Деньги за путину

— Запомни, сынок: редко кто из вашего брата сезонника приходит на путину второй раз подряд. Открою вам один секрет — если уж решили заработать, подрядитесь горторгу собирать грибы. Дело верное и не пыльное.

— А сам чего же?

— Сам? — Шелегеда посмотрел вдаль, где, словно аисты, застыли стрелы портальных кранов морского порта. — Бабье это дело, грибы…

— Точно. Старатели — во где гребут! — ляпнул Савелий.

— Чего это тебя, Савелий, на деньги потянуло? — не выдержал Антонишин. — Зачем они тебе, холостяку?

— Жадность обыкновенная, — равнодушно сказал Шелегеда. — Когда их нет, вроде бы так и надо. Стоит появиться — давай еще, еще… По себе знаю. У старателей один мой кореш уже пробовал лопатой грести. Дурачок! Это не рыбалка: там все четко — есть, нет металл, а вкалывать надо от и до. И не один сезон, и не два — если уж ты решил заработать… — Шелегеда смерил взглядом Савелия и усмехнулся. — Там, сынок, гладиаторы нужны не в засушенном виде. Да чтоб карман оттопыривался от всяких корочек — прав и дипломов на все случаи жизни. Так что не рыпайся, а преспокойненько щелкай себе «Салютом».

Шелегеда нервничал, и причиной этому был несчастный случай с Витьком. Жаль парня, да теперь хоть кричи — ничем нельзя помочь.

Неожиданно подкатил колхозный «газик».

— Ищу вас, рыбаки, — крикнул шофер в полуоткрытую дверцу. — Всем к Чакварии. Срочное дело! — Машина обдала стоящих пылью и умчалась дальше.

— Что еще за дело? — недовольно процедил совсем уже злой Шелегеда. — Пошли.

— Может, расчет получить? — наивно предположил Савелий.

— Держи карман шире! За расчетом успеешь пооббивать пороги бухгалтерии — там не любят спешить.

Чаквария усадил всех шестерых, расспросил о здоровье, настроении.

— Да не тяни за душу, инженер, — не выдержал бригадир.

Чаквария протяжно вздохнул, тронул усы:

— Сегодня на рассвете начался третий ход кеты.

— Ну и что? Мы свое дали.

— Не буду вас агитировать, ребята. Тем более вас, — он кивнул сезонникам. — Но просьба ко всем шестерым. На втором неводе завал, людей не хватает, а до плана еще — ой-е-ей! Если поможем им, тогда они, освободившись, вытянут третью бригаду. Конечно, ребята, я понимаю — отпуск, планы, все такое прочее. Не настаиваю, но где взять опытных рыбаков — ума не приложу. Конец лета, все сейчас брошены на подготовку жилья к зиме, строительство кораля.

Чаквария вытер лицо и уставился в лежавшую на краю стола пепельницу. Все молчали. Первым заговорил Анимподист:

— Втроем управимся, чего там. Сезонники пусть гуляют, они не наши, не имеем права их задерживать.

— А какое право имеешь ты говорить за меня? — взорвался Шелегеда. — Меня, может, наизнанку выворачивает от этой путины. Может, я невода видеть даже не хочу. Я завязал — хватит! На веки вечные! Чтоб меня еще раз на путину — не-е-т…

— Тише, тише, товарищи! Не горячитесь.

Приподнялся Омельчук:

— Николай Захарович, извините, нам можно идти? Вы уж тут сами. Все свои, так сказать. А мы, как тут было сказано, чужие…

Лицо Шелегеды побледнело. Не поднимая глаз, он раздельно произнес:

— Дорогой товарищ Омельчук, насколько я понимаю, ты еще числишься в моей бригаде. Пока еще тебя никто не отпускал. Как решим, так и будет!

Омельчук обиженно пожал плечами:

— Сами же сказали. Я молчу — решайте.

Анимподист поднял руку, требуя внимания:

— Не базарьте вы, ради бога! Шелегеда просил говорить каждому за себя. Пожалуйста. Я лично не хочу позора на свою голову. Да меня в колхозе перестанут уважать. Такого нельзя придумать, чтобы Дьячков не помог Татаринову или Генерозову. Как мне потом им в глаза смотреть?

Шелегеда взорвался:

— А я? Я, ты думаешь, людям смотрю в задницу? Ладно, — он рубанул воздух рукой. — Как будем делить деньги?

— А никак, — просто ответил Чаквария. — Помочь сделать ребятам план — это равносильно помочь им заработать, как заработали вы.

— Ну дела-а, — протянул Шелегеда. — Интересно, стал бы мне на таких условиях помогать тот же Татаринов?

— Ты что, забыл? Они же вернули квитанции за снятый в твоем неводе улов.

— О Генерозове речи нет. Это человек, каких еще поискать! Вот ему я готов пахать день и ночь. Он, а никто другой, помогал мне хибару строить, печь сложил…

— А если бы не помог, не сложил печь?

Шелегеда на мгновение задумался, мотнул головой:

— Все равно бы ему не отказал.

— Вот так и надо относиться к каждому, как ты к Генерозову, как Генерозов ко всем людям, — произнес Чаквария.

— Далеко еще до этого.

Шелегеда в раздумье барабанил пальцами по столу. С самого начала, когда Чаквария заговорил о помощи, он понял, что от этого никуда не денешься, — помогать придется. События минувшей путины связали — хотели они этого или не хотели — все три бригады. И это не могло не отразиться на внутренней борьбе, которая происходила все эти дни в Шелегеде. Но в нем еще не выбродило то единственное ощущение восприятия окружающего мира, которое ломает даже давно сформированный характер, открывает новые душевные горизонты и глубины. Он вдруг спросил:

— Да, что там у Татаринова с катером? Слышал, муфта полетела? — Он умолк, потом добавил: — Может, наш БМК понадобится? Как, Слава?

Фиалетов потер ухо:

— Наш-то тоже не шибко. Коробку надо перебрать, то да се…

— Не прибедняйся, старина. Катер у тебя как дамские часики.

Анимподист улыбнулся и облегченно вздохнул:

— Когда выходить?

— Сейчас. Переодевайтесь — и сюда. Правда, шторм, но, может, утихнет.

— Вы, ребята, идите по домам к своим женщинам, — беззлобно сказал Шелегеда. — Мы сами управимся.

Поднялся Савелий:

— Зря ты о нас так. Я с вами.

— Само собой, — пробасил Антонишин и крутнул могучей шеей.

— И я, товарищи, не изгой какой-то. Мне одно где спать, — сказал и зевнул Омельчук.

Гляди, рыбак, в оба!

— А ну сдвинемся, встретим гостей как положено. — Татаринов приветливо улыбался пополнению.

Крепкий, ладно скроенный, он стоял, широко расставив ноги, в домашних тапочках, так не вязавшихся с этой обстановкой. Лобастое, прокаленное морозом и ветром лицо, упрямый подбородок, стальные, слегка выцветшие глаза — он являл собой тот характерный для Крайнего Севера тип людей, который, казалось, самой природой создан для жизни и работы в, экстремальных условиях, как говорят ученые. В то же время нетрудно было заметить в нем признаки некоторой преждевременной усталости. Он яростно тер брови, лоб, словно пытался смахнуть с лица эту усталость. Сидя, Татаринов расслаблялся и всегда искал удобную позу, чтобы можно было к чему-нибудь прислониться, Его красивые мускулистые руки тогда лежали на коленях почти неподвижно — он любил жестикулировать. Если сложить дни, когда Татаринов провел с семьей, получится совсем немного. Это плохой показатель. Но на таких людях еще держится та часть Севера, которая зовется «малоосвоенной». Без них пока просто невозможно обойтись. Таких людей надо беречь, что не всегда делается. Татаринов давно не был в отпуске и уже начал подзабывать, как выглядят леса и горы в родном Закарпатье. Но вот странно: если бы его вдруг лишили всего того, чему он безжалостно все эти годы отдавал себя, то, наверное, или запил бы от безделья, или нашел бы себе равноценный климат в другим месте Чукотки. Может быть, есть категория людей, для которых работа в таком режиме является самой оптимальной? А усталость берет свое. Сейчас доказано: на Севере особенно трудно первые три года и после десяти лет, когда начинают таять адаптационные резервы организма.

— Давайте сразу, не теряя времени, определимся, — сказал Шелегеда, намеренно не давая возможности для разговоров «ни о чем». — Что у вас с катером?

— С самой путины муфта барахлит, — махнул рукой Татаринов. — Всю обедню портит, как у вас портил кунгас…

— Значит, будем работать нашим, — поспешно перебил Шелегеда, чтобы не развивать тему о кунгасе.