Страница 74 из 117
На фоне того, что творилось в армии вне оборонительной линии, защита Севастополя стала феноменом в истории осад и штурмов крепостей или укрепленных позиций. Будем объективны, оборона была оригинальна не столько длительностью, сколько умением и искусством, с которым велась.
Особенно драматичной она оказалась весной-летом 1855 г., когда казалось, у города нет шансов, а те минимальные которые еще были, давно исчезли. После Балаклавы ни одной победы вне стен города. Только поражения. Даже когда ситуация была выгодной для русских, особенно после прибытия подкреплений, гарнизон оттягивал на себя основные силы нападающих, но командующие не смоги использовать ее с толком. «…Крепости оттягивают значительную часть неприятельской армии на осады. Подобным моментом следует пользоваться для разбития остальной части армии».{581}
Императорские войска в Крыму делали все, что умели, а умели то, чему их учили до войны. Как и чему — мы уже хорошо знаем. С маневрами на плацу проблем у армии не было. Проблемы массово появлялись на поле боя. Как результат — проваленные попытки нанесения поражения союзным войскам при Инкермане и Черной речке. Успех Балаклавы, но позор Евпатории.
Все это усугублялось невиданным, даже по меркам казалось ко всем) привыкшей Российской империи, казнокрадством полчищ военных и гражданских чиновников, с невероятным «патриотизмом и энтузиазмом» хуже саранчи обдиравших и обиравших без всякого зазрения совести защитников Отечества. Севастополь неприступно стоял почти год не благодаря, а скорее вопреки всей военно-административной системе императорской России. По сути дела армия вела две войны. Одну — с союзными силами четырех европейских государств, вторую — с собственной бюрократической системой. И непонятно, какая из них была более успешной.
С другой стороны — невероятная стойкость и упорство на бастионах, беспощадная резня в траншеях при ночных вылазках, к которым неприятель так и не смог привыкнуть за долгие месяцы войны, высокий моральный дух защитников Севастопольской крепости. Даже вышеупомянутые поражения в полевых сражениях были на грани героизма нижних чинов и младших офицеров, с отчаянной неустрашимостью защищавших город. Хотя мы уже говорили о моряках не раз, но справедливости ради отметим, что и стойкость пехоты была традиционно высокой, а выучка артиллерии — превосходной.
Часто можно слышать от современных исследователей, что «Севастополь не был крепостью в ее современном понимании». То есть, по их разумению, у него не было крепостных стен, башен, ворот с ключами, предназначенными для вручения победителю и прочих атрибутов средневековья. Это не так. Севастополь был крепостью и не просто крепостью, а крепостью первого ранга, которых в России середины XIX в. было только две — Севастополь и Кронштадт: «…хотя Севастополь по устройству своей оборонительной линии и не являлся вполне современной для той эпохи крепостью, но он все же подходил к типу новых фортовых крепостей, появившихся в Западной Европе в 30-х годах XIX века значительно более, чем то имело место в предшествовавших осадах».{582}
Естественно, что Севастополь и Кронштадт никогда не готовились к обороне с сухопутного направления. Эта функция возлагалась на полевую армию. Но то что сделали защитники города в кратчайшие сроки, сделало позиции Севастополя неприступными. Выигравшие начисто инициативу первого этапа войны союзники, вынуждены были принять навязанный им военным гением Тотлебена вариант действий, и увязли, упуская из рук достигнутое.
Тотлебен переиграл их прежде всего сочетанием своего высочайшего военного образования и талантливого организатора. Генерал Шильдер так характеризовал его: «Тотлебен не обладал умом теоретика; это был по преимуществу ум-практик. В нем никогда не проявлялось увлечение несбыточными мечтами и теориями; напротив того, все, что отзывалось теориею и бесцельным рассуждением, беспощадно отстранялось; если он не мог тотчас извлечь пользы из той или иной меры, он бросал ее и никогда не сходил с почвы практически выполнимого мероприятия. При таком складе ума и дарований Тотлебен не сделал новых шагов и открытий в инженерной науке, но он умел только с необыкновенным искусством пользоваться обстоятельствами и применяться к ним. Когда Тотлебен приступил к осуществлению проектированных им оборонительных работ, он не мог предвидеть, что союзники подарят ему время, необходимое для окончания начатой импровизации. Поэтому нельзя не признать за автором севастопольской импровизации выдающейся настойчивости и редкой силы воли в руководстве предприятием, выполнимость которого представилась бы сомнительною для менее предприимчивого характера».{583}
Сравнение Тотлебена с Вобаном — «русский Вобан», как иногда называют его исследователи, мягко говоря, неуместно. Тотлебен — это Тотлебен! Лично я согласен с тем, что сравнивать Тотлебена и Вобана не только бессмысленно, но и некорректно по отношению к памяти русских генералов, адмиралов, офицеров, солдат и матросов, защищавших Севастополь. И не только в патриотических приоритетах здесь дело. К середине XIX в. значение крепостей в войне изменилось коренным образом. Это было связано, прежде всего, с появлением новых видов огнестрельного оружия, новыми приемами ведения боя. С этого времени крепости стали сильны «…не своими препятствиями штурму, не пассивной силой своих верков, а многочисленной артиллерией и соображенным с объемом крепости сильным гарнизоном».{584} Сам Тотлебен не очень любил, когда его сравнивали с Вобаном, считая, что последний являл из себя образец чистого фортификатора, в то время как он не только производил расчеты и организовывал работы, но и в некоторые периоды руководил действиями артиллерийских масс, чего не удавалось за свою военную карьеру многим пехотным или «чисто» артиллерийским начальникам.
Севастополь стал первым сигналом для русской военной науки об опасности следования канонам устаревшей безнадежно европейской фортификации. До событий в Крыму «…крепостное дело, при наружном его блеске и расцвете, в сущности погружалось в глубокую рутину. Воцарялась схема; крепостная война сделалась областью исключительно военных инженеров; появились теории вроде «анализа крепостей», где исчислялось, так сказать, законное время сопротивления крепости, а затем комендант мог сдавать ее с чистой совестью, с сознанием до конца исполненного долга! Эта отрасль военного дела превращалась в молчаливый договор между осажденными и осаждающими… В школах преподавалось уже не искусство оборонять крепости, а искусство почетно сдавать их…».{585}
Севастопольская оборона происходила в тот период развития военного искусства, когда значение долговременных крепостных укреплений во многом снизилось, прежде всего, по причине произошедших изменений в способах ведения войны. Понятие «крепость» постепенно уступало понятию «крепостной район», со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Это определение включало в себя большую территорию, не ограничивавшуюся городскими окраинами или крепостными стенами. В обороне сама крепость, как комплекс долговременных оборонительных сооружений, играла роль в первую очередь защищенного места нахождения резервов, арсеналов, тыловых учреждений. Основная борьба выносилась за ее пределы. И главная тяжесть ложилась на продуманную систему полевых укрепленных позиций, опиравшихся на долговременные крепостные оборонительные сооружения. Все большее значение приобретала не столько численность гарнизона, сколько его вооружение, обученность, организованность, способно быстро и адекватно реагировать на любые изменения в обстановке. Утверждение, что «…всякое укрепление стоит, главным образом, того, чего стоят его защитники», становилось аксиомой.{586}