Страница 18 из 92
— Помню…
— Я ему говорю: давай сделаем из старой калошины…
— Калоши, Ваня, калоши! — поправил Степанов.
— Да… Давай, говорю, вырежем из старой калоши такую печатку, сделаем штемпельную подушку, пропитаем чернилами, а вечерком пройдемся и припечатаем на немецкие объявления свое: «Бей фашистов!» Коли подумал, подумал и загорелся. Он ведь человек раздумчивый, немножко старичок…
— Помню, помню, — обрадовался Степанов воскрешенной точной детали. — Коля — старичок… С бухты-барахты ни за что не брался, но уж если возьмется — доведет до конца…
— Вот, вот… Самое главное, что нам обоим в этой затее нравилось: на немецком добре! Откуда бы мы взяли бумагу? Да еще ее наклеивать! А тут подошел, шлеп — и готово! Получайте!.. Все обдумали, решили, утвердили текст: «Смерть оккупантам!» Но дело застопорилось: нет калошины!
— Калоши, Ваня, калоши!
— Да… Нет, говорю, калоши! То ли выбрасывала их Пелагея Тихоновна, то ли в утиль сдавала, а только не оказалось у Акимовых ни одной старой калоши! Я к себе пошел — нету! Какая-то прямо чертовщина! Помню, валялись чуть не на каждом шагу, а вот схватились — и нету! Думаю, надо к соседям: за всем ведь ходили… За безменом, кантарем у нас еще называется, за мерой, если картошку покупали с воза, за всякой всячиной… А тут подумал: как же объяснить, зачем тебе несчастная старая калоша?.. Конечно, можно было бы придумать десять причин: дверь отходит, сделать набивку; вырезать прокладку для примусного насоса; выкроить заплату для починки другой калоши, мало ли?.. Но мне казалось — соседи сейчас же догадаются, зачем прошу. К соседям не пошел…
— Проблема борьбы с фашизмом: где взять калошу? — улыбнулся Степанов. — Где ж ты ее все-таки раздобыл?
— У Веры… Вырезал Николай буквы, наклеили на дощечку, а вечером пошли…
— Боялись? — спросил Власов.
— Еще бы!.. Наутро весь город только и говорил о наших призывах… Мы ходили по улицам и смотрели, как суетились немцы и полицаи: им надо было срывать распоряжения собственного начальства! Какой подрыв авторитета! И наверное, эти усилия врага — содрать то, что наклеили вчера, морально действовали на жителей не хуже самого призыва… Вот с этого мы и начали.
— Организация большая была? — спросил Степанов.
— Большой не назовешь… Собиралась, распадалась, все было! Непросто это…
Турин рассказал, как вначале организация оказалась на грани провала и распада, но пришел к ним коммунист Артемьев, приказал затаиться, никак и ничем не выдавать себя. А потом, побеседовав с каждым, посоветовал, что и как делать. Подпольщики вели пропаганду, добывали сведения для партизан. Ценной считалась информация об отправке эшелонов с невольниками в Германию. Если ее получить вовремя и вовремя передать партизанам, можно было освободить не одну сотню людей. Партизаны взрывали железнодорожное полотно и нападали на охрану поездов, которые везли рабов для немецких господ. Освобожденные пополняли ряды партизан, а о тех, кто не мог взять оружие, нужно было позаботиться опять же подпольщикам: рассредоточить, легализовать, снабдив документами…
— Не все получалось, — вздохнул Турин, — но что могли — сделали. И этому высокую оценку дали даже немцы, как это ни покажется парадоксальным.
— Постой, постой!.. Немцы — оценку деятельности партизан и подпольщиков? — спросил Степанов.
— Да, именно. Был район, где господа покорители не чувствовали себя господами. Даже боялись там появляться. Щиты поставили с предупреждением об опасности.
— Где же это?
— Дорога на Бежицу, западнее Дебрянска… Приехал бы раньше, сам мог увидеть эти щиты, а теперь небось кто-то из них крышу для землянки сделал или на топливо пустил… Надписи сначала на «дойче», потом на русском… Проходил я не раз, запомнил… «Внимание! Опасность — партизаны!» Подпольщиков они тоже часто называли партизанами, — пояснил Турин. — А ниже: «Строго воспрещается для гражданского населения, а также военным появляться в районе севернее дороги Дебрянск — Бежица. Всякий, кто появится в запретном районе, будет расстрелян». Только и всего! Ну и подпись обычная: «Местная комендатура Дебрянска».
— Да-а, — раздумчиво проговорил Степанов. — Такое надо бы сохранять для истории…
— Не до истории было… — Турин посмотрел на часы, встал: — Давайте спать…
Днем в райкоме появилась девочка в больших, с чужой ноги, ботинках. Под мышкой держала несколько книжек. Она поздоровалась со Степановым.
— Как тебя звать-величать? — спросил он.
— Ирой… Вы были у нас…
— А-а! — вспомнил Степанов. — Как ты маму зовешь, Ира?
— Мамой…
— Ну то-то!
Ира в смущении опустила глаза и, помолчав, спросила:
— А все-таки правда, что в школе будем петь?
— Конечно! — не задумываясь, ответил Степанов.
— Это хорошо, — отозвалась Ира с радостью.
Ира спрашивала о школе уже второй раз, но до Степанова и сейчас не мог дойти весь скрытый, глубинный смысл этого, казалось ему, простейшего вопроса. «Почему так хочет петь? Верно, любит…»
От человека, не перенесшего оккупацию, неизбежно, будь он хоть семи пядей во лбу, ускользали некоторые нюансы поведения людей, хвативших тогда лиха. Старуха Баева, например, вздрагивала, когда кто-нибудь из молодых мужчин быстро совал руку в карман. «За наганом!» На ее глазах немецкий офицер застрелил мальчика и девочку с красными шарфами. Как оказалось потом, он принял шарфы за пионерские галстуки.
— Товарищ Степанов, я книжки принесла, — Ира протянула три книги.
— Называй меня, пожалуйста, Михаилом Николаевичем, Ира…
— Хорошо…
Степанов стал рассматривать книги. Одна была — «Сказки» Пушкина, преподнесенная за отличные успехи и поведение ученику 4 «В» класса семилетней школы № 2 Владимиру Полякову; вторая — «Господа нашего Иисуса Христа святое Евангелие от Матфея, Марка, Луки и Иоанна» на славянском и русском языках, издание пятьдесят восьмое, Санкт-Петербург. Синодальная типография, 1905 год. Третья, без обложки и титула, — старый учебник физической географии со многими превосходно выполненными иллюстрациями и картами.
— Откуда это у тебя? — спросил Степанов.
— Нашла…
Все, кого немцы перед своим отступлением должны были гнать на запад, думали об одном: вернуться! Они знали, что оставлять в домах ничего нельзя: их сожгут или разграбят. Каждый старался отобрать дорогие чем-либо вещи и закопать в потайном месте…
И вот те, кто уже не чаял увидеть родной земли, вернулись к пепелищам. Одни нашли свои вещи в целости и сохранности, другие не сразу могли отыскать потайных местечек: зарыли возле сарайчика, а где теперь сам сарайчик? Но когда и отыскивали тайники, находили их другой раз пустыми…
Все было… Иные обнаруживали чужое добро случайно, и не все из этих иных в преддверии зимы и полной нищеты могли расстаться с найденными платками, валенками, шапками… Порой и отдать не знаешь кому… Не все вернулись: свалились где-нибудь в придорожную канаву от недоедания, болезни, удара резиновой плеткой.
Были и такие, кто хотел любой ценой выжить. Они шарили по пожарищам, зная, что добро обычно прятали в погребах, в сарайчиках под полом… А уж если подсмотрел, когда закапывали, тут и работы почти никакой…
То, случайно найденное или уворованное, что можно было носить, обменять на продукты, чаще всего уже больше не попадало в руки их настоящих хозяев. А фотографии, письма, памятки каких-то дорогих и важных для прежних владельцев событий — засушенные веточки, цветы, колечки волос, — вызволенные на свет божий, часто тотчас обращались в прах или, уцелев, начинали такие приключения, которые невозможно придумать и человеку с буйной фантазией… Не избежали общей участи и книги…
— Ира, — спросил Степанов, — ты принесла эти книги для школы?
— Да…
— Спасибо… Эти две я возьму, а эту, — Степанов протянул Ире Евангелие, — снеси обратно.
— Мамка и говорила: не возьмете ее…
— Скажи, пожалуйста, а еще могут быть в городе книги? Особенно учебники?