Колиивщина

Писарь повел глазом, но продолжал писать.

Старушка подождала еще немного и снова порылась в платочке.

– Я и забыла. Еще есть.

Она положила деньги. Писарь бросил в чернильницу перо, откинулся на стуле.

– Что же, можно написать. Придешь завтра. Все будет готово: и прошение, и ответ. Не по закону невестка корову присвоила, не по закону. А и ты тут, – притворился писарь, словно только теперь заметил Федора.

Старуха поплелась к дверям. У порога остановилась, уважительно отступила в сторону, пропуская городового. Нетвердо держась на ногах, тот прошел по комнате.

– Чего это ты, Тихон, в выходной день сидишь до сих пор, – сказал он, – шел бы к жинке. Заждалась, вероятно.

– Та я только с поездки, был в Богуславе, почту возил.

– У тебя ничего нет там? – кивнул городовой на дверь соседней комнаты.

– Хватит с тебя на сегодня.

– Тебе жалко? – опершись о стул, заговорил городовой. – На свои ты ее купил? На базаре ты сам бесплатно ее берешь.

– Иди, иди, пей, если хочешь. Там в сундуке, в углу, кукурузным початком бутыль заткнута. Ключ возьми, – уже в спину бросил писарь городовому.

Тот широко взмахнул в воздухе рукой, как слепой, взял ключ. В двух шагах от двери остановился, наклонил голову, протянул руку с ключом. Он ткнулся, было, вперед, но ключ стукнулся о доску в двух четвертях от отверстия. Городовой снова отступил, минуту подумал – снова повторилось то же самое.

– Подожди, – писарь взял из рук городового ключ. Отпер дверь, ткнул ее ногой.

Городовой, пошатываясь, исчез в темной комнате.

– Тихон Иванович, – начал Федор, – вы велели зайти за деньгами.

– Пеньки забрал?

– Забрал.

– Хорошие пни, гореть будут, как порох, – говорил писарь, опуская руку в карман…

Он отсчитал на ладони несколько монет, положил на стол. – Я всегда так – расчет сразу. Оттягивать не люблю, на, получай.

Федор взглянул на деньги.

– Тихон Иванович, тут только тридцать копеек. Вы же обещали, кроме пней, по четыре копейки за яму. Тридцать ям – выходит талер.

– Слушай, парень, где ты видел, чтобы кто-нибудь за три дня талер зарабатывал? Выдано вкруговую по сорок копеек на день! А ты и трех дней не работал. Такие деньги за десять дней работы никто не получал.

Федор поправил на голове шапку, проглотил слюну, которая почему-то набежала в рот и, пытаясь говорить спокойно, сказал:

– Мне нет до этого дела, сколько дней копал бы кто-то другой, пусть хоть месяц. Я хочу, чтобы сполна заплатили за работу.

– Я тебе и так…

– Пан писарь, – негромко, но твердо проговорил Федор, – сейчас пойду и пни в ямки позатаптываю – месяц будете их откапывать!

Писарь невольно посмотрел на здоровенные пудовые Федоровы сапоги с порванными голенищами, снова пополз в карман, отсчитал еще двадцать копеек.

– Ух, а закусить нечем, – вытираясь рукавом, появился в дверях городовой.

Оба, и писарь, и Федор, ошалело смотрели на него. От губ, вдоль всей щеки протянулись к городовому синие полосы.

– Ты… не ту бутылку взял, – испуганно заголосил писарь. – Чернила выпил. Ох, и горе мне с тобою, еще и поразвозил по морде! Пойдем быстрее в сени. Не доведи, Господи, до греха.

Писарь взял городового под руку, на мгновение повернул голову к Федору.

– А ты не торчи тут, больше ни копейки не дам. Ну, чего ждешь, иди!

– Пускай на тебя теперь собаки работают, – Федор плюнул писарю прямо под ноги и выскочил на улицу.

Там, подогнув ноги, спокойно дремала Морока. Федор резко дернул вожжи. Морока от неожиданности кинула задом и рысцой пошла по дороге.

Еще издали парень заметил возле шинка большую толпу людей, между ними писаря сын и еще несколько сынков богачей. Не желая проезжать мимо, он дернул левую вожжу, кобыла свернула с колеи. Под колесами мягко зашуршал песок. Морока сгорбилась, через силу тянула воз. Вдруг воз качнулся, как на выбоине, и чуть не по самые оси завяз задними колесами.

– Но, но, – дергал вожжи Федор.

Кобыла загребала ногами, но воз не трогался с места.

– Но, не издохла, понатужиться не хочешь, – ударил Федор кнутовищем Мороку.

Морока испуганно рванулась в сторону, возле оглобли перервался гуж.

– За хвост ее тяни! – крикнул кто-то от шинка. «Как же теперь? – в отчаянии подумал Федор. – Стыд какой, и девушки вон смотрят. Все из-за писаренка, – он со злостью взглянул на кобылу, выводя ее из оглобель. Потом обошел вокруг воза, оглядел колеса. – Чего я горячусь? – внезапно успокаиваясь, подумал он. – Богачей застеснялся? Пусть насмехаются, черт с ними. Правда, Морока, беги домой».

Он забросил поводья кобыле на шею, шлепнул ее по крестцу. Морока мотнула головой и, прижав уши, помчалась в улочку. Бросив на пни дугу, Федор привязал к оглоблям свернутые вдвое вожжи через сидельник. Поплевал на руки, взялся за оглобли и потянул вместо лошади. Воз заскрипел задними колесами, и тяжело пополз по песку.

Через полминуты он был уже в улочке, на накатанной колее.

Позади слышалось улюлюканье, свист. Федор не оглядывался. Он широко шагал по дороге, а за ним, подскакивая на выбоинах, катился нагруженный до краев пнями воз.

XIII

Федор никак не мог дождаться вечера. Ему казалось, что солнце опускается невероятно медленно, оно как будто зацепилось за тополь, повисло между ветвями. Сегодня должно решиться все. Три дня тому назад Галя сказала: можно засылать сватов. Мать все знает и обещала уговорить отца.

«А если мельник не согласится?» – со страхом подумал Федор. – Да что там? Согласится. Разве он не знает Федора? Разве есть в селе парубок сильнее его, к работе привычнее? А дальше еще не то будет. Он всем покажет, как нужно хозяйничать, горы своротит. Где же это так долго замешкались дядько Юхим Петренко и дед Тихон? Может, побежать к ним? Вот они идут!»

Дед Тихон постучал палкой в окно.

– Федор, ты готов?

– Сейчас, поясом обвяжусь.

Петренко и дед Тихон зашли в хату.

– Может, по чарке бы выпили перед дорогой? – одергивая на Федоре свитку, предложила мать.

Дед Тихон взглянул на Петренко.

– А что, можно, матери его ковинка, для храбрости потянем по одной. В случае если там не выдадут невесту.

– Не приведи Господь, – охнула мать. – Стыда тогда не оберешься.

Петренко толкнул деда Тихона в бок.

– То я, матери его ковинка, в шутку сказал, – поперхнулся чаркой дед Тихон. – Высватаем ту кралю, это уж беспременно.

Они пошли со двора. Возле мостика с острогами в руках и прутьями на шеях с нанизанными на них небольшими рыбками толпилась куча мальчуганов. Заметив сватов, они побросали остроги, зашептались между собой. Самый меньший между ними, пузан в непомерно больших сапогах, подняв любопытные глаза и шмыгнув носом, громко сказал:

– Глядите, дед Тихон свататься идет.

Дед Тихон погладил мальчика по голове, усмехнулся.

– Я, сынку, матери его ковинка, отсватался уже. Вот тебя, шалопута, женить следовало бы, а то некому пузыри под носом вытереть! И откуда эта детвора все знает?

Не широкой дорогой спустились к пруду. Проходя мимо трех осокорей, Федор невольно замедлил шаг – тут чуть не каждый вечер простаивали они с Галей.

– Ты не бойся, – сказал ему во дворе дед Тихон. – Все будет ладно. Пошел прочь, чего тявкаешь? – махнул он палкой на небольшого лохматого пса, что приседая на передние лапы, с лаем прыгал перед ними. – Хозяин, матери твоей ковынка, злее и тот молчит.

Сваты прошли в хату. Федор остался ждать результата во дворе. Через непримкнутую в сени дверь ему было слышно, как сваты вошли в светлицу, как, откашлявшись, неторопливо начал дед Тихон.

– Дозвольте вам, паны хозяева, поклониться и добрым словом прислужиться. Не погнушайтесь матери его… Значит, тэе… выслушать нас, а затем выслушаем вас.

Дальше дед Тихон медленно повел речь про добрых ловцов-молодцев, молодого князя и куницу – красную девицу.

Федору казалось, что дедовой речи не будет конца. Он вытащил цветастый платок – подарок Гале, вытер со лба пот. Хотел стать еще ближе к сеням, но дорогой от села кто-то ехал к мельнице. Тогда Федор отошел вглубь двора, оперся о перелаз. За садом, сухо поскрипывая, медленно-медленно вертелись колеса водяной мельницы и шумела вода в лотках. Федор сорвал с куста калины листок, протянувшей свои ветви через забор, несколько ягод и одну за другой побросал в рот. Долго сосал, не выплевывая косточек.