Страница 45 из 137
Он внутренне солидаризируется с военными, воюющими структурами, и в нем срабатывают рефлексы, которые были заложены в семье и в школе, на что, собственно, и указывается в «Надписи», где Коробейников, отправляясь на Жаланашколь, выполняет задание офицера КГБ, сотрудничая таким образом с мегамашиной.
«Я оказался в военной среде на Даманском, там, где говорили о неизбежности большой войны с Китаем. Это не просто атака. Война с Китаем — а как отреагирует наш флот? а ядерный арсенал? а что будут делать наши окраины, а как поведет себя Варшавский пакт?.. А что чехи — они будут пятой колонной? Правильно, давить надо сук, чтобы они в спину не стреляли воюющей с Китаем красной империи».
«Работа в газете вывела меня на совершенно новую тематику, на новые круги, на новых людей. Это позволило мне войти в контакт с самыми разными средами, с самыми разными кружками человеческими. Именно через газету. И через газету началось мое огосударствливание. Через „Литературную газету…“».
В жаланашкольском эпизоде романа «Надпись» возникает полковник Трофимов, поначалу напоминающий толстовского капитана Тушина, а затем вдруг (не особенно мотивированно) превращающийся в мудрого жреца, китаиста-интеллектуала; переливающийся персонаж с двойным дном, он объясняет Коробейникову, что сегодня они заложили начало большого континентального конфликта, в котором через 70–100 лет будут участвовать их внуки. Любимая теория Проханова: рано или поздно, в XXI или XXII веке, в зависимости от стратегии США, Россия обречена на столкновение с Китаем, и Даманский — не случайный эпизод, но всего лишь пролог будущей драмы. Россия вынуждена решать, кому сдаться — Америке или Китаю.
«Китайская опасность — это вечный кошмар русского самосознания. Я думаю, он существует еще с XVII века, когда Китай был очень далеко и когда русские вообще китайцев не видели. Это было связано с нашими традиционными русскими ужасами, с Гогой и Магогой. Впервые желтую угрозу почувствовали в начале XX века — Блок, Розанов; советская цивилизация прожила, не думая об этом, и только на Даманском опять подступило. Пока вектор китайской экспансии направлен на юг в сторону Малайзии, Индонезии и Австралии. Но такая огромная масса, конечно, посылает своих гонцов и на Север, каждый гонец численностью в один миллион человек. Он нет-нет да и приходит на обезлюдевшие русские пространства. Мистически, метафизически эта огромная китайская цивилизация всегда дышала в загривок России. А уж когда Сибирь стала русской и когда, скажем, Арсеньев со своими казачьими экспедициями пришел на земли Приморья, он там увидел огромное количество китайцев: фанзы, поселения. Наздратенко, губернатор Приморья, рассказывал мне, как казаки Арсеньева выжигали китайские поселения: по существу, экспедиция Арсеньева была не только топографическая, она была военной, связанной с этнической зачисткой территории: китайцы уже тогда мощно двигались, добираясь чуть ли не до Якутии».
— Расскажите, как эксперт в этом вопросе, о ваших прогнозах.
— Крайне ослабленная Россия, которая продолжает слабеть, стремительно теряя волю к историческому существованию, в лице своих будущих политиков будет постоянно маневрировать между Китаем и Америкой, пытаясь найти у Америки защиту от китайской угрозы. Я был знаком, дружил с американцами, которые страшно боялись заселения Сибири китайцами, Китая с его гигантской экономикой, колоссальной антропомассой и мощнейшим экспансивным вектором. И был проект американизации Сибири, чуть ли не установления «першингов» на китайской границе. И я думаю, что появление сейчас американских баз в Средней Азии — это отчасти выполнение того плана. Американизация Средней Азии направлена не столько против России, сколько против Китая. С другой стороны, Россия должна постоянно спекулировать на имеющемся в российском сознании антиамериканском факторе, заверять китайцев, что в будущем конфликте Китая и Америки, который, видимо, неизбежен, Россия будет занимать прокитайскую позицию. Отсюда такое осторожное отношение к Тайваню, отказ от приемов ламы и прочее. Но дело в том, что та часть американской элиты, скажем, бушевской элиты, которая рассчитывает на Россию в своих столкновениях с исламским миром — раз, и в будущем крупном столкновении с Китаем — два, она может быть сменена другой, контрбушевской элитой, либеральной, демократической элитой, которая просто разыграет Россию, обменяет ее на стратегическое время, кинет Китаю российскую кость и получит передышку на весь XXI век. Поскольку американцы будут переваривать и поглощать мир целиком, неолиберализм ведь ненасытен, в какой-то момент они подойдут вплотную к проблеме Китая. И там, внутри этого жуткого треугольника — Китай, Индия, Пакистан — заложен огромный конфликт, готовый взорваться изнутри. И этот конфликт, я думаю, в какой-то момент американцы будут разыгрывать. И если, скажем, Ангола или Мозамбик, Никарагуа были локальными конфликтами в относительно мало населенных районах мира, а я видел, как этими конфликтами пользовались великие державы, чтобы держать в напряжении целые континенты, я думаю, что Кашмир какой-нибудь может превратиться в кошмар, он может затянуть в свою жуткую воронку миллиарды китайцев, и индийцев, и пакистанцев. Можно раздуть такой гигантский пожар, который отвлечет эти матки, из которых извергаются народы. Это отвлечет их от Европы, от России, и они будут поглощены непрерывной бойней, потому что эти народы достаточно легко управляемы и провоцируемы, особенно Индия и Пакистан. Поэтому русское будущее в свете этого страшного гипотетического конфликта тоже представляется проблематичным, потому что конфликт будет проходить на границах России. Если между Индией и Пакистаном или Индией и Китаем произойдет ядерное столкновение, возникнет гигантский выброс населения. Они побегут в Афганистан, они побегут в Киргизию, они побегут в республики Средней Азии и, конечно, они хлынут сюда, в Россию, где много пустоты, где много рек, где много нерастраченных лесов, где мало русских.
Глава 9
Был ли кто-нибудь, кто скептически отнесся к его рассказам о «встрече с ангелом»? Нет, но ведь он и не трепался о своем «лопасненском ужасе» (или пароксизме счастья) на всех углах, только людям, которые могли это понять. Их реакция, впрочем, также была неоднозначной. Отец Лев предложил ему быть осторожным, поскольку «это мог быть дьявол, а не ангел. Это могло быть прельщение. И у тебя не могло быть уверенности в том, что не Сатана явился и должен тебя прельстить». Это его огорчало: «Я думал, что я-то испытал блаженство, и то, что я видел и чувствовал, этому предшествовали совершенно благие состояния». Пробовал ли он отнестись к феномену епифании с обычной своей иронией? «Нет-нет. Я был поражен. Как я мог отнестись с иронией, например, к рождению ребенка своего? „Это не мой ребенок, это бастард?“ Нет, это было полное знание того, что мне ответили на мой огромный запрос. Это был запрос всей моей предшествующей жизни, всего собирания этой жизни. И я был счастлив, что мне ответили».
Официально получив статус писателя, в 1972 году он покидает штат «Литературки», разумеется, оставшись там одним из любимых фрилансеров, постоянно навещая своего попечителя Сырокомского и поддерживая отношения с коллегами. Его включают в составы разных делегаций, причем не только в соцлагерь, но даже и в капстраны. Он раз и навсегда переходит в разряд обеспеченных людей, которые в состоянии каждый вечер приглашать подруг и поклонниц в коктейль-бары, угощать их шампань-коблером и даже снимать, на всякий случай, гарсоньерку, что, впрочем, по тем временам было неразорительно. Деньги поступали на сберкнижку, супруга следила за хозяйством. Через некоторое время он приобретает красный «Москвич», тот самый, которым хвастался «шеф» в «Бриллиантовой руке»: «новая модель!» — и забывает о метро, автомобиль был с норовом, получил шутливое прозвище Строптивая Мариэтта, но худо-бедно возил его, а если взбрыкивал, то хватало и на оплату услуг таксистов. По писательской линии он получает шикарную квартиру, пока еще в Текстильщиках, но зато 4-комнатную (тещину «двушку» забирают, но предоставляют ей однокомнатую), и у него появляется отдельный кабинет, наконец, у него формируется писательский распорядок дня, когда он в Москве, разумеется.