Деньги за путину

На коленях собрал с пола гвоздики, нечаянно рассыпанные утром. Бережно снял с оконца марлевые занавески, свернул клеенку со стола. Заглянул в ящик с припасами. Долго разбирал, мучительно шевеля губами, иностранные буквы на этикетках. Консервы привезли только вчера, и Бенедикт Бенедиктович еще их в дело не пускал. Жалостливо вздохнул и сунул несколько банок в рюкзак. Опять вздохнул, и к банкам с иностранными этикетками перекочевал кусок сыра и кулек конфет, две плитки шоколада.

Рюкзак аккуратно завязал. Похлопал себе по карманам — очки на месте, тетрадь в брюках. Поднял у порога топор и вернулся на кухню. Он долго примеривался — размаху мешали стены и жестяная труба печки. Первый раз топор вскользнул вдоль нар. Тогда Бенедикт Бенедиктович нагнулся и подрубил их стойки. Затем хватил тыльной стороной топора по доскам — ложе завалилось на пол. Со знанием дела Бенедикт Бенедиктович расколол доски сначала вдоль, потом поперек.

— Моя работа, — сказал он вслух, — они палец о палец не ударили.

Столик у окна он сшиб одним ударом и неожиданно пришел в ярость. Топорищем вынес оконное стекло, хватил тарелкой об пол, наступил на кулек с сахарным песком. Примерился было к печи, но вспомнил, что кирпич колхозный, а складывать ее помогал Шелегеда.

Грохнув дверью, он взвалил рюкзак и полез наверх. Там с минуту постоял, разглядывая оранжевые фигурки на неводе, сплюнул и пошел прочь. Путина для Бенедикта Бенедиктовича на этом закончилась.

Вскоре вернулись рыбаки. Витек заглянул на кухню и удивленно присвистнул. Подошли остальные.

— Сбежал, ребята, повар-то наш. Наследил порядком. Как я теперь готовить буду? Да ладно, мы сейчас мигом весь этот мусор…

Том Корецкий, знакомый с юридической терминологией, поправил Витька:

— Это не побег, а депортация, то есть вытеснение.

— Никто его не вытеснял. Сам ушел, — возразил Шелегеда.

— Н-да, — протянул Том. — А ведь с ним его «ночник»…

Теперь их осталось семь.

Вечером появился старик Нноко. Савелий его не видел с того момента, как они с Антонишиным ремонтировали кунгас. Нноко сиял, радуясь встрече с рыбаками. Каждому пожал руку и выразительно посмотрел на чайник.

— Садитесь, — предложил Савелий.

— Кунгас хорошо плавает. Молодец! — старик повернулся к Антонишину. — Тоже молодец. А я сижу-сижу дома — скучно. Решил ходить сюда, смотреть.

На Нноко была одета все та же вытертая летняя кухлянка, на ногах подвернутые резиновые сапоги. На ремешке — чехольчик для трубки. Расшитый кисет с табаком висел на груди. Он снял малахай, погладил медную лысину и сел за стол:

— Чай, однако, хорошо. Очень хорошо.

Шелегеда пододвинул сахар, масло, печенье:

— Грейся, старина. Когда рыба пойдет?

— Пойдет, пойдет. Ждите новый косяк. Очень большой, я так думаю. Поживу маленько тут. Помогать буду.

— Живи, Нноко. Живи хоть до конца путины, — сказал Дьячков. — Один ушел — один пришел.

Через Славу Фиалетова поступили сообщения: начали лов кеты вторая и третья бригады. Это осложнило сдачу рыбы на базу. Однажды к рыбнасосу подогнали рамы одновременно все три бригады. Савелий работал в паре с Антонишиным. Они слегка замешкались, пропустили момент, когда надо было отцепить фал. Рама проплыла мимо пирса на значительном расстоянии — конец бросать было бесполезно. Им вслед улюлюкали, махали шапками и кричали: «Счастливого плавания! Как-нибудь заглядывайте…» Пошли на второй заход. Но не успели: на этот раз путь перегородили рама и катер с другого невода. Кудлатый парень жестами дал понять, что к пирсу они подойдут лишь после него. Савелий и Антонишин пришвартовались сбоку. Придется ждать, сами виноваты.

— Привет рыбачкам! — крикнул с рамы кудлатый парень. — Как наварец?

— Так себе.

— Прибедняйтесь, прибедняйтесь. Отхватили козырное место — и Вася не чешись. Знаем мы про ваше течение. Бригадир ваш мать родную за деньги продаст. А о нас и речи нет — мы для него что мышь для кота.

— Язык у тебя точно помело, — не выдержал Антонишин. — У вас план-то всего на десяток процентов выше. Отловим свое — вы ловите на здоровье.

Кудлатый откровенно захохотал:

— Ты что, с Луны свалился? Это рыба. Сегодня есть, а завтра — поминай как звали.

— Всем хватит, — примирительно заключил Савелий и вспомнил тот предрассветный час, когда он поднял аврал, увидев Шелегеду на неводе.

Течение? Может, парень прав: не течение, а… Слухи доходили, что Шелегеда все это нарочно устроил с перестановкой невода.

Пока разгружались рыбаки из другой бригады, Савелий побежал в цех и столкнулся в дверях с Илоной. Она покраснела:

— У меня такой вид… Я наверное, очень страшная. Ну, здравствуй, Сева. Руки не подаю, еще не мыла.

Савелий тяжело дышал от бега и от внезапного волнения. Он находился в том возрасте, когда почти каждая девушка вызывала в нем не то удивление, не то восхищение. В глазах Илоны жил особенный мир, новый для него, волнующий. Войти в этот мир страшновато, и невозможно оторваться от ее сверкающих сероватых глаз, нежной кожи лица, свежих влажных губ, волос с необыкновенным ореховым оттенком. «Совсем все у них по-другому», — подумал Савелий, а вслух сказал:

— Видишь, как получается. Когда приезжаем мы, у вас начинается работа. Когда вы свободны, мы или перебираем невод, или спим. Когда же нам встретиться?

— Спать надо меньше, — с лукавым упреком произнесла Илона. — А в следующее воскресенье День рыбака. Забыл? У нас в клубе танцы будут, концерт. Придешь? — она снизу вверх смотрела на Савелия.

От этого «придешь» сердце его словно расширилось и заполнило собой все внутри.

— Приду. Что бы ни случилось.

Подошел Антонишин, тронул Савелия за плечо:

— Пора. Наша очередь.

— До встречи, Илона.

— Буду ждать. — Девушка скрылась в цехе.

Савелий сильно толкнул мрачноватого Антонишина под ребра:

— Слыхал? Будет ждать.

— Не одобряю я это, — по-отцовски строго пробурчал Антонишин. — Временные они все здесь, черт знает что у них там за душой.

— Старый ты ворчун, Антонио. Вот ты кто! А мы что, не временные? Все мы временные на этой бренной земле.

— Загнул. Мы не временные. Здесь наш дом, наши семьи. Мало тебе здешних девчат?

Геннадий Антонишин

Гена вырос в глухой белорусской деревеньке, где основным занятием было выращивание картофеля да разведение свиней. И когда он устроился работать на фабрику в крупном городе, то очень гордился своей принадлежностью к рабочему классу. Правда, он не любил уточнять, какую продукцию выпускала фабрика, туманно ссылаясь на ее секретный характер. На самом деле Гена шлифовал манекены для витрин. Вроде пустяк и звучит даже как-то легкомысленно. А на самом деле… Ювелирное усердие! Пока зачистишь, пока отшлифуешь эти женские «формы» — руки отвалятся. А тут еще мастер со своими сентенциями: «Грудь, грудь, молодой человек! Вы что, никогда живой груди не видели? Наблюдайте, вон их сколько вокруг…»

Еще он умел мастерски изготавливать глаза для чучел зверей и птиц. Научился этому в таксидермической мастерской при зоологическом музее, куда устроился после провала на вступительных экзаменах в педагогический институт. Потом его сманил товарищ на животноводческую ферму сельскохозяйственной академии. А здесь Антонишина приметил профессор. Ему понравилась тщательность, с какой Антонишин выполнял свое дело, и он пригласил его поработать на кафедре в качестве лаборанта. Но подвернулась экспедиция на Чукотку за тундровыми мышами — леммингами. Зверьки эти и определили дальнейшую судьбу Гены. Он остался на Чукотке, поступил заочно в институт на биологический факультет, стал работать в окружной ветбаклаборатории и все свободное время отдавал изучению леммингов и воспитанию трех девочек. Гена женился на медсестре Любушке, у которой после трагической смерти мужа-вездеходчика осталось двое дочерей, а третья уже появилась позже.

Отец величал Гену в письмах уважительно, по имени-отчеству — так было принято в их деревне. Посылал регулярно сало и всегда неловко намекал, что, мол, пора возвращаться домой, что и у них этих «мышей тоже развелось видимо-невидимо, появились даже крысы». А еще в расчете на быстро выросшую семью Гены старик задумал капитальное расширение своей ветхой избы. Но сын категорически запретил родителям строиться, пообещав в отпуске построить им новый просторный пятистенок. Потому и пошел Антонишин на путину — заработать деньжат на дом. С собой прихватил небольшую походную лабораторию, надеясь заняться курсовой работой по леммингу.