Осень без любви

Эти строки из последнего письма отца он выучил наизусть.

Дорога к новому месту работы заняла у молодого учителя уйму времени. Самолеты в отдаленные поселки еще не летали, не ходили пассажирские катера и пароходы. Курнев добирался до поселка, в котором ему предстояло работать директором начальной школы, около месяца на пароходе-снабженце, завозившем на фактории и метеостанции продукты и одежду…

Единственная учительница на четыре класса, молодая девушка, всего два месяца назад прибывшая с материка, встретила. Курнева не скрывая радостных слез.

— Еще немного и я бы сошла с ума, — заявила она. — Они меня каждый день до слез доводят. Дети вербованных рабочих — отпетые бандиты: курят, матерятся, дерутся между собой.

Школа была совсем небольшой — круглое, убогое строение из ящиков, похожее на чукотскую ярангу. Для теплоты и прочности стены обложены дерном. Помещение разделено тонкой перегородкой на три части — два класса и раздевалка, в центре стояла большая печь. С южной стороны к школе пристроен «аппендикс» — это библиотека, и учительская, и здесь же жила учительница. Окна в школе были не в стенах, как в нормальных помещениях, а на крыше. Зимой «большую ярангу», как звали школу чукчи, сильно заносило снегом, крышу откопать было гораздо легче.

Сам поселок тоже был убог и мал. На высоком морском берегу приютилось несколько яранг и землянок. Совхоз организовали всего год назад, и все еще предстояло построить.

Летом, в навигацию, завезли строительные материалы, бригада, прибывшая с материка по вербовке, уже заложила новую большую школу-интернат, несколько жилых домов, клуб, магазин.

В первый день они проговорили почти до самого утра. Молодая учительница Клавдия Петровна, или просто Клава, большеглазая, полненькая, с длинными толстыми косами, соскучившись, щебетала не умолкая и успела рассказать все о себе.

Клава родилась в Хабаровске, закончила там педучилище и приехала на Чукотку. Здесь ей пока нравилось, только ужасно было тоскливо и одиноко.

— Хорошо, что вы мужчина, — лупая большущими, с кулак, карими глазами, застенчиво краснея, говорила она. — Вас ребята будут слушаться. Когда мне из районо сообщили, что едет директор, я больше всего боялась, что это будет женщина. Думаю, пропадем мы, две бабы.

На ночлег Курнев устроился в одном из классов. Расстелил на полу кукуль, который ему выписали в совхозе, залез в него и тотчас заснул.

Утром всех ребят собрали в одном классе. Курнев сильно волновался, как-никак предстояло провести первый самостоятельный урок, к тому же в должности директора школы.

Клавдия Петровна рассадила учеников за самодельные столы и представила Ивана Александровича. Тридцать пар любопытных глаз, не мигая, смотрели на нового учителя и ждали, когда он произнесет свое первое слово.

— Ребята, сегодня на уроке вы не будете отвечать домашнее задание, мы просто с вами поговорим. Кто из вас желает рассказать любимое стихотворение?

Несколько ребят тут же подняли руки. Особенно сильно тянула руку худенькая девочка за первым столом. Иван Александрович кивнул ей, попросив вначале назвать фамилию и имя.

— Кутгеут Мира.

Навсегда ему запомнилась девочка Мира, названная так уже в школе, ведь чукчи раньше не имели имен, названная в честь мира, только что воцарившегося на земле.

Девочка бойко прочитала на ломанном русском языке стихотворение Пушкина «У лукоморья дуб зеленый…» и села. Потом это же стихотворение прочитала два мальчика.

— Ребята, кто из вас знает загадки? — спросил Иван Александрович.

Первой руку опять подняла Мира Кутгеут.

— Пожалуйста, Мира.

— Без рук, без ног, а пишет?

— Кто это, ребята?

— Карандаш! — хором закричали в классе.

— Правильно, молодцы! Какие еще вы знаете загадки? Может, кто-нибудь расскажет интересный рассказ из книжки или из своей жизни?

Не успел Курнев произнести последнее слово, как из-за крайнего стола вскочил рыженький, худенький мальчик, все время с каким-то не то скучающим, не то пренебрежительным видом посматривающий на нового учителя, громко, разом загоревшись, спросил:

— А можно мне вам загадать загадку? Эти-то не ответят, они тыловые крысы.

Он махнул уничижительно рукой на ребят и уставился голубыми, полными любопытства, насмешки глазами на Курнева.

Иван Александрович прямо растерялся от этого, несущего в себе иронию взрослого человека, взгляда и, машинально соглашаясь, кивнул головой, и еще успел подумать, что это, наверное, и есть тот Круглов, из-за которого больше всего плачет Клавдия Петровна.

— Без рук, без ног, а на бабу лезет? Кто это?

Ребята повзрослей весело заверещали, Клавдия Петровна покраснела до корней волос и потупила стыдливо взор. Курнев просто онемел и машинально развел руками.

— Фронтовик, кто ж еще? Знать надо, — довольный прокричал мальчишка и, не останавливаясь, продолжал: — А вот история из жизни. У нас в деревне немцы одной бабе пузо натискали, а муж вернулся с войны и из нагана в нее как пальнет. Я сам видел, из груди кровища так хлестала — жуть…

В классе наступила гробовая тишина, хотя в тоне говорившего были все та же ирония и веселость, стремление посмешить. Видимо, дети уловили трагизм в рассказанном.

Иван Александрович настолько был шокирован, что не смог ничего сказать ребячьей аудитории, объявил перемену и попросил Круглова остаться.

— Разве можно, Круглов, такие вещи в классе говорить! — как только вышли все дети, накинулась на ученика Клавдия Петровна.

Тот ничего не говорил, но в глазах так и полыхала дерзкая насмешка.

— Подождите, Клавдия Петровна, — заговорил Курнев, удерживая учительницу от дальнейшего резкого разговора.

— Ты в самом деле все это видел? — пытливо всматриваясь в глаза мальчика, спросил он.

Ирония в глазах Круглова разом потухла.

— Правда, видел, — в ответ прошептал он.

— Страшно, когда на глазах убивают человека?

— Страшно, очень страшно! Только все говорили, что он ее за дело убил.

Курнев заглянул в глаза Круглова и был поражен по-взрослому умудренным покоем их взгляда. И он понял, что сейчас не время говорить этому, познавшему так много лиха ребенку о том, что могли быть обстоятельства, оправдывающие ту женщину, что не в праве человек, кто бы он ни был, лишать другого человека самого великого — жизни.

— От тебя пахнет табаком, ты куришь? — изменив тему разговора, спросил Курнев.

— Курю, — без тени смущения ответил мальчик. — У нас все в деревне курят — нам можно, мы войну перенесли.

— Ты с отцом и матерью приехал?

— Нет, только с матерью. Отца немцы подстрелили.

— Как тебя зовут?

— Петей.

— Петя, ты не кури пока при ребятах, хорошо, а потом мы все с тобой обсудим. Ну, иди, отдыхай.

Когда мальчик вышел из класса, Клавдия Петровна, еще более красная и растерянная, спросила:

— Вы ему позволили курить?!

— Успокойтесь. Если мы будем запрещать, он не бросит, будет прятаться, таиться и разуверится в нас. Нам предстоит нелегкая борьба за Петю. А парень он хороший, и вырастет из него хороший человек.

— Мне бы ваш оптимизм. И откуда в вас все это?

— От отца, Клавдия Петровна. Он говорил: «Если человек не видит лучшего в будущем, значит, он неправильно живет». Кстати, мой отец был учителем и, как Петин отец, не вернулся с фронта.

Все последующие дни для Ивана Александровича были наполнены хлопотами. Нужно было на зиму запастись углем, продуктами для интерната, утеплить школу. К тому же он вел занятия и большую внеклассную работу.

За хлопотами Курнев не заметил, как сильно изменилась Клава. Она похудела, под глазами появились синяки, и от того глаза казались еще больше, они пугали своею бесконечной глубиной.

Однажды ночью Иван Александрович проснулся от какого-то глухого стенания. Он прислушался и понял, что это плачет Клава. Курнев поднялся, прошел к комнате учительницы и увидел ее в приоткрытую дверь. В белой ночной рубашке, с распущенными волосами, Клава лежала на кровати и, уткнувшись в подушку, плакала сдавленно, приглушенно, боясь и стыдясь своего плача.