Страница 56 из 92
— На, получай! — крикнул Дубленко.
От его крика Орлик рванул и понес. Дубленко, приподнявшийся в телеге, чтобы нанести еще удар, потерял равновесие и упал на землю. Когда он поднялся, Орлик был уже далеко, не догнать.
Глядя вслед Орлику, Дубленко грубо выругался, потом принялся ощупывать руки и ноги, проверяя, не поломал ли чего при падении. Торная дорога — как бетонная, дождей давно не было.
Здоровьем своим Дубленко дорожил, был мнителен, и малейшая болячка всегда вызывала у него панический страх. Говорят, здоровья не купишь… Значит, надо его беречь! Здоровья не купишь, а вот жизнь купить можно, хотя бы ценою предательства, а то и ценою чужой жизни.
Он сел на обочине, снова прислушиваясь к себе: уж так ли все хороню обошлось? Но, кажется, его драгоценное тело было в целости и сохранности. Прислонясь спиной к белому стволу березы, он задумался. А подумать ему было о чем.
Если он стукнул Степанова так, что тот отдал богу душу, то туда ему и дорога. И хлопот никаких, и бояться нечего: кто видел, кто докажет, что убил Степанова он? Орлик, что ли?
А если Степанов только оглушен?
Очухается, приедет в Дебрянск, расскажет Цугуриеву обо всем — и закрутится дело!
Попытаться скрыться? Но это означало бы признать себя виновным во всем. Найдут — и тогда уже крышка. Все раскопают!
Оставалось одно, испытанное: надо скорее идти в Дебрянск и жаловаться на Степанова! Мол, клеветник! хотел убить его, Дубленко. Наступление — лучший способ обороны, это давно известно. Не поверят? Поверят! С Нефеденковым поверили! Где он теперь, голубчик?!
Дубленко рывком вскочил и быстрым, бодрым шагом двинулся в город.
Орлик мчал не так долго. Шум стих, вокруг — снова тишина. Конь постепенно замедлил ход и остановился. Повел одним ухом — хозяин молчал, повел другим — тоже.
Орлик заржал: не оставят же без внимания его призывный глас!
Но и на глас не отозвался хозяин.
Орлик заржал громче, протяжнее.
Степанов лежал в полузабытьи, но все же понял, что от него чего-то хотят, чего-то ожидают. И он тихо дернул вожжи, которые все еще продолжал держать в руках…
И Орлик легко стронул телегу с места. Его, правда, никак не назвали: ни Орликом, ни Мальчиком, ни Зябликом, ни даже Чумой — не почтили и не уважили, как положено, но ведь бывало и такое… Вожжи дернули тихо и приятно. Так делал тот хозяин, что называл его Мальчиком… Давно, очень давно это было… Тогда ухаживал за ним и ездил с ним сторож Андрей Говорухин, маленького роста, легкий человек. Возить такого ничего не стоило. Телега или сани — что с ним, что без него…
Когда возвращались из города или села, где довелось гостить, от сторожа попахивало чем-то острым, чего Орлик никогда не пил и не ел… Орлик без труда улавливал этот запах, потому что, прежде чем сесть на телегу, Андрей долго гладил его морду и что-то говорил, ласковое и приятное… Когда он был Мальчиком — жить было очень хорошо… Потом уже никогда за ним никто так не ухаживал, никто так не гладил, не давал сахар из руки, которая тоже попахивала чем-то острым…
У развилки Орлик остановился… Если он действительно Мальчик и на телеге лежит Андрей, тогда нужно взять вправо, и но протащишь телегу и ста шагов, как под старыми, высокими березами окажется дом о двух половинах. Тут добрый хозяин задерживался на часик-другой у кумы. На улицу выбегали ее дети — две девочки — и, наверное по наущению старших, ластились к нему, совали что-нибудь вкусное в пасть… И кричали:
— Мальчик! Мальчик!
Перед тем как продолжить путь, Андрей обязательно вспоминал о нем, не забывал приласкать…
Орлик взял вправо. Протащив телегу привычное расстояние, остановился у берез. Дома не было, верхушки берез скошены артиллерийским огнем… В те благодатные времена не пахло здесь пожарищем, как сейчас. Раньше за много шагов до этого дома улавливал Орлик тепло очага, запахи конюшни.
Постояв минут двадцать, Орлик не спеша тронулся в путь… Конечно, случались иногда и с добрым человеком Андреем всякие непредвиденные истории… Это тогда, когда от него особенно сильно пахло чем-то острым… Хорошие люди, они тоже не без недостатков… То, что никак не назвал, не беда! А вот когда и простенького «Н-но» не выговаривал, хуже… Однако и в этом случае Орлик знал, что надо делать: прямиком домой!
Орлик легко бежал, зная, что он теперь за все в ответе.
С телеги донесся слабый стон. Нет, что-то это мало похоже на Андрея!
К утру Орлик прибрел к воротам райисполкома. Степанов был в забытьи. Когда подвода остановилась уже возле больницы, он очнулся и, поняв, что райисполкомовский сторож и кто-то еще хотят снять его с телеги, проговорил:
— Это Дубленко… Цугуриеву… скажите…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Паровоз отфыркивался и отдувался, словно отдыхал после тяжелой работы. Товарный состав остановился в километре-двух от разрушенного вокзала. Путь был закрыт.
Латохин не стал ждать, подтянул повыше заплечный мешок и, спрыгнув на неровную, в небольших буграх и ямках, насыпь, зашагал к городу.
В тишине слышен был неугомонный вороний крик. Верхушки высоких раскидистых тополей все в черных огромных шапках гнезд. Впереди — редкие дымки Дебрянска.
Латохин остановился.
— Город-то… — сказал он сам себе, обомлев. — Город…
Он двинулся дальше, навстречу городу.
Сначала Латохин шел вдоль полотна, а на привокзальной площади свернул на мостовую. «Советская!» Она прорезала город из конца в конец. Теперь в одном конце, дальнем, угадывались деревья горсада, а в другом, ближнем, слева, чернела аллея тополей возле кладбища. А между теми деревьями и этими — пустыня…
Латохин снова остановился, поправил мешок.
Мимо прошли три девушки. Одна — в мужских ботинках, другая — в лаптях, третья — в опорках… Они покосились на щупленького солдата: не свой ли? Латохин тоже посмотрел на них, но рассеянно: «Из деревни…»
«Куда идти?»
Он был убежден, что родителей его в Дебрянске нет, вряд ли они уже вернулись из эвакуации. Знакомых было немного, потому что Латохины переехали в Дебрянск незадолго до войны, да и эти знакомые могли быть развеяны войной по свету…
Латохин огляделся.
Целехоньким казалось лишь кладбище. Ему невдомек было, что и приют мертвых не остался «целехоньким». Деревянные кресты — да простят усопшие! — пошли на топливо, кое-какие камни из тех, что можно было унести и приспособить в хозяйстве, унесли и приспособили. Мертвые не обидятся: надо было думать о живых… Латохин потел к своему дому.
Каждый новый человек, появлявшийся в Дебрянске, обращал на себя внимание десятков жителей, которые безмолвно, вроде как и безучастно провожали его взглядом. Была в этом взгляде и давно затаенная надежда, и боязнь еще раз обмануться в ней.
Смотрели и на Латохина. Сначала он с удивлением отметил, что привлек внимание двух остановившихся женщин, мужчины у разбитого телеграфного столба, девушки у разрушенной водоразборной колонки. Латохин шел дальше, и дальше было тоже так.
Он понял этих людей, и ему стало как-то неловко оттого, что никого из тех, кто смотрел и чего-то ожидал от него, он не может обрадовать своим появлением.
На месте своего дома он нашел пепелище. Остался обгоревший ствол яблони с несколькими обрубленными сучьями… Черное дерево с черными растопыренными пальцами на сером небе… Вот и все…
— Дяденька, вы кого ищете? — услышал он участливый детский голос.
Медленно повернулся. Перед ним стояла незнакомая ему девочка.
— Ищу я, племянница, — пошутил Латохин, скрывая горечь, — своих…
— А кто ж вы будете? — все так же участливо спросила девочка.
— Буду я Латохиным Сергеем…
Девочка постаралась припомнить: а что ей известно о Латохиных и по своей немалой событиями жизни, и по разговорам взрослых? Но ничего ей не припомнилось.