В городе древнем

— Не надо, Михаил Николаевич. Впрочем, как хочешь… Проводи. — Владимир Николаевич помедлил, достал из кармана пиджака сложенное треугольником письмо и неуверенно протянул Степанову: — Вот, прочти.

Степанов взял треугольник, взглянул. Адресовано Владимиру Николаевичу, на «квартиру». Обратного адреса нет. Степанов развернул письмо, и в глаза сразу бросилась подпись: «Нина». Жива! Он быстро начал читать:

Милый Владимир Николаевич!

Не думайте обо мне хуже, чем я есть. Мне было так плохо, так плохо! Жалею, что не догадалась уехать раньше. Я устроилась грузчицей на станции. К Вам большая просьба: если вернется кто-нибудь из моих, сообщите им, где я. Адреса пока нет, ночую где придется. Спасибо Вам за все.

Степанов долго молчал, все еще держа треугольник в руке. Взглянул на штемпель: соседний город.

— Владимир Николаевич, когда вы видели Нину в последний раз?

— Очень давно не видел…

— А когда вы получили письмо?

— Сегодня, когда за зерном шел.

— Кому-нибудь сказали о нем?

— Да не стоите вы того! — воскликнул Воскресенский с ожесточением, которого Степанов даже не мог подозревать в нем. — Впрочем, и я хорош! Очень даже хорош, старый болван!

С этими словами Владимир Николаевич подхватил мешок и направился к двери. Степанов хотел взять мешок, старик не отдавал, но, понимая, что сам не донесет, покорился.

Шли молча. Но Владимир Николаевич, не терпевший натянутости в отношениях, свеликодушничал:

— Ты извини, Миша, может, я несколько резко… Но ведь речь идет о живом человеке. Тысячи лет твердят, что человек неповторим, однако усвоить этого мы так и не можем. Конечно, Нина оступилась, виновата… Но травить!.. — Он не договорил.

— Ладно, Владимир Николаевич… Чего уж там… — невнятно отозвался Степанов.

Не рассказывать же Владимиру Николаевичу о своих спорах с Иваном, о том, в каком нелегком положении оказался он в городе, где его все знают, о том незадачливом вечере, когда его одолели незваные гости. Именно потому, показалось ему тогда, что он не сумел сразу оградить себя, как Турин, незримой чертой от знакомых и знакомых знакомых, к нему потянулись всякие сестры Марии. Нина как бы поставила последнею точку в его долгих размышлениях о том, правильно ли он живет.

— Ты меня не слушаешь, Миша? — вдруг долетело до него словно издалека.

— Я спрашиваю, Миша, — повторил Владимир Николаевич, — ты не знаешь, у Нины есть друзья? Не может же не быть! Пусть поедут, разыщут ее. Я слышал, она даже карточки оставила, надо ж отвезти.

— Да, конечно, — быстро согласился Степанов, — у Нины есть друзья. Я скажу им… — И что-то защемило у него внутри: «Он скажет друзьям! А сам он?»

— Передай, Миша, только поскорее…

Степанов долго не мог уснуть, все думал: «Почему Нина написала именно Владимиру Николаевичу? Почему?»

Насколько он помнит, Владимир Николаевич прописей никогда и никому не читал, докладов не делал, с речами не выступал, никогда никого ни к чему не призывал. Все доброе и хорошее умещалось в его делах. Они ведь, кажется, и не виделись в последнее время — Нина и Владимир Николаевич. Выходит, он еще на школьных уроках сумел заронить в душу девочки то, чего никто другой не смог… Наверное, так.

Утром, едва выдалась свободная минута, Степанов отправился на стройку, где работала бригада дяди Мити. Первой его заметила Оля-солдат и крикнула тем, кто был на лесах и в сумраке не мог разглядеть оттуда, кто к ним пожаловал:

— К нам товарищ Степанов пришел!

Степанов попросил дядю Митю собрать бригаду. Когда все сели вокруг стола, он рассказал о Нинином письме учителю и предложении Владимира Николаевича.

— Я поеду! — сразу же откликнулся Латохин и даже поднял руку — как в школе.

— Ехать должен женский пол, — отвел предложение Латохина бригадир.

— Можно мне, дядя Митя? — спросила Оля-солдат.

— И я бы поехала!

— И я! И я! — посыпалось со всех сторон.

Дядя Митя постучал пальцами по столу и сказал:

— Ну вот, все согласны… А раз так, то, я думаю, не карточки нужно везти Нине, а Нину сюда.

— Правильно, дядя Митя! — первым воскликнул Латохин.

— Конечно, нужно ее вернуть, — согласилась Оля-солдат и добавила в сомнении: — Только поедет ли?

— Что ж, может и не поехать… Гордая она. Но наше дело — постараться. Даже если не вернется, для нее важно будет, что мы ее помним… — Дядя Митя помолчал и заключил: — Поедет Оля…

Вечером вся бригада провожала Олю-солдата. В руке Оля бережно держала узелок с хлебом для Нины и письмо от бригады.

Через два дня Оля вернулась. Одна… Нина прислала письмо, благодарила всех, но вернуться отказалась наотрез.

Степанова срочно вызвали в райком партии. Кроме Захарова он застал там Соловейчика, который записывал что-то карандашом в блокнотике, скорее всего, поручения.

— Николай Николаевич, я не мог раньше: у меня уроки, — независимо сказал Степанов.

— Да уж что с вами делать! У всех дела, только у секретаря райкома их нет.

Соловейчик улыбнулся и посмотрел на Степанова, как бы призывая и его отозваться на шутку. С тех пор как Соловейчик понял, что этот учитель — приметная в городском активе фигура, он стал относиться к нему так, как будто между ними ничего никогда не происходило и вообще никогда ничего не может произойти дурного.

Но Степанов не улыбнулся: был озабочен.

— Так зачем я вам, Николай Николаевич?

— Подожди минутку, Михаил Николаевич! Потерпи!.. Впрочем, ладно. — И обратился к Соловейчику, спеша закончить с ним разговор: — Пусть все это Мамин учтет… Когда он сегодня вернется?

— Часов в восемь, Николай Николаевич…

— Пусть зайдет. Все!..

Соловейчик ушел, Захаров повернулся к Степанову:

— К Октябрьской годовщине клуб открываем. Мамин будет делать доклад, надо все продумать, согласовать… Ведь мы впервые получаем возможность обратиться к людям. Подумать только — впервые!.. Сколько раз приходилось выступать, а никогда так не волновался… — Захаров сделал паузу. — А тут прямо чертовщина какая-то: на станцию в адрес райкома комсомола груз пришел. Говорят, немедленно забирайте… Турина нет, Козырева и Власов в районе, а железнодорожники меня за горло берут. Пришлось вас вызывать. Зачем райкому комсомола динамо-машина?

— Что?! Динамо-машина? — Степанов подумал, что не понял Захарова.

— Да, динамо.

Степанов задумался: что могло произойти в этой невероятной жизни такое, что райкому понадобилась динамо-машина? Однако вспомнить ничего не мог.

— Понятия не имею, Николай Николаевич. Просто не могу себе представить…

— Странно! На станцию прибыла динамо-машина в адрес райкома комсомола. Приходил служащий к вам, в райком, никого не застал, потом — ко мне. А что я ему мог ответить?

— А не ошибка? Может, в адрес стройтреста? Троицыну?

— Нет, в адрес райкома ВЛКСМ. А если и стройтреста? Мы что, можем сейчас поднять электростанцию? Хотелось бы, конечно, но наша мечта — больше лесоматериалов, гвоздей, кирпича, стекла! Не до пирогов, лишь бы хлеб был.

— Совершенно не понимаю… — повторил Степанов. — Может, железнодорожники что-нибудь напутали?

— «Адрес назначения — Дебрянск. Получатель — райком комсомола», — повторил Захаров. — Второго Дебрянска в стране, насколько я знаю, нет. Значит, нам. И второго райкома комсомола в Дебрянске нет. Значит, Турину… Ну, ладно, Степанов, раз вы не в курсе, придется ждать Турина. Отыщется — разберемся.

Степанов только вышел из райкома, как увидел шедшего навстречу уверенного в себе и спокойного Турина.

— Ну что? — опередил он вопросом Степанова. — Новое партийное задание или все тот же хлебозакуп?

Степанов объяснил, надеясь услышать разгадку странной истории, но Турин только повторил с иронией и удивлением:

— Динамо-машина? А силовую подстанцию нам не прислали? Жаль, жаль… — И добавил сердито: — Да напутал кто-то, и все! Пойдем, — повернул он назад. — Бюрократы несчастные!