Чепай

— Женя, Ксения, — голос Арона Моисеевича как нельзя кстати нарушил пугающую тишину, — Я понимаю, это всё жутко не к месту, но и вы тоже поймите…

Чёрт его знает, чего хотел сказать, но Ксения поняла его с полуслова.

— Конечно, — подтвердила она. — Идите, мы скажем.

Где-то на периферии восприятия хлопнула дверь. Побежал учитель из машины как был — в одном исподнем и шлёпанцах на босу ногу.

— Куда это он? — как ни странно, заданный в пустоту вопрос не остался без ответа.

— К семье, — пояснила Ксения. — Он своих ещё с ночи на вокзал всех отправил, вместе с нашими ребятами. На последнем составе они шли, если бы не мы — там бы все у моста и остались.

— А тут он тогда чего забыл? — удержаться от вопроса не получилось. — И почему бегает в одних трусах?

— Мы когда "Чапая" в ангаре поднимали, Арон Моисеевич под брызги отработки угодил, — судя по голосу, Ксения вспомнила куда больше, чем хотела. — Одежду в лохмотья, хорошо ещё глаза не сожгло. Романенко вернулся, как раз транспорт им всем пробил, а город бомбят уже, и по казармам, и по вокзалу, только и успели ведро нейтрализатора из просроченных запасов кое-как развести, какая тут одежда…

Ксения умолкла.

С продолжением расспросов после такого как-то уже не заладилось.

Ожидание затянулось. Романенко возвращаться не торопился, Гитлер — тоже. Зато вот желание что-нибудь попить, съесть и полежать накатило с новой силой. Вокруг бурлил своей шумной бестолковой жизнью переполненный вокзал. Нас для них как и не существовало. Не то, чтобы Ваша Покорная любила скандалить — но ситуация того явно требовала.

— Кхм! — понятия не имею, чем боевой колосс разговаривал, но первый, ещё проверочный, звук раскатился металлическим эхом над всем вокзалом. Пара осторожных постукиваний бронированным пальцем о металлическую крышу здания подкрепили его оглушительным грохотом — только взметнулись к небу грязные жирные голуби.

— Мне бы хотелось напомнить, — как оказалось, голос боевого колосса замечательно передавал раздражение, — что если кто-то не хочет кормить свою армию, ему придётся кормить чужую. Нам поесть дадут вообще, или мне в следующем веке зайти?

Вокзал замер.

На мгновение пропали все звуки — от приглушённого шума толпы до пронзительного свиста паровозных гудков.

— Раз, — лишённый эмоций отсчёт в пронзительной тишине оказался именно тем, чем надо. — Два…

Считать до трёх не пришлось. Откуда-то прямо из окна второго этажа до пояса высунулся растрёпанный толстый дядька в пиджаке, и принялся чего-то неразборчиво кричать. Понять, чего именно, так и не вышло — но показавшийся за его спиной Романенко обошёлся несколькими энергичными жестами. Как по мне, взмах пистолетом особенно удался. Асоциальную деятельность пришлось временно свернуть, но свои результаты она дала: не прошло и минуты, как из дверей вокзала буквально вылетел юный лопоухий салабон. В руках он держал пару сигнальных флагов, но пользоваться, судя по неуверенным взмахам, умел ими не сильно лучше школьницы-чирлидерши.

Впрочем, не то, чтобы Вашей Покорной хватало познаний в сигнальной азбуке проверить его реальные таланты.

— Ты его понимаешь? — глупый вопрос, но мало ли чему здесь учат в школе?

— Нет, — растерянно призналась Ксения.

— И я нет, — решение пришло само. — Ты не маши, ты рукой покажи!

Салабон облегчённо махнул флагами куда-то за вокзал. Судя по всему, премудростями сигнальной азбуки он сам тоже владел крайне условно — если вообще хоть как-то владел.

Оставалось только неторопливо последовать за ним. Благо, дорогу он знал куда лучше сигнального дела. Остановились мы на погрузочном терминале, рядом с плохо оштукатуренным элеватором и рыжей, обильно поросшей мхом, кирпичной водокачкой. Неподалёку приткнулся двухэтажный, явно жилой, деревянный барак.

Салабон что-то неразборчиво крикнул, и решительно махнул нам флагами. Разумеется, мы его так и не услышали. Осталось только аккуратно припарковать колосс рядом с водокачкой и выбраться наружу.

Даже в позе коленопреклонённого рыцаря на посвящении, боевой колосс всё равно высился на одном уровне с водокачкой. Дорога вниз по скользким металлическим скобам несколько затянулась.

Ваша Покорная ступила на землю первой — как раз, чтобы вовремя дать по шее засмотревшемуся наверх салабону. Впрочем, понять его можно — сарафан Ксении действительно составлял основную и практически единственную деталь её одежды, а с такого ракурса этот пикантный нюанс уже никаких сомнений не вызывал.

— Яйца оторву, — ласковое предупреждение на ухо пришлось немного подкрепить физически. Уже после одного-единственного решительного шлепка по заднице салабон пикантно запунцовел и попытался что-то неразборчиво промямлить в своё оправдание.

— Не слышу, — невинная улыбка окончательно парализовала все остатки мыслительной деятельности молодого бойца.

— Колонка, вот, и там, это, — салабон попытался указать руками в несколько сторон одновременно, выронил флаги, торопливо бросился их поднимать, и растерялся окончательно.

— Обед, — бессвязное словоизлияние пришлось капельку подтолкнуть в желаемом направлении. — Борщ. Сметана. Хлеб. Где?

— Там, — пунцовый уже просто до свекольного цвета олух наконец-то одолел косноязычие, приложил руки ко рту и оглушительно заорал, — Тёть Паш! Тё-тя Па-ша!

В дверях барака воздвиглась монументальная фигура в некогда розовом, а теперь выцветшем добела сарафане из дешёвой ткани. Недостаток роста фигура успешно компенсировала шириной — дверь краснолицая тётка неопознаваемого возраста перекрывала целиком.

— Это чего? — тётя Паша растерянно перевела взгляд с нашего сопровождающего на металлическую громаду за нашей спиной. — Это они?

— Ага, — подтвердил салабон. — Ген-Сеич с их старшим разговаривает сейчас, но их покормить бы, и вообще…

— Ах ты ж боже ж ты мой! — всплеснула руками тётя Паша. — Деточки ведь совсем!

— Мне уже почти семнадцать! — обиженное бурчание Ксении прозвучало уже в спину тёти Паши.

— У неё муж на двадцать-пятьсот сорок третьем кочегарит, — пояснил вполголоса наш провожатый. — Это вы его сегодня в город привели, вторым шёл. Уже всё депо знает.

Тарелка совершенно нажористого уже только по запаху горохового супа с луком и жареным салом и толстые ломти ноздреватого чёрного хлеба появились на грубом деревянном столе чуть ли не раньше, чем мы зашли на тесную кухоньку. Простая железная кружка с дешёвым чаем, домашняя ватрушка и пара неаккуратных кусочков грубого жёлтого сахара после них показались ни капли не хуже десерта в "Хилтоне".

Плохой знак.

Очень плохой.

— Скажите, — гостеприимная хозяйка так ловила каждое слово гостей, что не возникало и тени сомнений, — а полежать здесь можно где-нибудь? Часика два хотя бы?

Просьба вызвала ещё один бурный взрыв причитаний о бедных деточках, но итог свой возымела — нам предоставили аж целый угол жилой комнаты размером чуть больше моего домашнего платяного шкафа, но зато с продавленной узкой койкой у стены.

— Мы ещё воду набрать должны, — нерешительно промямлила Ксения. — И отработку бы слить…

— Заливайте, — безмятежно ответила Ваша Покорная.

— А ты? — растеряно спросила педовка.

— А я полежу, — сейчас даже застеленная грубым шерстяным одеялом без пододеяльника кровать выглядела невероятно привлекательно, — Часика эдак четыре. А лучше бы шесть.

— Но, — Ксения растерянно запнулась, — но…

— Вот скажи мне, — постарайся Ваша Покорная ещё чуть-чуть, и слова бы получилось мазать вместо мармелада на гренки, — без тебя наша самоходная баня, если что, хоть пару часов провоюет? Ну, только честно?

— Да, — подтвердила она.

— А без меня? — риторический вопрос педовку ожидаемо добил. — Во-от. Поэтому, займи наших гостеприимных хозяев работой, а если вдруг окажется, что им по силам закончить без тебя — перестань дурить, и тоже хотя бы пару часов отдохни. Это приказ. Выполнять!