Страница 8 из 23
Большим завоеванием для кружка химиков было вступление в него Катюши Зайцевой. Что касается самой Кати, то уж одна возможность господствовать над целым полчищем тончайшей, хрупкой посуды (пускай не тарелок и чашек — все равно), брать на учет, отвешивать, выдавать (пусть не картошку и крупы — неважно) — одна уже такая возможность была для нее достаточной причиной, чтобы примкнуть к «друзьям химии».
Одним из самых больших удовольствий для Кати Зайцевой было чистить горячую картошку, доставая ее из чугуна, в котором она варилась. Хорошо! Картошка чуть-чуть обжигает пальцы, шелуха с нее сдирается легко, длинными тонкими ленточками, хотя, правда, редко когда удается снять сплошную, непрерывную полоску вокруг всей картофелины, так, чтобы всюду лоснилась неповрежденная, гладкая поверхность. Когда картошки становится мало, так приятно-приятно бывает опустить всю руку в теплую мутную воду и шарить по дну чугуна, покрытому толстым слоем нежной и теплой картофельной кожуры. Не хочется вынимать руку. И бывает так: вот, кажется, уже всю картошку очистила, и вдруг в теплом и мягком, словно тина, слое наталкиваешься еще на одну. «Ну, — думаешь, — уж это последняя!» Очистишь и ее. А затем уж так просто, на прощанье, погрузишь руку в чугун и крутнешь воду посильнее, так, чтобы шелуха на дне кару-селыо пошла,— и вдруг — не может быть! — остановишь руку, и в ладонь что-то твердое — толк! Картошка! Вынимаешь ее и просто глазам не веришь: как будто ирс подкладывает кто!
Еще год тому назад Катя даже плакала, если, бывало, ее не разбудят утром картошку чистить. А ее просто жалели, особенно зимой, когда мать бралась за хозяйство затемно.
Еще любила она мыть посуду: больше чайную. А чистить ножи и вилки — не очень, потому что ей неприятно было, как скрипит песок. Хозяйственную Катю бабушка Чугуно- вых нередко ставила в пример Марусе:
— Вон посмотри — Катюша: и пошьет, и постирает, и погладит, матери помощница! А ты что? Заладила свои «молекулы»!.. Да все со скляночками, да все с бутылочками. Не то уж ты у нас на аптекаря хочешь учиться, Мария!
— Ну и ладно! Ну и на аптекаря! Не всем быть такими, как ваша Катенька! — сердясь отвечала Маруся.
Хозяйственные навыки, любовь к порядку, к чистоте Катя Зайцева принесла и в школу, в отряд.
Вместе с лучшим художником школы, Борисом Ланге, она обычно избиралась в школьную комиссию по проведению праздников. Борис руководил украшением школы, Катя бегала доставать грузовик, ездила во главе ребят в лес за ветками.
Большое участие принимала она всегда в устройстве буфета.
Когда Катя Зайцева приготовляла сама, собственноручно, бутерброды с сыром и колбасой, то уж хоть десять минут стой возле прилавка — все равно не будешь знать, какой выбрать: все одинаковы: ни один ни больше, ни меньше.
Однажды пионеры заполняли анкету, и в ней был вопрос: «Кем ты хочешь быть?» Катя Зайцева написала: «Директором фабрики-кухни на сто тысяч обедов».
С Марусей Чугуновой они были подруги и жили на одном дворе, только в разных домах. По выходным дням Катюша Зайцева приходила помогать «великому химику». Она была безупречной ассистенткой Маруси и по добыванию алхимического золота и по превращению воды в кровь. Лишь одно в ней раздражало Марусю — это внутренне безучастное ее отношение даже к тем самым опытам, которые заставляли реветь от восторга зрителей-мальчишек, изредка удостаиваемых приглашения в лабораторию Марии Чугуновой.
Зато и Катя, в свою очередь, не могла понять, как же это можно оставить после опытов груду невымытых пробирок и уйти кататься на коньках. Она ворчала на Марусю и до тех пор не шла с ней на каток, пока все до единой пробирки сверкающим строем не выстраивались в гнездах деревянной подставки.
— Ох, и вредная ты, Катюшка! — злилась Маруся.— Ну если только мы из-за тебя опоздаем!..
А сама настолько привыкла считать свою подругу ответственной за всякое упущение в лаборатории, что во время их совместной работы то и дело слышалось:
— Катерина! У тебя опять резиновые пробки по всем колбам гуляют! Тогда мой их как следует! А то хороша реакция будет! Катюшка, вымой! Быстро! Подай биксочку! Подержи!
И эти постоянные «Вымой, подай, подержи!» заставляли, в конце концов, вмешиваться бабушку Чугуновых.
— Да что это ты, Мария! — негодовала она.— Только и слышишь, только и слышишь «Подай да помой!» Да что ты ею командуешь?! Кто она тебе?
— Лаборантка мол, — с лукавой и своевольной улыбкой отвечала иногда Маруся и вполголоса добавляла: — А не справится с работой, в уборщицы могу перевести...
Катюша при этих словах своей подруги обычно делала ей предостерегающие знаки, боясь, что бабушка услышит и Марусе влетит.
На другое же утро после гибели своей лаборатории Маруся не стала дожидаться чаю, а стоя выпила стакан молока и, даже не надев пальто, побежала к подруге.
Был выходной день. Вася Крапивин стоял на покатой крыше сарая рядом со своей голубятней и махал шестом, гоняя голубей.
Стая, готовая уже спуститься, шарахалась в сторону и, теряя порядок, врассыпную снова начинала набирать высоту. Голубей почему-то было необычайно жалко, как будто изнуренного и запоздалого путника, который постучался в окно, прося ночлега, а ему резко и грубо отказали.
«И чего он мучает их? — подумала Маруся.— А еще говорит, что любит своих голубей!»
В это время из квадратного окна голубятни, затянутого проволочной решеткой, вырвалось облачко белой пыли, а потом высунулась чья-то тонкая рука с железным совком и высыпала из совка мусор.
«А! Чистит голубятню, поэтому и не дает им садиться, — догадалась Маруся.— Но кто же это из мальчишек помогает?»
Она остановилась и, подняв голову, стала следить за полетом голубей.
Стая ушла высоко. Покачиваясь и сверкая на солнце, она походила сейчас на брошенные с самолета листовки.
Вася Крапивин, защитив от солнца глаза, любовался полетом.
— Тарелочками, тарелочками летят! Смотрите! — крикнул он восторженно и посмотрел вниз, ища на дворе зрителей. Но там стояла одна лишь Маруся.
— Чугунова, Чугунова, смотри: тарелочками! — обратился он к ней и, решив, что ей будет непонятно, показал, как это тарелочками, распрямив ладонь и медленными кругами снижая ее.
— Да ну тебя! Интересно ведь мне, подумаешь! — пренебрежительно ответила Маруся.
Ей было досадно, что Крапивин подумал, будто она интересуется его голубями.
— Неинтересно, а смотришь! — сказал он обидевшись.
— Просто так, — возразила она. — Мне Катю Зайцеву нужно. Я к ней и пошла.
— Маруся, я здесь! Подожди! — послышался голос из голубятни, и на ее узеньком подвесном крылечке, соединявшемся с землею посредством приставной лестницы, показалась Катюша Зайцева с веником и с железным скребком в руках.
Она была одета во все старенькое, рукава кофточки засучены выше локтей, светлые волосы повязаны косынкой. Стекла очков были покрыты крапинками известки.
— Катюша, а ты-то здесь что делаешь?! — изумленно спросила Маруся. — Или у вас с ним голуби стали общие? — добавила она с оттенком недоброжелательства и насмешки.
— Общие, — сказал Вася Крапивин, желая подзадорить ее. — А тебе завидно?
— Ты думаешь, что уж все такие не нормальные, как ты?
— От ненормальной слышу!
Тем временем Катя Зайцева сошла вниз и прекратила их ссору.
— Да будет вам! Чего ты на него нападаешь? — вполголоса сказала она подруге. — Он и так чуть не плачет: у него самый дорогой голубь может подохнуть.
— Подумаешь, голубь! У меня вот в сто раз хуже, да я не плачу,— возразила Маруся.
Однако ее голос сделался значигельно мягче.
— Что у него с голубем? — спросила она.
— Насморк,— ответила Катюша.
Маруся засмеялась.
— И не смейся, пожалуйста. Если это гнилец, так и все голуби могут передохнуть. Заразное очень. Нужно срочно дезинфекцию сделать. Вот я ему и помогаю.