Ищу комиссара

— И не стекляшку вовсе, а хрустальный фужер! — горячо поправил, натягивая штанишки, Женя Данилов. — За стекляшку бы так не стали.

— Вот и приходится, — сказал Азаренок. — Возьмешь на свою голову… Да им-то что, ничего не будет, по четырнадцать еще нету, а мне-то опять сидеть за этот магнитофон. Дядя Саня! — неожиданно обратился он к Шабалину. — Дай-ка закурить, с утра бычка во рту не держал.

Шабалин нахмурился, секунду помедлил, затем молча выдвинул ящик стола, достал пачку «Беломора».

— Спички есть, — сказал Азаренок. — Вот спасибо, а то матуха ни копья на курево не кидает. Правда, у ней и у самой не густо, как братана посадили… Ты меня прямо щас в КПЗ заткнешь, дядя Саня?

— Да нет, — ответил Шабалин. — Передам, — кивнул на «Телефункен», — в прокуратуру, пусть они решают.

— Тогда ладно, — сказал Боцман, — я за эти дни, может, матухе дров успею напилить.

В это время дверь распахнулась, и в кабинет вбежала инспектор детской комнаты лейтенант Савина. Ее короткие белые кудряшки растрепались, брючный костюм был не совсем хорошо отглажен — собиралась она, видно, наспех. Запыхавшись, Валентина Александровна остановилась у стола, стараясь перевести дух.

Азаренок выхватил изо рта папиросу и спрятал за спину. Но было поздно.

— Куришь?! — вскричала Валентина Александровна, тряхнув кудряшками. Боцман отрицательно мотнул головой. — Как нет?! А это что?! Дай сюда! — бросилась она к Азаренку. — Кому говорю, дай сюда руку! А ты знаешь, как губительно действует никотин на молодой организм?! Я тебе разве не говорила?! Дай, говорю, папиросу!..

— Да нету ее у меня, — басил Боцман, вставая со стула, в то время как Валентина Александровна проводила тщательный розыск: заглянула под стул, заставила Азаренка вывернуть карманы — все было напрасно. Папиросы нигде не было. Боцман же недоуменно пожимал плечами. — Говорю же вам, нету…

— А-а! — еще более поразилась Валентина Александровна, взглянув на Хайму. — Ты в помещении в шапке сидишь?! — вскричала она в сильнейшем волнении. Рябкин торопливо сдернул кепчонку — Сколько раз тебя учить, что в помещении головной убор необходимо снимать?! Ты же этим себя не уважаешь! Тем, что сидишь в головном уборе!! Этим ты не уважаешь прежде всего себя!!!

— Я больше не бу-у-уду… — жалобно тянул Хайма. — Я в последний ра-а-аз…

Валентина Александровна захлебывалась от возмущения, и тут вдруг, сообразив все до конца, округлив глаза, повернулась к Шабалину:

— И это все при вас?! В вашем присутствии?!!

Она в изнеможении опустилась на стул, хватая ртом воздух. Редозубов торопливо налил из графина воды и подал ей. Она отпила глоток, стуча зубами о край стакана.

Шабалин поморщился.

— Валентина Александровна, — сказал он. — Вы же сказали, что болеете. Зачем же так себя волновать? Зачем вы вообще пришли?

— Да, я болею, — гордо ответила та. — Но я не могу смотреть равнодушно, как… как… Я должна была прийти сюда и поговорить с ними! А вот вы…

— А вот мы, — Шабалин встал и взглянул на Редозубова, как бы делая заявление и от его имени, — считаем, что вам нужно было разговаривать с ними раньше. А теперь с ними будем говорить мы! Вот так, Валентина Александровна!

13

— Вот так, Валерии Романович, было дело, — сказал Шабалин и придавил в пепельнице окурок. — Никто не собирался и не собирается ее дискредитировать, — продолжал Шабалин. — Она сама себя дискредитирует перед подростками. Так работать нельзя! — произнес он знаменитую фразу бывшего начальника ОУР Собко. — Надо Рябкину родительских прав лишить, — материал не собран!.. А Савина учит шапку снимать в помещении! Или взять того же Азаренка: отец сидит, брат сидит, сам полтора года провел в ВТК[11], мать уборщицей еле тянет, а Савина трагедию видит в том, что он закурил! Да я сам, Валерий Романович, если хотите знать, с тринадцати лет курю! Хвалиться, конечно, печем, но уж так получилось. А в пятнадцать уже на заводе вкалывал, слесарил. И, как видите, не стал ни вором, ни хулиганом, даже, кажется, наоборот.

— Да и я в школе потягивал, — неожиданно вспомнил Проводников, и тут же крайняя досада на себя охватила его. Ему никак не удавалось повернуть разговор в нужное русло. Вновь и вновь выходило, что то, о чем говорил Шабалин, является гораздо более важным, чем то, о чем собирался побеседовать замполит. — Александр Николаевич, — решительно произнес Проводников. — Вот мы с вами люди одного поколения, даже одногодки. Даже социальное происхождение, если уж на то пошло, как будто одинаковое. Служим одному делу. И тем не менее никак не можем понять друг друга. Скажу больше…

В дверь коротко, но громко постучали, вслед за тем она отворилась, и на пороге возникла стройная, хорошо одетая женщина лет тридцати пяти или чуть постарше.

— Я занят! — строго сказал Проводников, ожидая, что дверь закроется, но этого не произошло. — Я занят! — повторил Проводников. — Зайдите, пожалуйста, попозже…

— Я — Данилова! — коротко бросила женщина, проходя, как хозяйка, в кабинет. — К сожалению, вашего начальника я не застала, он где-то в райисполкоме, Чиладзе тоже, приходится обращаться к вам. — Она обошла стоявшую у нее на пути раструбом вниз трубу, села в кресло напротив Шабалина, поставила черную кожаную сумочку на стол, предварительно сдвинув передвижной календарь, и, поправляя юбку, сказала: — Надолго вас не задержу.

— Вы… мать Жени Данилова? — осведомился Шабалин.

— Я — невестка Георгия Михеевича Данилова, — не удостоив Шабалина взглядом, ответила женщина. — Вы, надеюсь, в курсе? — обратилась она к замполиту.

— В курсе, — сухо сказал Проводников. — Что ж, слушаю вас.

— A-а… лейтенант?.. — женщина небрежно кивнула в сторону Шабалина.

— Лейтенант тоже в курсе, — ответил Проводников, хотя прекрасно понял, что женщина спрашивала, не будет ли Шабалин лишним. — Слушаю вас.

Женщина еще раз поправила юбку и сказала:

— Я слышала, что для трудных детей существуют какие-то спецшколы, где их…

— Ах вот вы о чем! — вмешался Шабалин. — Да, такие школы есть. Но вы можете быть спокойны: вашему сыну она пока не грозит. Он, в обшем-то, в этой краже участия не принимал… да хотя бы и принимал: для спецшколы этого мало.

Женщина, взглянув на Шабалина как на посторонний предмет, прикоснулась пальцами к сложной прическе и продолжала:

— Вы не можете вообразить, капитан, что это за ребенок! Постоянно что-то ломает, крушит! Во что ни одень, все превратит в лохмотья! Вчера залил гуашью индийский ковер! Это какой-то тяжелый кошмар! — В глазах у нее появились слезы. — Уже просто не знаю, что мне с ним делать!..

Шабалин потянулся было за папиросой, но, взглянув на женщину, передумал и откинулся опять на спинку кресла.

— У вас один ребенок? — спросил он. Женщина не удостоила его ответом. — Конечно, приятного в этом мало, — тем не менее продолжал Шабалин, — но… не принимайте так близко к сердцу. Смотрите на эти вещи проще. Кто из нас в детстве не драл штанов и чего-нибудь не ломал!..

Едва Шабалин произнес слово вещи, женщина больше не слушала его. Выпрямившись в кресле и осторожно сжав кулачки так, чтобы не поломать длинные ногти, она гневно закричала:

— Вам, может быть, ваши вещи достались задаром, легко, а я своим цену знаю! Я этот ковер, который он варварски угробил, вот этими ногами выбегала! Вы, может, свои ковры получили в наследство, а я…

— Погодите, — сказал Шабалин, никогда в своей жизни не имевший никакого ковра, — я что-то не совсем вас понимаю…

— А вам незачем и понимать! Кто вы вообще такой?!

— То есть… как? — растерялся Шабалин.

— Это начальник уголовного розыска, — мрачнея, сказал Проводников. — Но… я тоже не совсем понимаю…

— Ах, вот оно что! Значит, начальник уголовного розыска считает, что если этот бандит разбил хрустальный фужер, поцарапал финскую стенку, залил гуашью ковер, — всего этого мало?! Для того, чтобы отправить ребенка в спецшколу, нужно, чтобы он зарезал собственную мать?! Да еще он, оказывается, и вор! И всего этого мало?!

11

ВТК — воспитательно-трудовая колония.