Страница 129 из 137
Ненасытимый аппетит на письмо, почти анекдотическая плодовитость; разумеется, это никоим образом не уникальные особенности Проханова. Брат Пруста Робер писал, что его (Марселя) читателю надо сломать ногу или заболеть воспалением легким, чтобы получить временную фору, достаточную для освоения таких объемов.
Думаю, хуже всего придется текстологам, подрядившимся составлять ПСС (Полное собрание сочинений) Проханова. Включать ли «подмалевки»? Как быть с обычными и с отредактированными М. Котоминым изданиями? «Последний солдат империи»-1 (с Аввакумовым) и «Последний солдат»-2 (с Белосельцевым) — это одно и то же произведение? Как быть с многажды перепечатываемыми очерками? «Фантомные тексты» — якобы существующие прототип «Надписи», «исчезнувшая „Свадьба“» и «роман о Даманском»?
Одна из главных проблем, связанных с Прохановым, даже не политические его взгляды, а инфляция слова: слишком много, и все время дополняется, нет конца этой массы; девальвируется неизбежно, даже самое прекрасное. Другое дело, непонятно, чья это проблема: не успевающего читателя или не теряющего в качестве Проханова? Да, классический кризис перепроизводства; но что значит «слишком плодовит»? Удивительно, насколько на поверку все это оказывается неплохо. И есть ли «инфляция воды после плотины»?
Факт тот, что журналисты стали интересоваться его биографией, и у него образуется что-то вроде пластинки, которую он с удовольствием ставит всем желающим.
«А хотите я в орденах приду?» — это звонят из малаховских «Пяти вечеров». Они не верят своему счастью: «Вау». — «Могу принести с собой мумию незаконнорожденного сына Ленина». Пауза. «Как не знали? Да-да, от Инессы Арманд. Такой мм-м… маленький, с кудрями, очень похож. Не хотите? — напрасно, очень эффектно будет, если я его достану непосредственно в прямом эфире, из портмоне. Ну все, договорились, буду», — я много раз присутствовал при том, как его звали на всевозможные телешоу; он никогда не отказывается и, раз уж согласился, охотно лезет в кузов, сам проявляя инициативу. Есть странная ирония в том, что Проханову, которому не удалось прорваться в Останкино на макашовских грузовиках, звонят оттуда по пять раз на дню с просьбой осчастливить студию своим присутствием. Трудно вспомнить ток-шоу, в котором он не побывал и где бы не продемонстрировал свой талант импровизатора, особенно в гневе, когда он начинает фонтанировать в состоянии аффекта. Он понимает, что на эту аудиторию речь воздействует не логикой и смыслом, а эмоциональной насыщенностью, образными комплексами, с размытыми лексическими значениями. Похоже, сначала он ходил туда, чтобы способствовать популярности газеты, но когда выяснилось, что телевидение и газета никак не соотносятся, стал таким образом просто развлекаться это род скоморошества.
Характерно — особенно для человека, чьи проекты преобразования государства называются «симфониями» — звучит его рассказ о том, как он оказался гостем программы «Оркестровая яма». «Была ли это вершина или преисподняя успеха: я спустился в яму, в бездну, в яму телевидения. Как можно было свалиться в оркестровую яму? Я получил приглашение от этого очаровательного человека, божий одуванчик, Варгафтик, человек, который похож на сверчка, музыкальный критик с нежным сентиментальным голосом. С одной стороны сидят такие артисты, всякие скрипачи, с другой стороны сидят, скажем, игроки на рояле». «Тут надо понять прелесть этого необязательного жанра, социологии современной музыки, которую Варгафтик воспринял как какое-то откровение. Я им объяснил, что удар террористов по „Норд-Осту“ был осуществлен потому, что мюзиклы — это музыка среднего класса, который является опорой режима и, по существу, уничтожая средний класс, террористы вырывали основы из-под путинского строя. Затем — что в филармонию ходят в основном люди с советским прошлым, когда классика культивировалась сверху, и теперь эти люди ходят потому, что именно они одни сохранили вкус к этой музыке, но и также для того, чтобы, оставаясь в атмосфере элитарной классической культуры, показывать всему этому богатому быдлу, что они как бы нищие плотью, но возвышенные духом. Затем — что существует музыка секонд хэнд, исполняемая Кобзонами бесконечное количество раз, музыка на потребу вчерашним лимитчикам и сегодняшним наемным рабочим новых корпораций. Существует музыка гранатометов — это протестная музыка подполья, запрещенные огненные группы. И существует настоящая элитарная музыка. Но элитарной музыкой не является музыка Башмета или там Спивакова. Элитарная музыка — это музыка таинственных сложных биотехнологий (тут Варгафтик открыл свои оленьи глаза), когда снимаются музыкальные показатели с мутированной клетки или с больного сперматозоида, и когда выстраиваются целые симфонии из тех звучаний, которые производят, скажем, отделенная от организма печень, помещенная в физиологический раствор, или химический эмбрион, соединяющий человека с овцой или с рыбой, вот там пишутся эти великолепные симфонии, и что в моем представлении вот эти экспериментальные музыканты своими нотными синусоидами, по существу открыли геном человека. Варгафтик был в полном восторге».
Проханов из тех людей, которые всегда «в своем репертуаре», и, как видите, репертуар этот довольно разнообразен, но при этом однороден. Биография Проханова — история про человека, который, позволяя себе самые невозможные эксцентриады, все делает «как надо», всегда ведет себя достойно — в стране, которая, по существу, не предполагает от своих граждан такого поведения. Именно поэтому у него такая репутация — и такой останется. Это человек, который при любой власти будет немного диссидентом, человек, который своим существованием опровергает коронный довод либералов: тезис о том, что «свобода» не нужна, навязывают «народу» те, кому это выгодно, кому есть что терять. Проханов, с его талантами, мог получить от любой власти все что угодно. В 1991-м он отказался. Он уже несколько раз оказывался героем чужих романов, и, можно предположить, что если бы некий литератор взял его в персонажи «альтернативной истории» — о том, к примеру, как обстояли бы дела, не развались СССР в 1991 году — то Проханов был бы там диссидентом.
Александру Андреевичу заказывают тексты в журнал «AD»; он берет интервью у Ксении Собчак для Rolling Stone; у него персональная программа на «Эхе Москвы». К середине нулевых возникает ощущение, что еще чуть-чуть и кончится тем, что, несмотря на закручивающиеся гайки, ему предложат самому вести на телевидении какое-нибудь ток-шоу. Он, разумеется, не осмеливается поверить в это: «я могу участвовать только в рамках, как фрагмент. Я понимаю, что во мне есть нечто экзотическое, я такая заморская специя, которой посыпают пресные куски — поп-звезд или какого-нибудь упитанного моралиста». «Мне это не интересно — быть политкорректным. Если б я делал передачу, я бы превратил ее в какой-нибудь бурлеск, где, скажем, о конфуцианстве беседовали бы Волочкова и Макашов». «Телевидение — это шарага, которой надо отдаваться целиком. А моя энергия убывает. Потом, конечно, задача — эллинская, патрицианская — достойно встретить закат и сумерки. А мои телевизионные эскапады, они все-таки несколько скандальны».
У Проханова достаточно захватывающая биография, чтобы простого перечисления событий хватило на книгу; но мне хотелось, чтобы это была не просто «жизнь», но «жизнь и мнения Александра Проханова» — потому что даже его телевыступления не позволяют усомниться в том, что перед нами один из самых интеллектуально одаренных людей своей эпохи, и его соображения по тем или иным вопросам могут представлять интерес не только для его приватных собеседников.
Собственно, один из секретов его привлекательности в том, что он — человек, имеющий оригинальное мнение по любому поводу. Можно спросить о чем угодно — в худшем случае услышите хорошую остроту, в лучшем — развернутую конспирологическую версию интересующих вас событий. Позвоните Проханову (телефон узнать нетрудно), представьтесь корреспондентом любого издания и скажите, что хотите получить комментарий про… Дешевый способ получить дорогую информацию.