Страница 62 из 70
У Лены сонно смыкаются глаза. Она рада приходу мамы, ведь так ждала ее, но не может побороть свою сонливость.
— Я купила тебе мороженое — целых два килограмма, — говорит мама и спрашивает: — Будешь кушать?
— Нет, — отвечает Лена. — Я потом, я лягу спать.
Мама доводит дочь до постели, укладывает ее, заботливо укрывает одеялом.
Сквозь надвигающийся сон Лена чувствует сидящую рядом маму и ей хорошо и счастливо от прикосновения ее мягких, теплых и ласковых рук. В розовом полузабытьи мама кажется сказочным существом, бесконечно нужным и дорогим.
И уже заснув, Лена все еще чувствует прикосновение рук мамы.
Потом ей видится деревня, где живет ее бабушка, папина мама, где они были прошлое лето; видится лес и поляна в цветах. Цветов так много — самое настоящее море цветов! Она рвет их и подает маме. А мама смеется, она такая счастливая, у нее уже огромный букет. Потом они бегут к реке и видят бегущих нм навстречу папу и Павлика. И у них в руках цветы, удивительные, самые красивые в мире цветы. А вдали голубеет река.
— Цветных, счастливых снов тебе, доченька, — целуя девочку, говорит мама, но Лена уже не слышит ее слов.
Она не услышит и разговора, который произошел между мамой и папой на кухне.
Папа вернулся домой в одиннадцать часов ночи.
— Собрание затянулось, — устало садясь за стол, говорит он. — День сегодня какой-то сумасшедший. С самого утра начались всякие неувязки: то бетона не было, то электроподогрев вовремя не установили. Ростверг заливали — дело ответственное.
— У тебя все дела ответственные, — говорит укоризненно мама.
Она тоже выглядит уставшей.
Помолчали немного.
— В этом месяце начнем отделочные работы на детском садике, — говорит папа, осторожно, виновато взглянув на маму.
— Лена совсем извелась с Павликом, — голос у мамы озабоченный. — Она и нянька, и хозяйка, и воспитательница. У нее нет детства.
— Нужно потерпеть немного, построим садик и…
— Ты опять уступишь свое место какому-нибудь остронуждающемуся рабочему, — перебивает мама. — Чужие дети тебе дороже чем свои.
— Не говори глупости. Мне все дети дороги. Нужно потерпеть, мы же можем, а другим еще сложнее. Вот построим садик…
— Всегда ты так! — мама заплакала.
Папа поднимается из-за стола, подходит к маме и обнимает ее. Мама устало кладет голову на его плечо и затихает.
Рано утром все в квартире просыпаются от радостного возгласа Павлика:
— Два, два будет!
— Что случилось? — спрашивает удивленная мама.
— Тебе что-нибудь приснилось? — беспокоится папа.
— Два будет! Два будет! — как заведенный повторяет Павлик.
Лена тянется, сладко зевает, улыбается, приподнимается на постели и поясняет всем:
— Павлик наш будет великим математиком. Он во сне решил задачку.
— Какую задачку? — ничего не поймет папа.
— У меня было одно яблоко, потом дали еще одно, следует такой вопрос: сколько яблок у меня стало? Сколько, Павлик?
— Два, два!.. — кричит Павлик, весело прыгая в кроватке.
— Молодец! — говорит папа.
— Молодец! — говорит мама.
Лена улыбается счастливо и начинает собираться в школу.
Ожидание начала путины
С моря дует сильный, прохладный ветер. Глухо хлопает брезент палаток, высокая, зеленая осока шелестит молодо, упруго, легкие клубы пыли, завихряясь, ввинчиваясь в воздух, убегают по узкой дороге от моря за песчаный косогор. День выдался солнечный. Попрятались надоедливые комары, высокопородистые, нагловатые, какие бывают только, на Севере. Они, кажется, кусают даже сквозь ватные телогрейки.
У больших, выцветших состарившихся под дождями и солнцем палаток сидят рыбаки. С высокого берега далеко видно море, золотистые поплавки невода на синей воде, белый пароход у причала — на другой стороне залива, покуривающий капроновым дымком. Безмятежны рыбаки, молча вырезают из твердой, прочной пробки запасные поплавки на невод, а в большой палатке возятся женщины с брезентом и тоже не разговаривают — лень.
Повариха Анна, высокая, полная, с редкими волосами, сожженными перекисью водорода, с белыми ногами, на которых видны алые расчесы от укусов комаров, ходит вокруг костра, помешивает кашу и сонно поглядывает на огонь, море и свою двухместную голубую палатку. От тепла, от того, что нет комаров, ее тянет ко сну.
Бригадир рыбаков Каант — худенький, будто подсушенный, с темным обветренным до шелушения лицом, суетится у сети. Сеть капроновая, прочная, с крупными ячейками на кету, висит на кольях и посвистывает на ветру однообразно, словно жалуется на что-то. Каант связывает порванные ячейки, выпутывает мусор, изредка посматривая на другую сторону залива, где город с белыми домами, на безоблачное небо, и тяжело вздыхает. Погода стоит хорошая, ловить бы да ловить рыбу, но что поделаешь, не начался ход кеты, даже на уху пока ничего не поймаешь.
— Какомэй! — восклицает бригадир, остановив взгляд на море. — Хороший пароход, красивый!
На той стороне залива от причала отходит белоснежный лайнер, такой большой, что кажется полгорода оторвалось и уплывает в море.
Рыбаки у палатки тоже бросили работу — смотрят. С парохода доносятся обрывки веселой музыки, потом звучит басом гудок.
— Людей повезли на материк, — сказал кто-то. — Вот у кого жизнь!
«Куда люди едут, — думает Каант, — путина на носу, а они?! Нехорошо так… путину бросать…»
Бригадир достает сигареты, закуривает. Каант больше не смотрит на море, он потерял всякий интерес к пароходу, набитому людьми и музыкой. Праздности Каант не любит.
На берегу остро пахнет дымом и морем. Нет только главного запаха, запаха рыбы. «Но ничего, — утешает себя Каант, — скоро пойдет рыба. Хотя может случиться и так, как было в прошлом году: ждали-ждали большого хода кеты, а его так и не было. План не выполнили, заработок был плохой».
Недалеко от палаток, ближе к воде, у длинного высокого навеса, толкаются люди, гудит натужно бульдозер, и мужчина, высокий, с большой седой головой, в потертом сереньком костюме, бегает, машет руками — командует. Это колхозный мастер по засолке рыбы Иван Филиппович. Правление назначило его старшим на рыбалке. Сюда он приехал недавно и вот уже достал где-то чаны, и строит свой колхозный микрозасолочный цех — на случай, если рыбы будет много и ее не успеют отправить на завод.
Каант посматривает на мастера, слышит его громкий, заглушающий даже рокот измученного бульдозера голос и думает: «Если Иван Филиппович приехал и стал строить засолочный цех — будет рыба. В прошлом году его не было и рыбы не было. Он рыбу чувствует, как олень важенку во время гона».
Шумит монотонно синее море, и белые барашки волн все бегут и бегут к берегу. «Чего они бегут? Давно бежали, теперь бегут, через месяц, через год тоже будут бежать». Каант задумчиво затягивается сигаретой.
Самое памятное, самое важное, что было в жизни Каанта, связано с морем и с нелегким трудом. На море, в дни путины, нет праздников. Путина — это тяжелая работа, но путина все-таки и праздник. Потому что зимой, когда занесет рыбалку снегом, море скует льдом, а тело сбросит усталость, — заноет душа, затоскует о синем просторе, о свисте сетей на ветру, о запахе травы, рыбы. Лето, путину вновь будешь ждать, как праздника.
Каант курит и думает о своей жизни. Когда нет настоящего дела, время кажется долгим и ненужным. Всегда было так. С далекого детства, когда его, четырехлетнего мальчонку, отец впервые взял на рыбалку, до сегодняшних дней, когда уже и его пятнадцатилетний сын вместе с рыбаками смотрит беспокойно на море, ожидание всегда изводило душу.
— Смотрите-ка, Собранияк! — показывая рукой на дорогу, говорит кто-то из рыбаков.
— Откуда он взялся?
— Ну, если Собранияк, так собрание будет.
Мужики бросают работу, встают на ноги, чтобы лучше рассмотреть пешехода.
— Идет-то как быстро! — восклицают. — Будто молодой!