Страница 74 из 92
Но все его сомнения застилала радость: «Едет! Едет! Едет!»
Поезд опаздывал, и пассажиры, заслышав далекий гудок или стук колес, похватав мешки и свертки, корзины и чемоданы, узлы и ящики, выбегали из сарайчика и, обходя развалины вокзала, устремлялись на перрон. Но это все грохотали воинские транзитные: на запад, на запад. Кто оставался на перроне, кто, а таких было большинство, уходил опять в сарайчик до следующего гудка.
Латохин, хотя и решил не суетиться, как это подобает опытным солдатам, однако тоже поддался атмосфере нервного ожидания и тоже не мог не бегать на перрон и обратно. А если все-таки пассажирский? Леночка лихо соскочит с подножки, глазами будет жадно искать его, а он в сарайчике сидит… Уж лучше лишний раз сбегать…
И вот, когда уже казалось, что пассажирский и не придет сегодня, из-за мылинского невысокого леска показался паровоз, потянулись вагоны с окнами и невысокими трубами: пассажирский! Паровоз, обдав стоявших на перроне паром, с шумом проскочил мимо, уже тормозя… Еще минута, и поезд совсем замедлил ход, остановился.
Пассажиры с вещами сгрудились у вагона, пихали свой скарб на подножки, пытались просунуть или закинуть его в тамбур… На них кричали, не пускали: мест не было… Вдруг толпа ринулась к вагону в конце поезда: там пускали…
Вот уже пассажиров на перроне почти не стало: каким-то непонятным образом они рассосались по вагонам; вот уже паровоз дает гудок, вот уже отчаяннее кричат те, кто не сумел втиснуться хотя бы в тамбур… Леночки нет…
— По местам, ребята! — слышится чья-то команда. Группа солдат и два лейтенанта, стоявшие почти что посередине перрона, с кем-то прощаются, спешат к своему вагону…
И когда они разошлись, Латохин увидел Леночку: стоит, машет рукой вслед поезду. Он подбежал к ней, обнял, а она все еще никак не могла переключиться с прощания на встречу… И только через минуту-другую уткнулась лицом ему в шею и тихонько всхлипнула… Сергей почувствовал ее горячие, обжигающие слезы. Он крепче прижал ее к себе. Потом Леночка рывком отстранилась от него и, улыбаясь ему сквозь слезы, прерывисто выдохнула:
— Ну ладно… Здравствуй, Сереженька… Ну, покажись, какой ты теперь стал! — Она внимательно оглядела его и тихо прошептала: — Ой, Сережа, Сережа!.. Мне даже не верится… И ты… И наш Дебрянск…
Она повернулась, чтобы взглянуть на город, но тополя мешали ей увидеть его. Однако она догадывалась, что предстанет ее глазам, Сережа писал…
— Пойдем… — попросила она. — Ночевать-то есть где? Где ты меня устроишь?
— Есть… Есть… — Латохин взял Леночкин чемоданчик, снял с нее заплечный мешок.
— Я в любой землянке, лишь бы не на улице…
— Ты знаешь, тетя Аня Ситникова предлагает нам свой сарайчик…
— А сама?
— Сама к знакомым пойдет с дочкой. Поверь, я ни о чем таком ее не просил. Даже не заикнулся. Муж ее убит, и она как-то по-особенному относится и ко мне, и к тебе. К нам обоим…
Они вышли на вокзальную площадь, и Леночка невольно остановилась. То, что предстало ее глазам, конечно, трудно вообразить, если и опишут словами не один раз…
Латохин стоял рядом молча: пусть впитает в себя горечь свидания с родным городом. С городом, которого нет… Эту картину не загородишь, не утаишь, не прикроешь…
— Так куда мы, Сережа? — тихо спрашивает Леночка. — Говоришь, сарайчик… — И совершенно неожиданно для Латохина: — Ой, Сережа!.. Если хочешь, пусть это и будет нашей свадьбой… Пока живы!
Весть о том, что, оставив карточки, исчезла Нина Ободова, быстро разнеслась по городу.
Захаров срочно вызвал Турина.
Встретил его он, стоя за столом, держа руки в карманах брюк, что было верным признаком недовольства.
— Что там у тебя происходит, Иван Петрович? — спросил сдержанно и холодно. — Что с Ободовой?
— Ни товарищи по работе, ни милиция, ни Цугуриев, к сожалению, ничего о ней не знают.
— Не будем, товарищ Турин, прятаться за других: милиция, друзья, Цугуриев… Что известно райкому комсомола, товарищ Турин?! Райкому.
— Райком тоже ничего не знает, Николай Николаевич.
Захаров помолчал, напряженно раздумывая, потом спросил:
— Карточки, говорят, оставила?
— Да.
— Мы ничего толком не знаем, а в городе молва, что комсомолки руки на себя накладывают…
— Ходят такие слухи… Только она, Николай Николаевич, не комсомолка, — уточнил Турин, — и одна.
— А тебе нужен десяток, сотня? Так?
— Нет, Николай Николаевич…
— Почему же в городе говорят, что Ободова — комсомолка?
— Она действительно была членом ВЛКСМ, и, пожалуй, даже активным, до войны. Но запятнала себя во время оккупации, и мы ее в комсомоле не восстановили.
— Почему же Ободова осталась в памяти людей не как «запятнавшая себя», а как комсомолка?
— Не знаю, Николай Николаевич. Для этого достаточных оснований нет. Многим известно, что она путалась с немцами, с офицерами…
— Те, кто путался с немцами, переживать, считать себя замаранными не будут. Утрутся — и все! А Ободова, выходит, очень переживала. Страдала! Что-то здесь не так! Где же она?
Такой постановки вопроса Турин не ожидал.
Что здесь непонятного? Наверное, покончила с собой. Не в бывшей церкви, так в реке, не в реке, так в пруду… Турин твердо знал, что самоубийством кончали люди, запутавшиеся в личных отношениях, люди изломанные и духовно опустошенные, у которых нет в жизни большой цели… Под одну из таких категорий и подходила Ободова. О чем тут раздумывать? Конечно, жаль человека, но причина гибели ясна.
— Николай Николаевич, по-моему, конец ее закономерен…
— Что же тут закономерного? Как она относилась к работе? К тяжелой работе на стройке?
— Говорят, добросовестно. Хорошо работала… Замаливала грехи…
— Непонятно… На работе ее не обижали? Никаких осложнений не было?
— Да вроде нет, Николай Николаевич. Товарищи к ней относились неплохо.
— Что же, крах личной жизни — у такой еще девочки? Неудачная любовь?
— Не думаю… Какая там, Николай Николаевич, любовь! — Турин махнул рукой. — Смазливая… Ступила не на тот путь и запуталась, — тянул Ваня Турин свою линию. — Пьяной ее видели. Ночью встречали…
— Опустившиеся пьяницы не оставляют карточек друзьям, Иван Петрович! Не о себе, стало быть, думала… Садись-ка… — Секретарь райкома партии как бы приглашал Турина к обстоятельному разговору. Его интересовала и политико-воспитательная работа, и то, как райком комсомола помогает трудоустраивать молодежь — ведь рабочих рук городу не хватает: требуются грузчики, строители и еще раз строители, землекопы, печники… А что предлагают тем, кто почему-либо не может работать на стройках? Как трудоустраивают их? Как привлечь к восстановлению города тех, кто работает на почте, в пекарне, в магазине и других подобных местах?
Работа райкома комсомола и жизнь молодежи проходила на виду у Захарова, и Николай Николаевич хотел не столько узнать, что именно делается, сколько услышать, как оценивает работу своего райкома сам Турин.
Турин отвечал, ничего не скрывая:
— Дел невпроворот… Слишком много времени отнимают (да он, Турин, понимает, что это необходимо и неизбежно!) поручения райкома партии, особенно хлебозакуп… Трудоустройством молодежи занимаются, направляют в основном на стройки. Да все и сами стремятся туда — там ведь рабочая карточка. Кто послабее — работают в больнице. Там не легче, но хоть в тепле. Политико-воспитательная работа по-настоящему развернулась лишь в последнее время, когда райком смог сколотить актив и направить его в землянки и сарайчики… До этого работники райкома пытались почти всю работу вести сами… Дельные предложения внес Степанов. Собственно, с него и наступил перелом… Комсомольцы, привлеченные райкомом, ходят с газетами по землянкам и проводят беседы — форма, пока не заменимая никакой другой…
— Где живет Степанов? — прервал Турина Николай Николаевич. — В школе?
— Да.
— Надо будет ему помочь… — И перешел на другую тему: — Читал? Американская торговая делегация приезжает в СССР.