Страница 70 из 117
Даже если военачальники и следовали принципам, воплощенным позднее генералом М.И. Драгомировым в своем, или приписываемом ему; девизе: «На смерть идут у того, кто сам ее не сторонится», это еще не означает, что подобное массовое жертвоприношение было оправданным. Тем более, что среди трезвомыслящих военных той эпохи военная мысль Драгомирова ассоциировалась с весьма высокой ценой — «…грудами человеческого мяса, потоками человеческой крови».{547} В советское время некоторые преподаватели тактики в военных училищах преподносили курсантам как аксиому — «В хорошей армии героев нет». Их нет не потому, что все солдаты и офицеры в своей массе трусы, а потому, что в их подвигах нет необходимости по причине всесторонней подготовки и тщательному планированию военных операций на разных уровнях. А.В. Суворов был прав, говоря, что «каждый солдат должен знать свой маневр». При Черной речке не то что солдаты — большая часть офицеров не была посвящена в планы командования. И действовали они, соответственно, по ситуации, а не по диспозиции. Вспомним хотя бы, что в 5-й дивизии построение частей было доведено до полковых и батальонных командиров уже перед началом атаки.
Крымская война — одно из лучших подтверждений вышесказанного. Изучая ее ход, лишний разубеждаешься в правоте седых полковников-преподавателей, за плечами которых была не одна война. При правильном использовании войск, знании своего дела, не было нужды гонять пехоту в лихие штыковые атаки на закрепившегося и организовавшего прочную оборону неприятеля. Оставим рыдания от восторга женщинам, а восхищение генералами, устилавшими крымскую землю трупами «чудо-богатырей» после «молодецких» атак, авторам прошлым (например, Дубровину) и авторам современным (например, Шавшину и Иванову). Все они забывают о главной цене подобных действий — человеческих жизнях, которая меры не имеет.
Если один из таких генералов ходил по севастопольским траншеям и не пригибал свою генеральскую голову под неприятельскими пулями — это его личное дело, но то, что он заставлял не пригибать головы и солдат — это уже не просто тупость, глупость и самодурство облаченного властью индивидуума, это — деяние, граничащее с преступлением.
Военные круги России чрезвычайно скептически оценивали состояние управления войсками. Именно ему, а не лепету о призрачном численном превосходстве, они считают обязанными поражения во всех без исключения полевых сражениях. При этом, говоря о том, что «…в траншеях сухопутные войска вели в большинстве случаев бой самоотверженно», то в сражениях вне крепости, в попытках победить союзников Крымская армия потерпела «…два тяжких поражения: 24 октября 1854 г. под Инкерманом и 4 августа 1855 г. на Черной речке».{548}
Генерал Куропаткин ставит поражение при Инкермане в прямую связь с Чернореченским. Одной из причин неудачи последнего он видит в том, что после инкерманской «…потери 10000 выбывшими из строя, упадок нравственного духа в войсках, недоверие к своим начальникам и недоверие к войсками кн. Меншикова были результатами неудачи, надолго поставившей русскую армию в пассивное положение. Судьба Крымской кампании была предрешена: лучший момент для освобождения Севастополя упущен, действия наши утратили последнюю уверенность, а в армии началось нравственное разложение, приведшее к неизвестным дотоле злоупотреблениям.
Меншикова сменил кн. Горчаков, но дела наши не пошли лучше. Руководство войсками на р. Черной было то же, что под Инкерманом. Частные начальники не помогали друг другу, атака со стороны Севастополя не поддержала наши действия на Черной речке… Такой результат был тем более тягостным, что союзники не имели превосходства в силах на Крымском полуострове».{549}
В другой своей работе «Русская армия», относящейся к этому же периоду, Куропаткин называет причины поражения при Черной речке:
1. Отсутствие взаимодействия между войсками, участвовавшими в сражении;
2. Слабость поддержки артиллерии;
3. Ошибки планирования;
4. Неправильное отсутствие (бездействие) кавалерии;
5. Слабая тактическая подготовка военачальников русской армии, особенно их неумение вести наступательные действия.{550}
Зайончковскпй, определяя причины поражения на Черной, утверждает, что «Не веря в успех задуманного боя, князь Горчаков нерешительно руководил войсками, переменив раз и навсегда намеченный пункт атаки, и потерял почву под ногами из-за происшедшей путаницы в передаче приказаний; войска вводились в дело частями, резерв запоздал и в результате — новая неудача и громадные потери».{551}
Как видим, все названные причины носят характер организационных, и ни одна — технический. Горчаков умудрился так заорганизовать дело, создать атмосферу суеты, постоянных изменений, что это все не только «…бесполезно изнуряло его самого, его штаб, сбивало с толку исполнителей и вливало в войска еще далеко до встречи с неприятелем … яд апатии».{552}
Святополк-Мирский точно подметил это состояние, преобладавшее среди офицеров Одесского егерского полка перед сражением. Перед боем не было сделано ничего для повышения морального состояния солдат. Кажется, в русской армии во время Крымской войны эта важная составляющая любой победы попросту игнорировалась. Обладающий весьма положительными человеческими качествами, «…заботливый о нуждах солдат, прозванный в рядах их почетным именем «честного князя», Горчаков был ими любим, но мало знаком с условиями их быта и не умел своим словом расшевелить душу солдатскую».{553}
Князь Васильчиков откровенно связал поражение на Черной речке с полным отсутствием каких-либо военных дарований у Горчакова. Он камня на камне не оставляет от попытки адъютанта главнокомандующего Красовского хоть как-то оправдать своего патрона. При этом тон его, пожалуй, более жесток, чем в известном письме Паскевича: «В особенности он показал отсутствие способностей вождя больших военных сил в битве на Черной речке 4 августа 1855 г. в битве, которую Паскевич, в сказанном письме, называет “вечным позором нашей военной истории”. Мне случилось видеть эту несчастную битву собственными глазами и я, и многие меня окружавшие офицеры главного штаба, не будучи большими стратегиками, понимали, что дело делается не так как надо. Это понимал тогда каждый солдат. При возвращении войск на Мекензиеву гору я обогнал верхом несколько пехотных полков, которые шли, сердито разряжая ружья над обрывом горы. “Безалаберщина!” — было самое мягкое из слов, долетавших до моих ушей. Да! Это был не бой, а истинная безалаберщина, и в этой безалаберщине более всего был виноват главнокомандующий, нарушивший, вследствие своего старческого нетерпения, вследствие того, что растерялся, им же утвержденную диспозицию. А г. Красовский пишет, неизвестно на основании каких данных: “один выстрел перерождал князя и он делался определителей в приказаниях, чрезвычайно точен во всех действиях и ясен в словах”».{554}
По мнению Васильчикова подлог и искажение фактов были характерны для Горчакова, стремившегося всячески сохранить лицо перед императором. На слова Красовского, что «…действия князя Горчакова, кажущиеся теперь …неловкими, будут оправданы, когда откроется все, не утаится ни одна бумага, ни одно письмо», Васильчиков ответил жестко — Горчаков не мог быть иным, чем был на Черной. Это была тяжелейшая «кадровая ошибка» государственной военной машины империи, доверившей князю командование своими войсками на ответственейшем театре военных действий в тяжелейшее время. Не проявив себя на Дунае, он показал свою абсолютную несостоятельность в Крыму и оставался таким же в Польше в 1861 г.: «…этот странный, в сущности не глупый и не дурной человек, которого можно было очень нежно любить всем, близко к нему стоявшим, утверждал, что его некем заменить более в целой России, как главнокомандующего и как наместника».{555}