Страница 12 из 17
3 апреля после дня акклиматизации в Намче мы продолжили переход к базовому лагерю. Через двадцать минут после выхода из деревни я зашел за поворот, и передо мной открылось зрелище, от которого захватывало дух. Подо мной, на глубине шестисот метров, прорезая глубокую складку в каменном ложе, виднелась извилистая лента реки Дудх-Коси, поблескивающая серебром на глубине темного ущелья. Над долиной, поднимаясь вверх на три тысячи метров, зависло, словно привидение, огромное, подсвеченное сзади острие Ама-Даблама. А на две с лишним тысячи метров выше Ама-Даблама высилась ледяная громада самого Эвереста, почти вся скрытая горой Нупцзе. Над вершиной, как обычно и бывает, развевался шлейф. Казалось, это дым, но на самом деле это застывший конденсат – напоминание о том, какие сильнейшие ветра дуют на такой большой высоте.
Я смотрел на Эверест, наверное, минут тридцать, пытаясь представить, каково будет стоять на обдуваемом штормовыми ветрами пике горы. Хотя я поднимался на сотни гор, Эверест настолько отличался от всех вершин, которые я уже покорил, что мне не хватало воображения.
Вершина казалась такой холодной, высокой и недосягаемой, словно я собрался в пеший поход на Луну. Когда я отвернулся от горы, чтобы продолжить подъем по тропе, то понял, что мое состояние было чем-то средним между нервным ожиданием и почти всепоглощающим чувством страха.
В конце того дня я прибыл в Тенгбоче[29], главный и самый большой буддистский монастырь в Кхумбу Шерп по имени Чхонгба, худой и задумчивый мужчина, которого взяли в нашу экспедицию поваром в базовом лагере, предложил устроить встречу с ринпоче – главным ламой всего Непала, как он объяснил нам.
– Очень святой человек, – говорил он. – Как раз вчера у него закончился долгий ритрит, то есть период медитации молчания – за три последних месяца лама не проронил ни слова. Мы будем его первыми гостями. Это самый благоприятный момент для встречи.
Мы с Дагом и Лу выдали Чхонгбе по сто рупий (примерно по два доллара) для покупки церемониальных ката – белых шелковых шарфов, необходимых при представлении нас ринпоче, – затем сняли обувь, и Чхонгба завел нас в расположенную позади главного храма маленькую комнату, по полу которой тянул сильный сквозняк.
На парчовой подушке, завернутый в одеяние цвета бургундского вина, сидел, скрестив ноги, низенький и полный мужчина с блестящей макушкой. Монах казался очень старым и очень усталым. Чхонгба почтительно поклонился, сказал ему несколько слов на языке шерпов, после чего дал нам знак подойти ближе. Потом ринпоче благословил всех нас по очереди, возложив нам на шеи шарфы ката, которые мы ему принесли. После этого он блаженно улыбнулся и гостеприимно предложил нам чаю.
– Наденьте эти ката, когда пойдете на вершину Эвереста[30], – посоветовал мне Чхонгба торжественным голосом. – Это будет приятно Богу и поможет отвести от вас беду.
Я не очень хорошо представлял, как нужно себя вести в присутствии такого уважаемого человека, этой живой реинкарнации древнего и прославленного ламы, поэтому приходил в ужас от одной мысли, что могу невольно оскорбить его или совершить непростительную оплошность. Пока я нервно пил сладкий чай и ерзал, Его Святейшество порылся в стоящем рядом шкафу, вынул из него большую книгу в красивой обложке и торжественно вручил ее мне. Я, как мог, вытер свои грязные руки и с замиранием сердца открыл ее. Это оказался альбом с фотографиями. Ринпоче недавно впервые посетил Америку, и в альбоме были фотографии, снятые во время этого путешествия: Его Святейшество в Вашингтоне – на фоне мемориала Линкольну и Музея истории воздухоплавания и космонавтики, в Калифорнии – на пирсе в Санта-Монике. Широко улыбаясь, он с заметным удовольствием показал нам две свои самые любимые фотографии во всем альбоме: на первой он был изображен с Ричардом Гиром, а на второй – со Стивеном Сигалом.
Первые шесть дней перехода я провел, ослепленный практически райской красотой. Тропа вела нас мимо полян, заросших можжевельником, карликовыми березами, голубыми елями и рододендронами, мимо шумных водопадов, живописных садов камней и журчащих потоков. В голове звучал вагнеровский «Полет валькирий», а линия горизонта щетинилась вершинами, о которых я читал еще в детстве. Большую часть моих вещей тащили яки и носильщики, поэтому в рюкзаке оставались только куртка, пара энергетических батончиков и фотоаппарат. Я шел, не обремененный тяжелым грузом, никуда не торопясь, и получал удовольствие от прогулки по экзотической стране. Я шел, словно в трансе, однако моя эйфория редко длилась долго. Рано или поздно я вспоминал, куда иду, тень Эвереста появлялась в моем сознании, возвращая меня к действительности, и я моментально напрягался.
Каждый из нас двигался в своем темпе, останавливаясь, когда вздумается, чтобы отдохнуть в придорожных чайных или пообщаться с прохожими. Я часто оказывался в компании почтового служащего Дага Хансена и спокойного, приятного в общении Энди Харриса, который был младшим проводником в команде Роба Холла. Энди, которого Роб Холл и все его новозеландские друзья звали Гарольдом, был большим сильным парнем, одаренным мускулистым сложением защитника НФЛ и красотой альфа-самца из рекламы сигарет. Во время новозеландской зимы он работал проводником с горнолыжниками, которых высаживают на склоны с вертолета. Летом он работал сучеными, проводившими геологические исследования в Антарктике, или сопровождал альпинистов в новозеландские Южные Альпы.
Мы поднимались по тропе, и Энди с любовью рассказывал о женщине, с которой он жил. Она работала врачом, и звали ее Фиона Макферсон. Мы присели отдохнуть на камень, он достал из рюкзака и показал мне ее фотографию. Фиона оказалась высокой блондинкой со спортивной фигурой. Энди рассказывал, что они с Фионой уже наполовину построили дом в горах за Квинстауном. Увлеченно говоря о простых радостях распилки бревен и заколачивания гвоздей, Энди признавался, что, когда Роб впервые предложил ему эту работу на Эвересте, он сомневался, стоит ли принимать это предложение.
– Вообще-то трудно было оставить Фи и дом. Мы тогда как раз крышу успели положить, понимаешь? Но, с другой стороны, как можно отказаться от шанса подняться на Эверест? В особенности, когда предоставляется возможность поработать с таким человеком, как Роб Холл.
Хотя Энди еще никогда не поднимался на вершину Эвереста, он уже успел побывать в Гималаях. В 1985 году он поднимался на весьма сложную гору под названием Чобуцзе (6685 метров), расположенную в сорока пяти километрах к западу от Эвереста. А осенью 1994-го помогал Фионе в организации медицинской клиники и провел четыре месяца в Фериче – унылой, обдуваемой всеми ветрами деревушке, расположенной на высоте 4270 метров над уровнем моря, в которой мы провели две ночи, 4 и 5 апреля.
Клинику основал фонд под названием Гималайская спасательная ассоциация (ГСА) главным образом для лечения горной болезни (она также предоставляет бесплатную медицинскую помощь местным шерпам) и для информирования треккеров об опасных последствиях подъема в горы на слишком большую высоту в слишком сжатые сроки.
Во время нашего посещения штат четырехкомнатной клиники состоял из французского врача Сесиля Бувре, пары молодых американских врачей Ларри Силвера и Джима Литча и энергичной активистки по охране окружающей среды американки Лауры Займер, которая помогала Литчу.
Клиника была основана в 1973 году – после того, как в этом районе заболели горной болезнью и умерли четыре члена японской треккинг-группы.
Когда клиники не было, от горной болезни умирал один или два из каждых пятисот трекккеров, проходящих через Фериче.
Займер говорила, что количество смертных случаев от высотной, или горной, болезни не имеет никакого отношения к несчастным случаям среди альпинистов. Жертвами высотной болезни становятся «самые обычные треккеры, которые никогда даже и не отклонялись от проторенных маршрутов».
29
Шерпы, в отличие от родственных им тибетцев, не имеют письменности, поэтому используется фонетическое написание слов их языка. В результате отсутствует единообразие в написании имен собственных и других слов языка шерпов. Например, слово Тенгбоче могут писать, как Тэнгпоче, Тянгбоче, Тхъянгбоче. – Прим. авт.
30
Хотя по-тибетски гора называется Джомолунгма, а по-непальски – Сагармата, большинство шерпов, даже при общении друг с другом, используют название Эверест. – Прим. авт.