В городе древнем

— Пусть только карточки пришлют, — сказал Латохин после того, как Гейбл сделал несколько снимков.

Гейбл взглядом спросил Веру: о чем он говорит?

Вера перевела, и гость обещающе улыбнулся.

Со стройки проехали по городу — в один конец, в другой… До сих пор еще это была печальная картина — холмы кирпича, печи с торчащими трубами, норы землянок…

— Россия может продавать эти кирпичи, — сказал Гейбл. — Завертывать в целлофан и продавать как сувениры. Их купят все, кто помнит, что решалось на ее полях.

Как ни понравилась ей оценка роли России в войне, Вера заметила:

— Не только на полях. В городах, селах. Это, как видите, не только поля, но и бывшие города и деревни. Как бы вам перевести… Пустыни, оставшиеся от городов… И продавать не надо… Мы бы давали эти кирпичи-сувениры бесплатно, дарили бы всем, кто действительно понимает и навсегда запомнит, что здесь решалось и сколько людей полегло в борьбе за избавление мира от фашизма.

— Дарили? Вам не осталось бы и сотни, чтобы печь в землянке сложить… — заметил Гейбл.

— Но разве у вас так много людей, которые действительно хорошо понимают, что́ здесь происходило? — спросила Вера.

— Не знаю сколько, — сказал с сознанием превосходства Гейбл, — но в городе наверняка не осталось бы ни одного кирпича.

В колхозе за Бережком строили скотный двор, ремонтировали веялку. Всё это объехали за несколько минут.

Вера удивилась, что так быстро все осмотрели и что, по существу, больше не на чем остановиться, нечего показать. Тогда она рассказала о том, как освобождали этот город, как здесь боролись подпольщики и партизаны, как немцы, оставляя его, угоняли жителей на запад.

Гейбл записывал.

— Вы были партизанкой? — спросил Уорфилд, теперь с особенным любопытством рассматривая Веру.

— Да, воевала.

— Ваш муж? — продолжал Уорфилд.

— Муж? — Вера помолчала. — Он не вернулся. Пропал без вести.

Джек Уорфилд кивнул, закрыл глаза, он искренне соболезновал этой красивой, умной женщине.

Машина уже шла по отлогому берегу реки о кустами ивняка и склоненными к воде ракитами.

— Кстати, — заметила Вера, — здесь недалеко место расправы фашистов с советскими людьми. Не угодно ли?

— Проехать туда? — спросил Гейбл.

— Да, — сказала Вера. — Осталось несколько километров.

— Как вы думаете, Гейбл? — спросил Уорфилд.

— К сожалению, время торопит нас обратно, шеф.

— Жалко, — сказала Вера. — Очень жаль. Там лежат те, кто ждал открытия второго фронта, но так и не дождался.

— Сильно сказано, — заметил Гейбл. — Танки, да? — Он указал в поле.

— Да, — ответила Вера.

Автомобили свернули с дороги, покачиваясь, подбрасывая пассажиров, помчались к черным танкам с торчащими стволами пушек. По огромному полю было рассеяно десятка полтора-два мертвых машин.

Это был величественный памятник отгремевшему сражению стальных чудовищ… Группами и по одному «тигры», «пантеры», полусожженные, с разорванными гусеницами, подбитые, врастали в землю. Автомобили проехали полкилометра, километр, и, сколько ни расширялся горизонт, гости замечали новые танки, самоходные орудия, бронетранспортеры, автомобили…

— Техника… — сказал мистер Уорфилд. — Она видна. Но сколько здесь жизней и крови, храбрости и бессмертия… — Мистер Уорфилд снял шляпу. Гейбл последовал его примеру.

— Остановите, — сказал Уорфилд, когда проезжали мимо русского танка.

Мистер Уорфилд первым вышел из машины, помог выйти Вере. У танка не было одной гусеницы. Люк распахнут, и на нем лежал слой пыли.

— Экипаж этого танка сражался до последнего снаряда, — стала рассказывать Вера. — Когда кончились снаряды, танкисты вышли из машины и дрались врукопашную… Похоронены они вон там, в деревне. — Вера кивнула головой в сторону деревеньки. — Там есть очевидцы боя.

Мистер Уорфилд снял шляпу.

— Эти места достойны паломничества людей со всех краев света, миссис, — сказал он, обращаясь к Вере как к полномочному представителю народа, совершившего здесь чудо, проливавшего кровь во имя счастья — своего и других. Это преклонение сквозило в его топе, выражении лица и особенно во взгляде. В руках он держал шляпу, и слабый ветерок шевелил его легкие с серебром волосы.

— Благодарю вас. — Вера поклонилась, принимая это преклонение перед ее народом и выражение благодарности ему, и, помолчав, настойчиво добавила: — Отсюда совсем близко до лагеря смерти.

Уорфилд взглянул на своего спутника, ожидая ответа. Сам он, очевидно, был склонен, даже более того — считал необходимым, посетить эти священные места. Озабоченный Гейбл, употребляя идиомы и жаргон, конечно, недоступные Вере, сказал:

— Не забывайте о своем желудке, Уорфилд. Ваше время… — и показал на часы. — И не думайте, что в этом городе, как и на сто километров вокруг него, есть что-либо похожее на приличный туалет. Вернемся в салон-вагон… — И, обратившись к Вере, сказал: — К сожалению, мы спешим…

— О да, — согласился мистер Уорфилд.

Поехали обратно.

Прощались с гостями у райкома.

— Вы восстановите город, — говорил Уорфилд Захарову. — Я верю в это. Русские — удивительный народ. Самое главное — понять их. Что касается меня, то я своими скромными силами буду стараться способствовать этому. Две великие нации, выступающие сейчас спасителями человечества, должны прийти к полному взаимопониманию. Мы ценим ваши усилия.

И далее Уорфилд говорил о том, как велики эти усилия. Выходило, что русские чуть ли не заслонили собой Америку от агрессора…

Вера переводила. Захаров внимательно слушал, лицо его оставалось невозмутимо-строгим. После того как мистер Уорфилд закончил свою краткую речь, Захаров крепко пожал ему руку и поблагодарил. Мамин приятно улыбался столь великодушному гостю. Гейбл стоял, по-прежнему заложив руки в карманы пальто, хотя что-то в его позе было от желания подчеркнуть значительность момента и речи шефа.

Когда прощались, Уорфилд задержал Верину руку в своей и сказал:

— Я признателен вам. Вы — очаровательная женщина. — Он поцеловал ее руку. — Искренне желаю, чтобы ваш муж, который, несомненно, вернется, нашел вас именно такой.

— Он не вернется, — сказала Вера, неожиданно для самой себя вдруг окончательно осознав это.

— Почему вы так думаете?

— Кому-то нужно было, как вы говорите, спасать человечество, рискуя не только машинами, свиной тушенкой, но и своей жизнью, мистер Уорфилд. Он не вернется. Не вернется, — упрямо повторила она с какой-то отрешенностью и неожиданным, странным для самой себя облегчением: теперь не на что больше надеяться, нечего томительно ждать. Эта встреча с людьми из-за океана, эти минуты, проведенные бок о бок с ними, невольно позволили ей как-то реальнее представить себе картину борьбы… Николай не вернется. Убит. Война же ведь, какая война! И в ней мы выступали, по существу, одни, один на один с Германией, пущенной фашистами по пути преступлений.

Автомобили тронули с места и сразу набрали большую скорость. Мистер Уорфилд и мистер Гейбл спешили в теплый салон-вагон.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Два дня Степанов по заданию райкома партии ездил по деревням и селам выступать с сообщениями о победах нашей армии. Всегда в таких поездках, раньше я теперь, главным оказывалось не собственно сообщение, как бы серьезно оно ни было, а ответы на многочисленные вопросы. Когда кончится война? Когда, наконец, союзники начнут оказывать более действенную помощь?

Иногда Степанову задавали вопросы курьезные, к примеру: правда ли, что у Гитлера есть двойник? И правда ли, что этот двойник умнее его?

Возвращаясь через железнодорожный переезд, Степанов увидел такое, отчего пришел в негодование. Неподалеку от переезда, почти у самой станции, стояла платформа со строевым лесом. Стояки были сломаны, большая часть бревен слетела на землю, и вчерашний (а может, и более ранний!) дождь успел их забрызгать коричневой землею и песком… Это в городе, где на вес золота каждая щепка!