Страница 5 из 77
Мне кажется, что эти последние слова характеризуют сферу первых понятий и верований Гоголя более, нежели все, что было мною до сих пор сказано, и потому советую читателю обратить на их особенное внимание.
II.
Пребывание Гоголя в Гимназии высших наук Князя Безбородко. - Детские проказы его. - Первые признаки литературных способностей и сатирического склада ума его. - Воспоминания самого Гоголя о его школьных литературных опытах. - Школьная журналистика. - Сценические способности Гоголя в детстве. - Страсть к книгам.
Теперь мы будем говорить о той поре жизни поэта, о которой воспоминания его соучеников ясны и живы. Гоголь представляется нам красивым белокурым мальчиком, в густой зелени сада Нежинской гимназии, у вод поросшей камышом речки, над которою взлетают чайки, возбуждавшие в нем грезы о родине. Он - любимец своих товарищей, которых привлекала к нему его неистощимая шутливость, но между ними немногих только, и самых лучших по нравственности и способностям, он избирает в товарищи своих ребяческих затей, прогулок и любимых бесед, и эти немногие пользовались только в некоторой степени его доверием. Он многое от них скрывал, по-видимому, без всякой причины, или облекал таинственным покровом шутки. Речь его отличалась словами малоупотребительными, старинными или насмешливыми; но в устах его все получало такие оригинальные формы, которыми нельзя было не любоваться. У него все перерабатывалось в горниле юмора. Слово его было так метко, что товарищи боялись вступать с ним в саркастическое состязание. Гоголь любил своих товарищей вообще, и до такой степени спутники первых его лет были тесно связаны с тем временем, о котором впоследствии он из глубины души восклицал: "О моя юность! о моя свежесть!" [14], что даже школьные враги его, если только он имел их, были ему до конца жизни дороги. Ни об одном из них не отзывается он с холодностью или неприязнью, и судьба каждого интересовала его в высшей степени.
Впрочем товарищи составляли только отраду его в разлуке с родным семейством, но не могли заменять для него первых сердечных привязанностей. Побывав дома на каникулах 1821 года, он до такой степени вновь сжился с отцом и матерью, что разлука с ними довела его до болезненного раздражения чувств.
"Ах, как бы я желал (писал он к ним), если б вы приехали как можно поскорей и узнали б об участи своего сына! Прежде каникул писал я, что мне здесь хорошо, а теперь напротив того. О, если бы, дражайшие родители, приехали (вы) в нынешнем месяце! тогда бы вы услышали, что со мною делается! Мне после каникул сделалось так грустно, что всякий Божий день слезы рекой льются, и сам не знаю, от чего; а особливо, когда вспомню об вас, то градом так и льются. И теперь у меня грудь так болит, что даже не могу много писать. Простите мне за мою дерзость, но нужда все заставит делать. Прощайте, дражайшие родители! Далее слезы мешают мне писать.
Не забудьте также (продолжает он) доброго моего Симона, который так старается обо мне, что не прошло ни одной ночи, чтобы он не увещевал меня не плакать об вас, дражайшие родители, и часто просиживает по целой ночи надо мною".
Бывшие наставники Гоголя аттестовали его, как мальчика скромного и "добронравного"; но это относится только к благородству его натуры, чуждавшейся всего низкого и коварного. Он действительно никому не сделал зла, ни против кого не ощетинивался жесткою стороною своей души; за ним не водилось каких-нибудь дурных привычек. Но никак не должно воображать его, что называется, "смирною овечкою". Маленькие злые, ребяческие проказы были в его духе, и то, что он рассказывает в "Мертвых душах" о гусаре, списано им с натуры. Подобные затеи были между его товарищами в большом ходу. Но, может быть, не все так хорошо знакомы с его произведениями, как автор этих "Записок"; может быть, немногие помнят чудную картину, просветлевшую в воображении поэта при воспоминании о гусаре; картина же эта живо рисует и школу, в которой он воспитывался, и ее местоположение, а потому мы выпишем ее здесь целиком. Гоголь рассказывает о том, как дамы губернского города N, по случаю странных подозрений насчет Чичикова, "умели напустить такого туману в глаза всем, что все несколько времени оставались ошеломленными. Положение их в первую минуту (продолжает он) было похоже на положение школьника, которому, сонному, товарищи, вставшие поранее, засунули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком. Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучем солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступавшее утро с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов и с освежившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в носу у него сидит гусар" [15].
Эти "блестящие загогулины между тонких тростников" живо напоминают тому, кто знает местность Нежинского лицея, протекающую мимо него тихую, поросшую камышами речку, а проснувшийся лес, звучащий тысячами птичьих голосов, есть не что иное, как тенистый обширный сад Лицея, похожий на лес. Ссылаюсь на соучеников Гоголя, не помнят ли они при этом "косвенном луче солнца" золотистых кудрей детской головы своего знаменитого сверстника. Да, это одно из тех летних утр, когда душа поэта, упиваясь новостью "всех наслаждений бытия", набиралась (мы употребляем его слово) творческого запаса на будущую деятельность; потому так и живо, так и тепло, и солнечно оно в Гоголевой картине.
Можно сказать вообще, что Гоголь мало вынес познаний из Нежинской гимназии высших наук, а между тем он развился в ней необыкновенно. Он почти вовсе не занимался уроками. Обладая отличною памятью, он схватывал на лекциях верхушки и, занявшись перед экзаменом несколько дней, переходил в высший класс. Особенно не любил он математики. В языках он тоже был очень слаб, так что, до переезда в Петербург, едва ли мог понимать без пособия словаря книгу на французском языке [16]. К немецкому и английскому языкам он и впоследствии долго еще питал комическое отвращение [17]. Он шутя говаривал, что он "не верит, чтобы Шиллер и Гете писали на немецком языке: верно на каком-нибудь особенном, но быть не может, чтобы на немецком". - Вспомните слова его: "по-английски произнесут как следует птице и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии" [18]. Эти слова написаны им не из одного только побуждения попрекнуть русскую публику равнодушием к родному языку.
Зато в рисовании и в русской словесности он сделал большие успехи. В Гимназии было тогда, и до сих пор (в Лицее) есть, несколько хороших пейзажей, исторического стиля картин и портретов. Вслушиваясь в суждения о них учителя рисования, человека необыкновенно преданного своему искусству [19], и будучи приготовлен к этому практически, Гоголь уже в школе получил основные понятия об изящных искусствах, о которых впоследствии он так сильно, так пламенно писал в разных статьях своих и уже с того времени предметы стали обрисовываться для его глаза так определительно, как видят их только люди, знакомые с живописью [20].
14
"Мертвые души", стр. 209.
15
"Мертвые души", стр. 360-361.
16
Аттестат, полученный Гоголем при выпуске из Гимназии, противоречит этому преданию его товарищей. В нем сказано, что Гоголь окончил курс учения с очень хорошими успехами во французском и с превосходными в немецком языке. Но надобно знать, каково было тогда состояние языкознания в Гимназии высших наук князя Безбородко. Этой части гимназического курса придавалось так мало важности, что решительное незнание иностранных языков не мешало воспитанникам переходить в высшие классы. По свидетельству знакомых со мной лично соучеников Гоголя, он, находясь в одном с ними классе по наукам, отставал от них постоянно двумя классами по языкам, и превосходил разве только тех, которые знали еще меньше его, то есть почти не умели читать немецкой печати, при окончании курса, как это можно было встретить в малороссийских гимназиях и гораздо позже Гоголева времени. - Я видел книги Гоголя, по которым он обрабатывал свои лекции, будучи адъюнктом в С.-Петербургском университете. Все они на русском и на французском языках; на немецком - ни одной. Гоголь любил читать Шекспира, но, не зная английского языка (которому начал учиться под конец жизни), не мог пользоваться превосходным переводом Шлегеля и читал обыкновенно по-французски. Не мое дело догадываться, почему профессор немецкой словесности аттестовал так высоко успехи Гоголя в немецком языке. Я только укажу на его же отметку, сделанную в общем выводе за 1828-й год. (См. в приложениях.) Не говоря уже о том, что Гоголь в этом году пребывания своего в Гимназии высших наук находился по языкам не в шестом, высшем отделении, а в четвертом отделении, он не мог получить отметки полных балов 4, а получил только 2. Где же тут превосходные успехи? - Гоголь принялся за основательное изучение языков только в последнее десятилетие своей жизни и прибавил к французскому знание языков итальянского, польского, немецкого, английского, латинского и греческого. В его бумагах сохранились следы занятий этими языками и кажется, что он читал книги на каждом из них.
17
Впоследствии, во время неоднократного и продолжительного пребывания своего в Риме, он выучился итальянскому языку, так что мог довольно свободно объясняться, даже писал иногда из Рима в Петербург по-итальянски. Раз даже в остерии, в обществе художников, он произнес речь на итальянском языке без приготовления. Под конец жизни он учился и, может быть, знал по-английски; а в его бумагах найдено много тетрадей, исписанных упражнениями в греческом языке.
18
"Мертвые души", стр. 313.
19
Это был К.С. Павлов, от которого я многое узнал о Гоголе.
20
"Я всегда чувствовал маленькую страсть к живописи", говорит Гоголь в статье о Пушкине (Арабески, часть I, стр. 221). И как рано пробудилась в нем эта страсть, видно из следующего за тем недосказанного объяснения: "Меня много занимал писанный мною пейзаж, на первом плане которого раскидывалось сухое дерево; знатоки и судьи мои были окружные соседи". Эту картину показывали мне в Васильевке. Она писана клеевыми красками на загрунтованном красным грунтом холсте, длиною в 1 1/2, а шириною в 1 арш. Представляет она беседку над прудом посреди высоких дерев, между которыми одно - с засохшими ветвями. Деревья, как видно, скопированы с чего-нибудь, а беседка сочинена вся или отчасти самим художником. Замечательны в ней решетчатые остроконечные окна, подобные тем, какие были в старом домике, нарисованном Гоголем. (О нем будет сказано ниже.) Подобные окна есть и теперь в Васильевке в небольшом флигельке, в саду.