. Ее вина, недосмотр, что сестра умерла без Христа, со всеми своими грехами на душе.

Чувство безысходной вины заново овладело Елизаветой Петровной. Это помогло ей понять, что у внука то же самое. Знает, что натворил дел. Но мал еще, каяться не научился, да и боязно ему. Бабу-ягу вот придумал, чтобы на нее свой скандал списать.

– Ах ты, маленький мой, – прошептала она, опустилась на табуретку, стоявшую в коридоре, и прижала Женю к себе.

Вот ведь воображение у ребенка. Да еще родители его хороши. Смотрят по телевизору все, что ни попадя, а мальца и не думают отгонять.

Нет, Васенька, сынок ее, не виноват. Это все жена его, безбожница Алла. Вася рад ей поддакивать. Даже в церковь с матерью ходить перестал, что уж тут про кино говорить.

Понимание заставило ее крепче обнять внука.

Поглаживая малыша по спине, Елизавета Петровна подумала:

«Воистину, все, что ни делается, все к лучшему. Я хотела себя наказать за маловерие и на этом примере начать учить внука, но все обернулось еще удачнее. Мы вместе покаемся, искупим свои грехи. Затем я отвечу на все вопросы, которые появятся у Жени. А они, конечно, возникнут. Ведь мой внук – умный мальчик. Если бы не мать его со своим воспитанием, давно бы уже умел и молиться как следует, и на исповедь с причастием ходил бы со мной.

Но Вася… ох, Васенька. Нет у него никакой воли, чтобы с женой своей совладать. А та и рада, конечно. Давно ведь уже поняла, что из Васи веревки вить можно, еще со школы, когда он ей все контрольные решал».

Елизавета Петровна перекрестилась, стараясь подавить досаду, и взялась раздевать внука. Она решила обязательно сегодня поговорить с Васей, показать, до чего они ребенка довели. Еще немного, и покатится по наклонной. А пока надо было заняться собой и внуком.

Минут через двадцать Елизавета Петровна сидела в кресле, качала головой и молча смотрела на Женю. Мальчик наотрез отказался каяться. Нет, он понял суть действа, но продолжал твердить, что парикмахерша была Бабой-ягой. Правда, перестал плакать, и на том спасибо.

– Пойдем, – наконец-то сказала она, встала, взяла внука за руку и повела в свою комнату. – Тебе пора увидеть, как поступают те, кто верит в Боженьку и понимает, что провинился перед Ним.

Женя не сопротивлялся. Бабушку он любил всем сердцем. Мальчик послушно встал на отведенное ему место и засунул руки в карманы домашних шорт. Он знал, что бабушка, уже опускавшаяся на колени впереди него, этого не заметит. Потом ребенок стал ждать, что будет дальше.

То, что он видел, вскоре наскучило ему. Пришептывания бабушки, время от времени перемежаемые чуть более громкими возгласами, несмотря на все ее объяснения, остались для него непонятными, равно как и частые поклоны до пола.

Мальчик вернулся в мыслях к тому, что происходило в парикмахерской.

Бабу-ягу он заметил сразу же, как только они с бабушкой вошли в зал. Женя постарался спрятаться за спиной Елизаветы Петровны. Когда та двинулась вперед, держа его за руку, он зажмурился и загадал: пусть бабушка пройдет мимо!

Не прошла.

Открыв глаза, Женя увидел ведьму прямо перед собой, точно такую, как в книжке про Ивана-дурака и Бабу-ягу. Маленькие, глубоко посаженные глазки колдуньи смотрели вроде бы весело, но у Жени мигом засосало под ложечкой. Большой крючковатый нос с бородавкой на переносице, как раз между густыми, почти сросшимися бровями, нависал над тонкими бледными губами. Из правой ноздри торчал пучок жестких на вид седых волос. Подбородок выдавался вперед, пусть не так, как в книге, но достаточно заметно. А когда Баба-яга улыбнулась, Женя увидел желтые зубы, торчавшие во рту старой карги покосившимся дырявым частоколом.

Но вот о чем в сказке не говорилось, так это о холоде. От Бабы-яги веяло…

Женя был еще очень мал и не знал нужного слова, но тут же вспомнил, когда чувствовал себя схожим образом. Дело было несколько дней назад, когда он пошел гулять вместе со старшей сестрой Любой и родителями. Из окна погода казалась нормальной, дождя не было, а в облаках мелькали разрывы. Но стоило им выйти из подъезда и отойти от дома, как стало понятно, что долго прогулять вряд ли получится. Ветер, вроде бы и не сильный, дул ровно, не делая перерывов. Он вынимал из осенних луж стылую сырость и без затруднений запихивал ее людям под одежду. Не спасали ни куртки, ни перчатки, да и ушам, скрытым под шапками, тоже доставалось. Женя помнил, как подбежал к маме и пожаловался, что ему холодно. Мама тут же велела всем идти домой, а папа улыбнулся.

Стоя перед Бабой-ягой, Женя почувствовал себя таким же продрогшим. А потом ему на глаза попались ножницы. Они лежали не в лотке вместе со всеми инструментами, а на светлой столешнице. Вокруг исцарапанного темного металла лезвий медленно расплывалось густо-бордовое пятно.

«Кровь!» – догадался Женя, который несколько раз успел увидеть ее по телевизору, прежде чем родители переключали канал.

Это стало последней каплей. Он заорал и замолчал только тогда, когда ведьма взяла его за руки. Пальцы мальчика сразу онемели от холода, вслед за ними в ледяной столб превратился позвоночник. Баба-яга смотрела на него и улыбалась. Потом шевельнула рукой, и Женя ощутил, как крохотные студеные иголки впились ему в правый бок.

– Знаешь, мальчик, – сказала ведьма. – А ведь я могу отламывать у тебя палец за пальцем. Как сосульки. И никто ничего не увидит, я всем здесь глаза отведу. Такие хорошие, гладкие пальчики. Хрусть. Хрусть. Хрусть. – Она помолчала, махнула рукой и тут же снова обхватила жесткой высохшей ладонью его запястье. – Это хорошо, что ты молчишь и слушаешь. Мне нравятся послушные мальчики. – Женя вздрогнул, и улыбка Бабы-яги стала шире. – Знай, если ты кому-то расскажешь, то тебе не поверят. Посмотри, никто не видит меня – только ты. А если вдруг все же заметят и поверят, то им же хуже, а мне – лучше. – Баба-яга сделала небольшую паузу, внимательно посмотрела на Женю. – И потому я даже не буду тебе запрещать рассказывать обо мне. Говори, мой милый. Но не сейчас. Сиди тихо, а то я отломлю тебе пальцы, так и знай. Я ведь все равно получу свое, мальчик, так что не упрямься. – Ведьма встала, подошла к бабушке и что-то проговорила ей.