Деньги за путину

Слава Фиалетов слишком поздно обнаружил свою ошибку. «Старый дурень! Надо было прямо от самого невода брать мористее…» Катер, несмотря на все его усилия, упорно сносило влево. Груженая рама — плавучий якорь — тянула вбок. Резко взять вправо Слава боялся — может накрыть боковая волна. Он до боли сжал баранку руля и оглянулся на ребят. Ладно бы со своей рыбой, а сейчас, что случись, скажут: мол, все ясно, рыбка-то чужая, душа не так болит…

Выбрав момент, Слава резко бросил катер вправо — БМК рявкнул, прыгнул носом, и тут Фиалетов почувствовал слабый-слабый толчок. Убрал газ и вывернул влево. Вовремя — волна накатила с кормы, приподняла суденышко и ушла вперед. Порядок.

— Осторожно! — крикнул в ухо Савелий. — Что-то не так с рамой.

Слава выждал очередную волну и опять попытался взять как можно мористее — канат натянулся, все увидели, что рама нырнула передним углом и не сдвинулась. Чего боялся Фиалетов, то и случилось — зацеп рамы. Он развернулся на сто восемьдесят градусов, ребята лишь успевали выбирать буксирный канат, чтобы не намотало на винт. Впереди точкой чернела палатка Татаринова. «Там, наверное, глаза на лоб вылезли, — подумал Слава. — Откуда им знать, что у нас произошло». Не доходя метров тридцать до рамы. Слава опять взял резко в сторону моря. Когда трос натянулся, все опять ощутили легкий толчок. Это серьезно!

— Что делать? — Слава вопросительно смотрел на ребят.

— Пока только одно — нельзя дергать. Порвешь дель — вся рыба уйдет, — сказал первым на правах старшего Антонишин.

— Что делать? — опять переспросил Слава. — У берега раму не обойти — накатом всех нас с потрохами выбросит. Может, еще с какой стороны подергать? Может, отцепится, а? Впрочем, я это место знаю. Тут арматурина торчит с прошлого года. Сейчас прилив — так не видать.

— Подходи к раме, — сказал Омельчук. — Я что-то придумал.

БМК ветром подогнало к раме. Омельчук спрыгнул, закрепил катер. Потом на четвереньках пополз вдоль бочек-поплавков, дергая во все стороны тугую дель. Какое там!

— Я всегда этого места боялся, — оправдывался Слава. — Всегда его опасался. А вот не уберегся, язви в душу! Сносит и сносит. На фиг нужен мне этот берег? Никогда не жался к берегу, мне простор нужен. Я же в морях плавал. — Слава боялся, что его упрекнут страхом открытого штормового моря.

Омельчук забрался на катер.

— Такая, братцы, система, — оказал он, тяжело дыша и утирая мокрое лицо. — Сидит крепко. Не пойму только, на дне рама или просто зацеп.

— Дна сейчас не достанет, — неспешно подтвердил Слава. — Пока прилив. По отливу она, конечно, ляжет на дно — тогда всей рыбе амба. В нашем распоряжении еще есть время.

— Слава, у тебя в заначке всегда водился, насколько я знаю, спирт, — сказал Омельчук.

— Был! — испуганно произнес Слава. — То есть есть и сейчас. А-а зачем? Согреться? Так его мало…

— Только не сейчас. После того, как нырну.

— Нырять? Ты замкнулся, что ли? — Слава обнял Омельчука. — Не пущу. Я тут главный. У тебя блондинка и все такое. Не пущу. Ребята, чего вы молчите?

— Не дури! — сдвинул брови Антонишин.

Савелий поддакнул:

— Потом, рыбка-то не наша…

— А везем мы. Значит, мы и отвечаем. Всякое дело, сынок, — наставительно произнес Омельчук, явно подражая Шелегеде, — надо доводить до конца. Притом, желательно, до победного. Не паникуйте, ребята. Тут глубина-то метра полтора, а я бывший пловец как-никак.

— Не полтора, а два с копейками, — поправил Слава. — Эх, не видеть бы мне все это…

Омельчук раздевался с поспешностью — чтоб самому не раздумать. Старался не смотреть на море, от которого веяло стынью. Он осторожно сполз на раму, добрался до противоположного угла, который мертво торчал из воды, и, внутренне содрогаясь, погрузился в свинцово-ледяные волны. По его сосредоточенному лицу можно было догадаться, что он ногами пытается нащупать зацеп. Но вот он широко открыл рот, набрал воздух и с вытаращенными глазами исчез за рамой. Мелькнули ярко-желтые плавки.

Трое на катере затаили дыхание, вглядываясь туда, где нырнула голова Омельчука.

— Через двенадцать минут наступает переохлаждение организма, — прошептал Слава, но его никто не услышал.

Омельчук вынырнул с другого угла рамы.

— Крюк там, — крикнул он, — еще пару заходов.

Секунды казались минутами.

— Да где же он? — первым не выдержал Слава и подался всем телом к борту. — Пора ведь, пора! Чего мы ждем? — Он стал лихорадочно трясти невозмутимого Антонишина.

Тот больно толкнул его в бок:

— Не суетись! Десять секунд прошло.

И только один Слава боковым зрением все же заметил — рама стронулась, вернее, угол ее осел, выровнялся — она слегка даже отошла в сторону. Точно, поплыла! Ну, Омельчук, ну, засоня! Вспомнив о спирте, Слава метнулся в кабину.

Омельчука уложили на боковом рундучке в трюме.

— Мне что, мне все одно где спать, — пробормотал он заплетающимся языком и мгновенно погрузился в хмельную дремоту.

Пирс рыббазы находился в довольно глубокой бухточке. Здесь было гораздо тише. С третьего невода прибежала почти вся бригада Генерозова. Он удивленно покачал головой:

— Видел ваши маневры. Думал, Татаринов совсем с ума спятил. Хотели было уже на помощь… А это, оказывается, вы. Как вы попали сюда, где Шелегеда?

— Братская помощь! — не без хвастовства пояснил Савелий.

— Правильно. Я иначе о Шелегеде и не думал. Человек он заносистый, но если надо — значит, надо. Идите к нам в палатку, обогрейтесь, с рыбой мы сами управимся. На базе людей почти не осталось — отпустили раньше времени.

— Некогда чай пить. Нам сразу обратно — катер нужен. Если так пойдет, через пару дней у Татаринова будет план. Тогда ваша очередь.

— У нас и сейчас полно рыбы, — сказал Генерозов. — Только как выбирать? Я рисковать людьми не хочу… Черт с ней, с рыбой!

Двое суток не стихал шторм, и все это время из второго невода почти непрерывно выбирался улов. Спали по два-три часа. Не отходил от плиты повар, подбадривая рыбаков горячим чаем и сытной едой.

— Ну вот, орлы! — сказал вернувшийся с рыббазы Татаринов. — Все. План в кармане. С утра снимаем невод. Путина для нас тоже закончилась. Отсыпайтесь — и по домам. А мы еще пару дней у Генерозова поработаем. — Бригадир привалился к дощатой стене и устало прикрыл веки. — Трудное было лето. Да, пока не забыл. — Он открыл глаза, снял с пояса роскошный нож — предмет зависти всех колхозников, протянул Омельчуку. — На память тебе о нашей путине. А купаться лучше все-таки в Черном море.

Савелий потрогал костяную ручку ножа и вздохнул, пожалев, что не он нырял под раму.

Шелегеда, как только Татаринов сказал о плане, мыслями унесся в свой дом, к своей Людмиле. Ему не терпелось сейчас же, немедленно отправиться в колхоз.

— А что, ребята, может, сразу и двинем?

Его восторженно поддержали остальные.

Лишь Славе Фиалетову надо было ждать утра, чтобы увести катер к зимнему причалу.

— Нет, нет! — воскликнул Татаринов. — Нельзя нарушать рыбацкую традицию. Только после прощального ужина.

— Какой ужин? Вам сейчас не до праздничного застолья. Еще невод снимать, палатку… — Дьячков махнул рукой. — Не беспокойтесь. Будет у нас еще повод выпить.

С рассветом они поднялись в город. Савелий вспомнил Илону и представил жаркий южный город. У него впервые мелькнула шальная мысль полететь в этот город…

Омельчук, спрямляя дорогу, почти бежал к своей блондинке. Антонишин, все еще прихрамывая после той ливневой ночи, напротив, домой не торопился. Ему хотелось в этот рассветный час побыть наедине, а ноги сами принесли к больнице, где лежал обожженный Витек Варфоломеев…

Шелегеду еще не оставляло напряженное восприятие былых дней. Мозг еще продолжал работать на повышенном накале. Но он понял одно — помощь Татаринову легла в его душу неким очищающим зерном. Он только пока не мог понять: следует ли своим принципам или нарушает их, жертвует или приобретает.