Страница 71 из 92
Однако вся его напряженная и небезуспешная работа не могла полностью заполнить душу, заглушить боль разрыва с Верой. Известно: человек жив не одной работой, тем более в его-то возрасте… Степанову иногда казалось, что и напрягается он в своих трудах и заботах, чтобы забыться, отвлечься… Как только он оставался в школе один, тут-то все и начиналось. Он и не подозревал, что может так тосковать, так страдать. Все это, казалось ему, было и навсегда осталось в девятнадцатом веке: в произведениях классиков герои постоянно мучаются от неразделенной любви, тоскуют, страдают… Ну а он-то? Он?!
«К черту!»
Степанов рывком поднялся. Надо заниматься делом! Делом!
Он сел за стол, придвинул к себе стопку тетрадей, сшитых в основном из старых газет. Лишь редкие были собраны из разного формата листков бумаги. Нельзя было брать эти тетрадки в руки без чувства благодарности к плохо одетым, полуголодным мальчикам и девочкам… Как они старались — не всегда, правда, успешно — вспомнить, чему до войны учили их в школе, наверстать упущенное за месяцы немецкой оккупации! Как аккуратно сшивали свои тетрадки, как усердно писали крупными буквами по газетному тексту! Как слушали его, своего учителя! Как на переменах расспрашивали о Москве, о фронтовой жизни, о будущем!.. Ради этих детей, так трогательно относящихся к нему и к своим занятиям, можно было отдать все.
Да, дети стараются. А вот пишут еще плохо: «совецкий»… «дикабристы»… Ведь объяснял же, что эти знаменательные и трагические события произошли в декабре, откуда и название!.. Впрочем, они, верно, забыли, как пишется слово «декабрь». Многое забыли…
На дорожке в парке, куда выходило окно, послышались шаги, негромкий разговор. Через полминуты кто-то осторожно постучал в дверь.
Степанов кишел открыть.
На пороге стояли две женщины. В темноте трудно было рассмотреть кто, но, пожалуй, незнакомые.
— Можно к тебе, Михаил?
— Пожалуйста… — пригласил Степанов, гадая, кто это пожаловал к нему.
Когда вошли в класс, увидел: одна — сестра Мария, другая, маленькая, с пухлыми щечками и острым носиком, тоже показалась знакомой… Степанов вспомнил, что это одна из приятельниц его матери, правда, не из самых близких. Лукьяновна… Лукинишна… Что-то вроде этого.
— Садитесь, пожалуйста… Располагайтесь… — Обескураженный этим визитом, он не знал, что им и сказать.
Лукинишна обернулась к сестре Марии и предложила:
— Сядемте, Мария Александровна… — Но в тоне был и вопрос: «Будем садиться или нет?»
Сестра Мария кивнула и первой опустилась на скамью.
— Послушай, Михаил, что мы тебе скажем… — начала она. — Извини, конечно, что от дел отрываем…
— Пожалуйста, пожалуйста… — ответил Степанов.
— Вот о чем мы с тобой хотели поговорить… О церкви.
— О церкви?.. — переспросил Степанов.
— Да. Сам ты, может, и неверующий, но должен верующих хорошо понимать.
«Почему ж это? — подумал он. — Почему они обращаются именно ко мне?»
— Посоветуй ты нам, с кем лучше поговорить насчет церкви — с Маминым или Захаровым? Ведь ты, Михаил, хорошо их знаешь, не раз встречался… Конечно, открыть скоро не откроют, не до того теперь. Но пока собор пусть хоть затвердят за нами…
— Простите, за кем? — спросил Степанов.
— За верующими…
— А много вас?
— Наберется. Думаем переписать…
— А почему нужно «затверждать», как вы говорите, сейчас? — спросил Степанов. — Собору что-нибудь угрожает?
Мария Александровна сурово посмотрела на Степанова и сказала с ноткой наставления:
— Молодой человек… Или уж лучше по имени-отчеству… Михаил Николаевич… — Она, очевидно, привыкла и любила наставлять и даже сейчас, понимая, что говорит с учителем, не считала нужным поступиться чем-либо. — Не ради куска хлеба хлопочем, не ради сребра и злата для себя… Для того сообщества людей, которое именуется «миром»: «Миром господу помолимся!» Нам обязаны отдать собор. Уж коли учредили комитет по делам православной церкви, то и церкви должны быть. Собор нам отдать обязаны!
Очевидно, сестра Мария говорила только «основополагающие» и высокие слова, а на долю Лукинишны приходились разъяснения и житейская проза:
— Сам знаешь, Михаил, могут под склад занять, на кирпич разобрать…
— Ваши заботы понятны, — сказал Степанов. — Поговорите с Маминым. По крайней мере, начать надо с него.
— А если, не дай бог, станут чинить препятствия, тогда к Захарову? — уточнила Лукинишна.
— Выходит, так…
Лукинишна подробно расспросила Степанова о Мамине и Захарове: кто такие, откуда, каковы характером?.. Прощаясь, с уважением сказала:
— Спасибо, Михаил. Не ошиблись в тебе… Спасибо.
Мария Александровна поклонилась:
— Рука дающего да не оскудеет… Спасибо.
Они ушли, дверь захлопнулась, шаги затихли. Степанов в раздумье постоял у окна, потом снова сел за тетради. Их осталось всего две. Закончив, решил наконец взяться за статью. Из редакции уже звонили Захарову: торопили, спрашивали, чего там Степанов тянет… Кое-что он уже обдумал на ходу, надо хотя бы записать…
Только начал — опять шаги на крыльце, опять хлопнула входная дверь.
«Ну вот, еще кого-то несет…» — с раздражением подумал Степанов.
В класс вошла Паня.
— Михаил Николаевич, я тут задержалась на Бережке, так решила к вам забежать, может, чем помочь надо…
Степанов понимал: и помочь она готова, и в сырую землянку неохота идти, лучше скоротать вечер в теплом доме. В другое время он предложил бы ей посидеть с ним, поговорили бы… Но сейчас сухо ответил:
— Спасибо, Паня… Мне ничего не нужно…
Паня ушла, а он стал ходить по классу, чувствуя, как в нем еще больше нарастает раздражение. Дел по горло! Послезавтра — бюро райкома, где он должен выступать с сообщением о работе школы и ближайших задачах учителей. Малышев из Верхней Троицы прислал письмо, вроде бы ни словом не обмолвился о трудностях, а между строк читалось, как ему непросто в новой роли. Надо было бы поехать, поговорить с ним, помочь… Десятки практических, неотложных дел по восстановлению жизни! А он сидит и беседует о церкви. Нина, Нефеденкова, богомолки — все тянутся почему-то к нему. Степанову казалось, что теперь может прийти и жена какого-нибудь полицая или старосты и поплакать ему в жилетку: он годится и для этого… Выходит, прав Ваня Турин — так нельзя!..
Он постарался взять себя в руки, сел за стол. Минут пятнадцать спокойно работал, набросал страницу… И вдруг снова чьи-то шаги! К нему?
В ожидании неотвратимой помехи Степанов в досаде оторвался от статьи… Уж не насчет ли церкви опять?.. А то и самого батюшки?.. Не поможет ли он, Михаил, найти им попа? Его охватила злость. Как же! Он, Степанов, самая подходящая кандидатура для этого!.. И почему все идут именно к нему, все?! Не к Турину, не к Вере, даже не к Владимиру Николаевичу… Но что общего может быть у него, допустим, с этими несчастными богомолками?.. Неужели в нем есть нечто близкое им?
За дверью стало тихо, но никто и не вошел. Однако Степанов чувствовал, что на крыльце кто-то есть.
«Ну и пусть! Невозможно же так!» — мысленно отмахнулся он и постарался углубиться в статью.
«Древний город Дебрянск будет восстановлен и станет еще краше…» Он перечитал всю страницу и подумал, что надо подчеркнуть: таких городов, как Дебрянск, сотни… И еще — отметить роль армии в восстановлении Дебрянска. Рассказать, как помогли им стройматериалами, как солдаты добровольно приходили на строительство больницы, как командование присылало машины… Но сознание того, что на крыльце кто-то стоит, мешало сосредоточиться. Накинув на плечи шинель, он вышел из класса и распахнул входную дверь.
Луны не было. Со всех сторон школу и старые липы окружала сырая и зябкая темнота. Степанов поежился, глубоко вдохнул уже стылый по вечерам воздух.
На аллейке никого.
— Кто тут? — проверяя себя, окликнул он.
Никто не отозвался.
Степанов уже хотел повернуться, но что-то удержало его. Он чувствовал присутствие человека.