Закат

Дюма сбежал. Но люди около него остались те же.

Сын ненавидел эту богему. Когда-то и он прошел сквозь это, но теперь остепенился, писал мелодрамы, осуждал отца и жил респектабельной жизнью много зарабатывающего буржуа. Они встречались все реже и реже. Дюма лишь усмехался и, как-то встретившись с Александром на чьих-то похоронах, сказал, вздыхая:

- Что ж, мой дорогой... Возможно, что в следующий раз я увижу тебя только из гроба... Когда и меня повезут на кладбище...

Сын был его единственным наследником, сейчас не ожидавшим, конечно, никакого наследства. Но Дюма по-прежнему его любил трогательно. Он помирился с Катрин Лебай - матерью Александра.

Истекло уже тридцать лет с тех пор, когда кудрявый, самонадеянный и сильный молодец провинциал Дюма познакомился с той парижанкой, которая была его первой любовью. Тогда он был мелким министерским писцом. И теперь с грустью он думал о том, что не вернуть этих потерянных лет. Была чудесная любовь. И нет ее. Только случайные связи. Была огромная литературная слава. Но с ней как будто что-то стряслось! Дюма не верил в падение своего таланта. Правильнее было бы сказать: не хотел даже самому себе признаться в этом, считая, что к нему просто несправедливы и что в жизни очень многое подчиняется моде... Новые литературные звезды горят слишком ярко. Совершенно естественно, когда люди интересуются молодостью... "Жизнь - это поток. Но я не завистлив, я люблю молодежь, люблю все талантливое... Спокойнее, Катрин".

Так он беседовал с ней, сидя в старинных креслах около ветхого столика красного дерева. На этом столике он написал своего "Генриха III". Эта пьеса и была его трамплином. Он "прыгнул вверх". Тогда все началось... Нет, он все тот же. Терпение. Опять придет весна. Она приходит и к старым деревьям...

Дюма поднял бокал, и Катрин подумала, что Александра ничему не научила жизнь. Он беспечен, как в юности. И, улыбаясь, она вспоминала о сюртуке, который когда-то чинила ему и разглаживала перед премьерой "Антони". Эта реликвия до сих пор висела у нее в шкафу...

Год шел за годом. Одна весна сменялась другой. Но в Париже уже не интересовались автором "Трех мушкетеров". Дюма мастерил пьесы, судился со своими противниками, обвинявшими его в исторических извращениях, и, несмотря ни на что, по-прежнему был уверен в себе. Когда цензура запретила постановку его драмы "Могикане Парижа", он написал Наполеону III письмо. Смысл его заключался в следующем: что как тридцать лет назад, так и сейчас во главе французской литературы стоят три человека... "Это Виктор Гюго, Ламартин и я". Чиновники долго смеялись. "Могикане" увидали свет рампы. Но зрительный зал пустовал. Тогда он стал ходить по чужим премьерам.

При возобновлении "Эрнани" Дюма демонстративно аплодировал своему другу Гюго. На премьерах сына он старался еще больше. Одетый в черный сюртук, в белом пикейном жилете, подпиравшем его толстый живот, он выставлял себя напоказ в средней ложе балкона. Огромный букет, обернутый в белую бумагу, лежал перед ним на барьере. В течение всего спектакля он смеялся, вызывал актеров, кричал "браво" посреди реплик. Затем, когда вызывали автора, он вдруг подымался с букетом в руках, раскланивался и улыбался направо и налево, посылал дамам воздушные поцелуи, как бы говоря: "Смотрите, ведь этот мой малыш написал пьесу!"

После этих премьер, точно завидуя сыну, он вновь начинал мечтать о театральных триумфах. Пытался возродить свой Исторический театр. Объявил подписку. Только несколько студентов Политехнической школы, откликнувшись на его призыв, прислали какие-то гроши. Он затеял другое. Под сводами, поддерживающими Венсенскую железную дорогу, в маленьком театральном зале под грохот и паровозные свистки были сыграны его "Лесники". Спектакль провалился. И артисты остались на улице. Тогда он их назвал "труппой Александра Дюма" и подвизался с ними в пригородных театриках, пока не решился покинуть Париж. Он устал от капризов столицы.

Его видят теперь во Флоренции. Он приготовляет ризотто, он размахивает кастрюлей и кричит "виват", узнав, что Италия объявила Австрии войну. Затем вдруг снова он появляется в Париже. Франкфурт только что разграблен пруссаками, бургомистр Франкфурта повешен. Дюма должен все это видеть своими глазами, он едет во Франкфурт, на место происшествия. Затем пишет роман "Прусский террор".

Но журналисты насмехаются над творчеством этого повара-любителя. Не он ли держал ручку от сковороды и переворачивал омлет той рукой, которая когда-то писала "Королеву Марго" и разоблачала венценосцев. Хорошо! Публика не хочет больше ни его романов, ни театральных пьес, - он только что опять потерпел в Одеоне оскорбительное поражение. Хорошо! Тогда он будет обслуживать публику своей кухней! Да, как повар! Матлот из карпа, приготовленный им, считается шедевром. Кухарка Верона*, искусная повариха, предчувствуя соперника, язвительно говорила о нем: "С его карпом то же самое, что с его романами. Делают их другие, а он только подписывает. Он страшный хвастун!" Дюма, узнав об этом, возмутился. Он пригласил Верона и попросил поставить свидетелей к плите. Он действовал у плиты сам, матлот был превосходен, и кухарка признала себя побежденной.

_______________

* В е р о н Эжен - известный французский журналист и писатель (1825 - 1889).

Все в кулинарии было подвластно ему. Он щеголял рецептами европейской и африканской кухни. Не меньше, чем своими книгами, он гордился уменьем приготовить "алжирский мешуи" или кролика, изжаренного в собственной шкуре. Он подавал макароны и осьминога в масле или в сухарях, следуя правилам, установленным метрдотелем трагической актрисы Ристори. Когда у него случались деньги, он сам закатывал обеды, пышно угощая актера негра Олдриджа, только что с огромным успехом сыгравшего в Париже Отелло.

Литераторы частенько встречают его в кухне какого-нибудь провинциального трактира. Он священнодействует, без шляпы, без сюртука, в одной рубашке, с растрепанными седыми волосами, румяный, как Фальстаф. Он начиняет жирную пулярку трюфелями, жарит ее, режет ломтиками лук, передвигает котлы, бросает чаевые поварятам и щиплет толстую кухарку. Он счастлив, как школьник на каникулах. У дверей толпою стоят любопытные. Потом начинается обед. Он ест как слон. Пьет меньше. Вокруг него все уже под хмельком, вокруг него объятия и поцелуи. Затем он уезжает, и хозяйка трактира по высокой цене распродает остатки обеда, приготовленного господином Дюма.