Страница 9 из 22
Глава 2. Дмитрий Васильев. Воевода
Дмитрий Дмитриевич родился 30 мая 1945 года в городе Вятка (в то время носившем название Киров), потому как его мать, Татьяна Дмитриевна, во время войны была эвакуирована из Москвы. Она работала заведующей детским комбинатом одного из «почтовых ящиков». Был такой 47-й «почтовый ящик».
В этой связи сам Дмитрий Дмитриевич вспоминал ее рассказ, как происходила эта эвакуация. Когда состав, груженный детьми, выдвинули на пути, начался налет немецкой авиации. И все руководство, включая родителей этих детей, побежали в убежище. На путях остался состав, осталась мама Васильева, которая бегала от вагона к вагону и молила Бога, чтобы Он спас детей. И, странное дело, знали, видимо, что бомбили, ведь это был «почтовый ящик», бомбы довольно точно ложились, а вот в вагоны летели только осколки. Самая большая жертва была, когда его сестра упала с верхней полки вагона в ведро с водой. Все остальное обошлось. Мама, таким образом, всех спасла, как считал Дмитрий Дмитриевич, обращаясь к Богу. И благополучно они выехали в Вятку, где она и продолжала работать. Там она познакомилась с будущим отцом Васильева.
Его настоящее имя Дмитрий Федорович Бурцев. Бурцевы происходят от древнего русского рода князей Мещерских. Его дед по линии матери – Дмитрий Тараторенков, казачий атаман станицы Романовской под Царицином – был поднят большевиками на штыки.
От Советов же пострадала и вся родня по отцовской линии. В некоторых интервью Васильев утверждает, что он дворянин. Известный певец и член «Памяти» Игорь Тальков во время одного из вечеров называл Васильева боярином, васильевские адъютанты именовали его превосходительством, в одной из газетных заметок промелькнуло сообщение, что Васильев является претендентом на престол…
В 1946 году началось возвращение из эвакуации. Мать Васильева с детским садом вернулась домой, и с этого времени они уже постоянно проживали в Москве, по адресу, где позднее будет находиться штаб «Памяти»: ул. Валовая, дом номер 32, кв. 4. Это была бывшая квартира очень известного старинного русского рода Курбатовых. Полковник Курбатов охранял верхние подступы к Москве. В районе Пятницкой улицы есть Маратовский переулок, а раньше он был Курбатовский. И до сих пор там сохранилось их домовладение, только оно изуродовано за советский период и переустроено. Потом эта семья немного подразорилась. Их отец был сподвижником доктора Боткина, которого потом расстреляли вместе с царской семьей. Известный очень был хирург, терапевт. Знаменитая Боткинская больница названа в его честь. И воспитал огромную семью: это и Наталья Ивановна Курбатова, и Христина Ивановна Курбатова.
Наталья Ивановна Курбатова окончила Строгановское императорское училище, была великолепной художницей, давала маленькому Диме уроки живописи. Христина Ивановна Курбатова была классной дамой гимназии, в совершенстве владела тремя языками, великолепно знала словесность, историю, географию и занималась Диминым воспитанием. Дмитрий Иванович Курбатов – строитель Новоспасского моста, первого, открытого в СССР. Он же потом и пострадал. Его спас Бонч-Бруевич, который бывал в квартире на Валовой, как и Стасова. Были они не как друзья, а как ценители таланта Дмитрия Ивановича Курбатова. Они его и спасли практически от репрессий.
В этой же квартире жил Николай Павлович Анциферов – дядя Коля, как его ласково называл Васильев. Автор книг «Душа Петербурга», «Из жизни городов» и других, 27 лет отсидевший в концлагерях за происхождение, за свою позицию. Именно он привил Дмитрию Дмитриевичу любовь к русской литературе.
«Мне в жизни повезло, – рассказывал Дмитрий Дмитриевич, – меня воспитывали Курбатовы, очень известный дворянский род. Они, очевидно, знали историю моего происхождения, дали мне прекрасное образование, поэтому я получил больше, чем человек, окончивший, скажем, три советских вуза. Меня учили чести, вере, любви к Родине…»
Так что Курбатовы сыграли большую роль в становлении Дмитрия Дмитриевича Васильева как будущего патриарха русского фашизма. Среди их родственников были такие известные фамилии, как Богдановы, Беры, Кипарисовы. Они не принимали советскую власть, но и не уехали из России. Да и сам домовладелец Черенков (он его и построил) тоже не уезжал. Заканчивал свой век управдомом, живя во втором номере этого же дома, и там же умер, хотя почти вся родня уехала. Позднее к Васильеву в организацию пришел внук того самого Черенкова.
Когда Христина Ивановна умирала, она сказала Васильеву: «Как бы я хотела, чтобы вся эта квартира принадлежала тебе!» Сам он вспоминает, что тогда не придал значения этим словам, потому как в тот момент в квартире проживало 30 человек, а сама она занимала всего одну комнату. Большую комнату перегородили пополам: 10 метров – ей, 10 – Наталье Ивановне. А все остальные Курбатовы разъехались.
Впоследствии слова ее сбылись – Дмитрий Дмитриевич стал единственным владельцем квартиры на Валовой, где располагался и штаб фронта, и редакция газеты, и даже радиостанция «Отечество, память и ты».
Бабушка Анна Григорьевна Самсонова тоже была интересным человеком. В своей крестьянской семье она была тринадцатой. Воспитывалась в приюте купца и театрального деятеля Бахрушина, получила там образование, профессию портнихи. После этого Анна Григорьевна работала у помещика Храповицкого в имении. Как отмечает Васильев, сам помещик никогда в России не жил, он, в основном, жил в Англии, известный масон, а здесь у него был управляющий – немец Герли. И вот его бабушка была экономкой в этом поместье. Оттуда она пошла на курсы, против чего Герли страшно возражал, потому что это были модные тогда революционные курсы. В 1919 году она вступила в партию. Как-то у нее партия с верой в Бога сочеталась. Все там было достаточно сложно.
Она, в основном, работала по беспризорникам в Наркомпросе. Рассказывала, как, спасая Кащенко, ездила с Крупской в Горки, видела Ленина уже обезумевшим. И была страшно удивлена, как его там охраняют. Никакой свободы у него не было. У Крупской три раза мандат проверяли, у нее три раза мандат проверяли. Но все-таки она спасла Кащенко.
Анна Григорьевна была спартанских правил. Воспитанная немцами, она была очень бережливой, экономной и строгой.
«Мы два раза в неделю по постным дням ели черный хлеб с луком и постным маслом и больше ничего не ели. А здесь у нас была печь (во всех комнатах сохранились, а в этой не сохранилась, только угол остался; это сделано было для увеличения жилой площади, в этой комнате нас жило восемь человек, и поэтому, чтобы как-то лишние квадратные метры освободить, пришлось ее разобрать, о чем я сейчас, конечно, жалею), – и вот ее натопишь, а бабушка все окна и форточки откроет… У нас считалось нормальной температурой в комнате где-то 13–14 градусов. И я бабушке предельно благодарен за это, потому что я обожаю холод, а жары у нас хоть отбавляй. Я не боюсь холода, поэтому, когда все ходят и жмутся, я, наоборот, радуюсь и бодро себя чувствую», – вспоминает Васильев.
«Так вот, бабушка была, надо сказать, образованная, и она тоже мне много давала с точки зрения суровых пониманий жизни. Хотя я не видел у нее какого-то политического давления партийного, как у многих других, хотя она была жертвенна по-своему. Скажем, будучи уже пенсионеркой союзного значения и получая по тем временам достаточно большую пенсию – 120 рублей, она отправляла через дипмиссию средства в фонд Вьетнама… Где-то она заблуждалась, я ее не разубеждал, потому что спорить было бесполезно. А уважал я ее за скромную жизнь, за то, что она как-то транспонировала в своем понятии партии несколько иначе – это помогать людям. Я помню бесконечную череду пьяных, которых она на улице поднимала замерзающих и клала в нашей прихожей спать на сундуки. Тут соседи в ужас приходили, а пьяница оставлял записку: «Спасибо за гостеприимство. У меня, к сожалению, денег нет, но все, что есть, я оставляю». И оставлял 20 копеек, 10 копеек. А она потом их даже искала, чтобы эти деньги вернуть.