Деньги за путину

Заметка в газете называлась «Идут гонцы», имея в виду самых первых кетин-разведчиков. Кто-то приклеил вырезку к дверям палатки и дописал к заголовку два слова: «в пятый магазин». Только в пятом магазине был специализированный винный отдел…

Нервничало начальство совхоза. Почти ежедневно приезжал Чаквария, говорил о мощном косяке лососевых, который обнаружила в море воздушная ихтиологическая служба.

Савелий спросил Дьячкова, много ли было кеты раньше.

— О, очень много! Неводов не знали, ловили сетками. Там, где сейчас морпорт, была небольшая бухточка — все жители выходили как на праздник. Горели костры, варилась уха, бегали дети… Ночевали прямо на берегу. — Анимподист вздохнул.

— А теперь обыкновенный промысловый отлов, — заключил Савелий.

— Почему же? Коренным жителям и сейчас дают лимиты. Вот увидишь. Они ловят теперь на колхозном берегу. Но праздник, как бы это сказать, слегка потускнел. Да и рыбы стало меньше.

Чаквария прислушивался к их разговору.

— Поэтому, — сказал он, — промысел кеты строго лимитирован.

Шелегеда не любил разговоры о лимитах.

— Гибнет, гибнет природа, — махнул он рукой. — Никакие лимиты не помогут. Лет через сто Чукотка превратится в безжизненное сплошное болото. Сам видел, как испахана тундра вездеходами. А говорят, гусеничный след может восстановиться через тридцать-сорок лет.

— Все верно. Через тридцать-сорок, — согласился Чаквария. — Мы своих колхозных вездеходчиков ограничиваем маршрутами. Только не уследишь за каждым. Потом, создаются заказники, где вообще ездить нельзя…

Анимподист не дал договорить:

— Что вездеходы? Что вездеходы? Один пеший человек может такое натворить в тундре! Откуда пожары? Да от одного осколка бутылочного стекла. Солнце у нас сами видите какое — палит круглые сутки. Вот мох и загорается от паршивого осколка.

— Как это? — не понял Савелий.

— А так. Иной осколок вполне заменит увеличительное стекло. Я вот был недавно в стаде. Как проходишь мимо населенных пунктов или геологических партий, обязательно олени ранят ноги о стекла или консервные банки.

— Ты, Подя, видал летом промысловые избушки в тундре? — спросил Шелегеда.

— Еще бы! Раньше в каждой найдешь готовую растопку, спички, сухари. А сейчас двери вырвут с петлями, да еще по окнам дробью шарахнут.

Чаквария налил себе чаю.

— Да, воспитывать надо.

— В газетах надо писать, по телевизору показывать, — мрачно проговорил Антонишин. — О несчастных алкашах вон уже сколько фильмов. О вреде курения чуть ли не ежедневно…

— Эти варвары газет не читают, — заключил молчавший до сих пор Витек.

— Да ты их не лучше. — Корецкий приподнялся со своей лежанки. — Я сам видел, как ты отдирал от избы старой рыбалки шифер.

— А что я сделаю, если надо мной протекает, — недовольно прорычал Витек. — В той избе никто не живет.

— Вот так и рассуждают все, — сказал Чаквария, — сегодня не живут, завтра — придут. Ладно, не ругайтесь. Я съезжу в соседнюю бригаду. Ждите, вот-вот пойдет кета.

Но кета все не шла.

Особенно долго тянулись вечерние часы. Когда карты надоедали, брались за «опыты». Однажды Омельчук как-то признался ребятам, что еще ни разу в своей жизни не видел снов. Ему никто не поверил. Корецкий авторитетно заявил, что во время сновидений у человека должны вращаться или хотя бы вздрагивать под веками глазные яблоки.

— Проверим? — предлагал кто-нибудь.

— Проверим. — Все тихонько рассаживались вокруг мирно посапывающего Омельчука, осторожно снимали с его лица полотенце, подносили свечу и ждали.

Омельчук крутил носом от дыма сигарет, морщился, жевал губами, но не просыпался. И если вдруг веки его действительно начинали вздрагивать, внезапно будили и разом начинали спрашивать: «Сон? Какой сон видел? Говори, только быстро! Сон». Омельчук ошалело оглядывал всех, божился, что ничего не видел. На него даже обижались. Омельчук поворачивался на другой бок и продолжал начатое еще с обеда полезное дело. Однако с недавних пор и у него не выдерживали нервы. Он вдруг просыпался и, видя перед собой сосредоточенные маски лиц, вскрикивал, прижимался спиной к стене. Тогда ему говорили: «Спокойно, вы спите, вы спите, вас не мучают никакие сновидения».

Утром Омельчук уверял всех, что ничего не помнил.

Странные вещи происходили с Савелием. Для притока свежего воздуха он вырезал в торцовой стенке палатки маленькое, шириной с ладонь, оконце. Однажды во сне рука его просунулась в это оконце, и дежуривший Витек, обходя палатку, кратко и энергично пожал торчащую ладонь. Тотчас изнутри раздался испуганный крик. Загалдели остальные: кто? что?

— Руку. Кто-то за руку схватился, вот е-е, — уверял всех Савелий. — Я сплю, а он раз — и поздоровался.

— Ну и ты бы сказал: «Здорово, Витек!» — откликнулся бригадир, догадавшись о проделках дежурного.

Однако в другой раз Савелий опять проснулся от того, что кто-то пожал ему руку. На этот раз он не кричал, а растолкал соседа. Витек пересчитал рыбаков — все оказались на месте.

— Показалось, — сказал Витек.

Савелий уверял, что он запомнил даже оттенок рукопожатия: так по-дружески, как бы мимоходом.

— Может, Адольф лизнул? — предположил Витек.

— Да какой Адольф! Что я, спятил?

Как и большинство людей, Витек имел свой, как говорится, пунктик. Его волновали все необыкновенные и необъяснимые случаи, происходящие на земле. Он мог часами говорить о странном и непонятном явлении Бермудского треугольника, участившихся авиакатастрофах под Ле-Бурже, верил, что можно на расстоянии ломать вилки, как это делал один француз, рассказывал о неизвестных чудовищах, обитающих на глубине морей, доказывал о существовании снежного человека и знал якобы местонахождение мифической серебряной горы на Чукотке. Поэтому он в другой раз лег на место Савелия и с вечера высунул «на приманку» свою руку.

Часа в три ночи Витек с ревом подпрыгнул на матрасе и почти радостно объявил, что да, кто-то с ним поздоровался. Пересчитали спавших рыбаков — опять все были на месте. С Савелием они выскочили наружу, обошли палатку.

— Он где-то здесь, — шепотом произнес Витек.

Савелию стало страшновато.

Они просто не знали, что как раз мимо их палатки проходила ночная тропа, соединяющая город с рыббазой. По ней часто сновали туда-сюда рыбообработчики. Кое у кого вид протянутой из ночи руки, наверное, и вызывал машинальное желание пожать ее.

«Еще несколько дней безделья, — думал в своем углу бригадир, — и начнется черт-те что. Скорее бы рыба пошла, дьявол ее возьми! Неужто действительно пролов?»

Бригада скучала.

— А знаете, килограмм сушеных комаров стоит четыреста рублей, — заявил вдруг Том Корецкий, которого всегда и в любое время интересовал бизнес.

— Да ну?! — удивился Витек. — А зачем?

— Медицине требуется.

Антонишин прихлопнул на лбу комара и поинтересовался, как же их заготовлять.

— Придумай и станешь богачом. Без путины.

Слава Фиалетов, как всегда, молчал, но на этот раз не выдержал — все, что касалось техники, его не могло не интересовать. Продолжая ковырять вилкой в лапше, он соображал: как же можно механизировать процесс заготовки комара? Всякие там липучки и отравы отпадают. Тогда…

— Эка! Да очень просто, — воскликнул он.

— Что просто? — все уже забыли об очередном рецепте Тома Корецкого.

— Да о сушеных комарах. Просто обыкновенная втягивающая установка. В раструбе вентилятор всасывающий. Или компрессор. Небольшой, так сказать, портативный. Поставил в самом таком месте, да хоть возле нашей палатки, и соси себе на здоровье.

— Умно, — почесал затылок Витек.

— А энергия? Чем питать компрессор? Значит, надо и маленькую электростанцию, — развил творческую мысль Фиалетова Том Корецкий. — Следовательно, горючее надо, небольшой такой ГСМ, сушильный цехик…

— Интересно, а сколько килограммов сушеных комаров будет в мешке? — мечтательно произнес Савелий.

Никто не ответил. Тему «сушеных комаров» исчерпали как неосуществимую.