Страница 105 из 128
(9) Бобби — сленговое название полицейского в Англии. Произошло от имени основателя Лондонской полиции: Роберт.
(10) У меня есть мечта („I have a dream“) — название самой известной речи Мартина Лютера Кинга.
========== ГЛАВА 28. Первый привет из прошлого ==========
– Эй, Эванс!
Мелиссу, вывалившуюся из класса трансфигурации и уже готовую в бешенстве рвануть по коридору, куда глаза глядят, дернули за рукав и остановили. Она резко обернулась, готовая в этот момент проклясть любого, кто бы перед ней ни находился. Желательно, конечно, саму Макгонагалл. Это оказался Тимоти Бленкинсоп, первокурсник-гриффиндорец. Вечно лыбящийся, вечно растрепанный, одетый в вечно заляпанную мантию, вечно застегнутую не на те пуговицы в виде снитчей. Заметив ее злые уставшие глаза и руку, сжимающую волшебную палочку, он слегка притушил улыбку и приподнял руки вверх в примиряющем жесте.
– Хей-хей! Без всплесков! Ты что, из-за Макги расстроилась? Да плюнь! Рано или поздно она поймет, что ты свой чувак, и станет ласковая, как котенок!
Это был чертов финиш! Неделя, и так стартовавшая не слишком мажорно, окончательно перестала быть томной. И ведь все одно к одному. Мало того, что вечером начнутся занятия с Милтоном Эриксоном(1) арабского разлива, к которым она должна была прочитать и уяснить тринадцать классификаций призраков – Халид хотел оценить ее способность к обучению. Мало того, что она уже несколько дней практически ни с кем не общается, разрываясь на британский флаг, чтобы сделать задел на будущее и написать максимальное количество эссе, – спасибо Спраут и Уильямсону, давшим ей список тем сочинений до конца года. Мало того, что ее настойчиво зовут пообщаться гоблины, которые, по их заявлениям, нашли ответы на поставленные Мелиссой вопросы и так сильно жаждут похвалиться, что подождать согласны лишь до Йоля, но не дольше. Мало того, что за сегодня она ухитрилась потерять в общей сложности тридцать баллов. Так ее уже дней пять весьма активно взялись «любить» студенты Гриффиндора: улыбаться, приветствовать, кивать, спрашивать о здоровье и планах на выходные и будущее, вызывая озадаченные взгляды и шепотки слизеринцев. А теперь она еще, оказывается, и «свой чувак»!
Нет, Перси ее, конечно, предупреждал, но подобного она не ожидала. Впрочем, и информация, полученная от него, была неопределенной и недостаточной: после громкой ссоры со старшими братьями и Вудом, он был еще менее популярен, чем обычно, и общение с однокашниками сводилось к «привет», «пока», «передай сахар», «не твое дело» и «пошел ты». Поэтому ни в какие дела факультета его особо не посвящали, любые разговоры при нем затихали и единственное, в чем он был стопроцентно уверен, так это в том, что фамилия Мелиссы снова треплется в гриффиндорской гостиной, как флаг на ветру. Он рекомендовал быть осторожней и отрастить фасеточные глаза, как у насекомого, а то – мало ли что!
А уже на следующий день к ней и ее однокурсникам в коридоре подошел хмурый и сосредоточенный Билл Уизли. Он выразительно посмотрел на друзей Мелиссы, видимо, хотел поговорить наедине, но затем передумал.
– Я хотел сказать, что ценю твое умение молчать. Я был не прав. Мое поведение было недостойным. Я прошу за него прощения. У вас тоже, – он кивнул Боулу с Хиггсом и ушел.
Мелисса, сощурившись, смотрела ему вслед.
– Он заболел? Или я сплю? – удивился Теренс. – Не припомню, чтобы мне кто-то рассказывал, что львы умеют признавать ошибки, а уж извиняться…
– Может, совесть проснулась? – девочка посмотрела на приятелей и пожала плечами, а потом, подумав, добавила. – Но если в ближайшее время повинится еще и Вуд, я начну нервничать. Или паниковать. По обстоятельствам.
– Какая паника? – усмехнулся Люциан. – Мы-то всегда рядом. И декан прикроет, если мы львов в порядке самозащиты поцарапаем. А Селвин и Роули постоят рядом как свидетели, ведь так?
Селина и Торфинн неопределенно пожали плечами. Они вообще в последние пару дней были какими-то странно тихими и не слишком общительными, словно старались обособиться, отделиться. Впрочем, это было их право. На Слизерине личное пространство уважалось свято.
Следом, действительно, нарисовался Вуд. Он поймал их сразу после ужина на выходе из Большого зала, когда они уже подошли к лестнице, ведущей в подземелья. Набычившись и уставившись в пол, он выдавил:
– Эванс, надо поговорить.
Девочка удивленно взглянула на него:
– Мне – не надо.
– Это надо мне, Эванс. Я хочу извиниться. Наедине, если можно.
Мелисса кивнула приятелям и направилась от лестницы к статуе первого директора Хогвартса. Стратегически верное место: отлично просматривается от входа в подземелья. Вуд шел за ней.
– Что ж, думаю, мы достаточно уединились. Я вся внимание.
– Эванс, извини, – нехотя произнес Вуд и замолчал.
– Все? Это можно было сказать и при остальных.
– Нет, Эванс. Мне, правда, жаль. Я не хотел, – он буквально по капле выдавливал из себя слова. – Простишь?
«Зелье окончательно выветрилось? Или заставили?» – подумала девочка и оглядела холл поверх его опущенной головы: где-то у лестниц виднелись ярким пятном две рыжие макушки. Значит, все-таки Уизли, причем сразу оба старших, в четыре кулака обрисовали Вуду глубину его заблуждений.
Мелисса напряженно думала: в чем конечная цель этих дурацких, никому не нужных извинений? Было ли это указание сверху или личная инициатива неугомонного Уизли-старшего? Просто пыль в глаза или план по привлечению ее на светлую сторону Силы? И ведь непонятно, как реагировать. А если…
Перед глазами неожиданно встала сцена, невольным свидетелем которой она стала в приюте: завхоз просил прощения у кухарки, своей зазнобы. Почему зазнобы? Ну не полотенца же они пересчитывали в его подсобке по пять раз на неделе. За что уж он там извинялся – сняли ли его с поломойки, или он не встал на одно колено с коробочкой в руках в день Святого Валентина, или за то и другое сразу, – понятно не было, но повариха, к удивлению Мелиссы, прямого ответа не дала. И не простила, и не послала: немного побрызгала слезами и обещала подумать, и даже не слишком долго. Мужик в сердцах хлопнул дверью, выпалив, мол, вечно эти бабы цену себе набивают да сцены в рододендронах из романа «Любовь в терновнике» разыгрывают. А кухарка после его ухода лишь вытерла сопли фартуком, расслабленно потянулась и заговорщически сообщила кипящей на плите кастрюле:
– А я женщина – могу себе позволить и поломаться. Зато на эту неделю я королева Англии.
И оказалась права. Мужик был предупредителен, как гвардеец кардинала, преданно смотрел печальными глазами да закармливал ее конфетами.
В общем, так и не придя к определенному выводу относительно мотивов Вуда и вспомнив намеки Перси о том, что Оливер ей якобы симпатизирует, Мелисса последовала данному кастрюле совету и начала ломаться. Причем, от души. Решив не изобретать велосипед, она добавила дрожи в голос и практически дословно, лишь немного изменив сообразно обстоятельствам, выдала кухаркину речь о несправедливой обиде, испытанных душевных страданиях и подорванном доверии и в конце, пообещав подумать, оставила ошарашенного Вуда подпирать статую.
– Ты не родственница Трелони часом? – спросил ее после, уже в общей гостиной, Люциан. – Как ты узнала, что появится Вуд, посыпая главу пеплом.
– Люц, ну ты как выдашь! Разве Лисса похожа на стрекозу в пьяном обмороке? – возмутился Теренс и уточнил. – Нервничаем или паникуем?
– Пожалуй, пока только нервничаем, – ответила Мелисса.
Однако постоянно нервничать психологически было весьма затратно: перманентное внутреннее напряжение утомляло. Поэтому каждую свободную секунду сегодняшнего дня Мелисса посвятила составлению рунной формулы, которая действовала бы как сигнальное заклинание, а также как легкие чары отвлечения внимания, и срабатывала бы только на негатив, причем направленный непосредственно на нее, любимую.
Учитывая, что на данный момент времени она могла оперировать рунами только в пределах третьего-пятого курсов Хогвартса, формула получалась зубодробительная и мозги просто кипели. Это было все равно, что решать задачку по термодинамике с помощью формул из учебника физики за пятый класс или дифференциальное уравнение на счетах.