Страница 54 из 117
Ну и совсем детективная история, случившаяся на поле сражения: «Отступлению Галицкого полка стало причиною также и то, что неприятель три раза сыграл наш сигнал «все» и «отступление», а последний раз наоборот, т.е. «отступление», а потом «все», что это было играно неприятелем, можно было отличить только по тому, что сыграно было артистически; но на массу, привыкшую слепо исполнять по сигналам, это подействовало положительно, и полк отступил. Но для некоторых, не послушавших сигнала, это было гибельно: в числе прочих поручик Галицкого полка Чагадаев, бывший впереди при ротных колоннах, не исполнил по сигналу, сыгранному неприятелем, и был окружен восемью зуавами, у него было солдатское ружье, он положил четырех из окруживших его зуавов, но остальные четыре подняли его на штыки».{413}
Странно знакомая ситуация. Аналогичный случай произошел, якобы, с английской пехотой на Альме. При том значении, которое действительно имели исполняемые сигналы для войск, можно предположить, что так оно и было. Но ведь каждый сигнал должен был дублироваться в соответствии с порядком подчиненности? Хотя вполне может быть, что противники во время Крымской войны использовали сигналы для введения неприятеля в заблуждение, особенно учитывая, что знание их имело большое значение при управлении войсками в боевой обстановке.
«Галицкий егерский полк… разбился о бригаду Фальи, поддержанную полками Клера. Новые подкрепления, присланные в распоряжение генерала Камю, и 8 батарей, расположившихся на Федюхиных высотах, громили вводившиеся в бой по частям полки нашей 5-й дивизии».{414} К чему привели все эти перестроения под огнем в стиле «а ля гвардия Наполеона», можно судить по тому, что когда пришла пора (опять по приказу генерала Реада!) Костромскому полку идти в огонь, то к тому времени «…огромная потеря в офицерах и нижних чинах от неприятельского артиллерийского и штуцерного огня была столь велика», что атака полка «…не могла иметь и не имела успеха».{415}
По свойствам рельефа местности снаряды, выпущенные из орудий французских батарей, поражали не только атакующую русскую пехоту, но и долетали в резервные колонны. Не думаю, что огонь велся с использованием рикошетов, однако факты свидетельствуют, что потери не только во второй, но и в третьей линиях, были неоправданно большими.
Без единого выстрела по неприятелю, находившийся во второй линии Костромской пехотный полк терял людей, но не терял мужества и доблести. «…Командир 2-го батальона майор Соколов был пешком; когда повел свой батальон, то тотчас был ранен в левую руку выше локтя: флейтщик или горнист, бывший при нем, предлагает отвести его на перевязку; но майор Соколов приказав ему молчать, зажимает правой рукой рану. Вслед за тем получает еще две раны одну в живот, другую в грудь: падая, — кричит — сказать капитану Шайтарову, чтобы принял команду батальоном! Капитан (впоследствии майор, теперь подполковник в отставке Шайтаров), бывший командиром 2-й карабинерной роты, едва вышел перед батальоном, был ранен пулею в левый пах, которая пронизывает насквозь и вылетает сзади с правой стороны».{416}
Французы удачно использовали сочетание огня артиллерии и пехоты. Крымская война — первая, в которой нарезное оружие употреблялась массово, сделала огонь пехоты если не превосходящим по значению огонь пушек, то по крайней мере, сблизила их по эффективности. Отчасти этим объясняется число убитых и особенно большое раненых в сражении на Черной: «Распространение в пехоте нарезного оружия окончательно освободило ее от необходимости стрелять в пределах действия артиллерийской картечи, а батареям оставалось одно средство: поражать стрелков картечными гранатами».{417}
В отличие от войн начала века, сражение на Черной стало одним из первых, где потери от огня стрелкового оружия стали сопоставимыми с потерями от орудийного огня: «Под Инкерманом, в 1854 году, в общем числе наших раненых 91% составляли пострадавшие от ружейного огня, а при Черной, в августе 1855 года, несмотря на то, что вследствие ошибки наши войска особенно потерпели от французской картечи, число раненых [ружейными пулями — авт.] дошло до 75%…».{418}
Тотлебен считает одним из слагаемых успеха французов в Чернореченском сражении, что их артиллерия не стала обращать внимание на русские батареи, а сосредоточила всю силу огня исключительно на подходящей пехоте. Благодаря этому она собрала высокий урожай смерти. В общей сложностью ею было выпущено 4 августа 1855 г. более 4000 зарядов. Вероятно почти столько же или немного меньше выстрелов произвели сардинские орудия, эффективно действовавшие во второй половине сражения. Около половины из них были гранаты, примерно 1000–1500 ядра, а остальное — ближняя и дальняя картечь, шрапнель. Принимая во внимание относительную кратковременность сражения и сопоставляя с ней количество выпущенного из орудийных стволов металла за единицу времени, можно согласиться с тем, что Тотлебен не кривил душой, цитируя одного из участников сражения: «Около Черной был ад. От густого порохового дыма нельзя различить предметов. Пули, ядра и гранаты падали в таком изобилии, что опасность и мысль о смерти казались неуместными: смерть гуляла повсюду».{419}
Это не преувеличение. На не слишком широком участке фронта французская артиллерия выпустила по русским войскам в самое непродолжительное время 4074 заряда. В том числе: 1467 ядер, 1930 гранат, 438 картечных гранат и 239 картечных выстрелов.{420}
Если пехота союзников в сражении обошлась почти без использования резервов, то лишь потому, что артиллерия была введена в сражение полностью, включая некоторые из батарей главного артиллерийского резерва (например, 3-я батарея 15-го полка у восточной Федюхиной горы).
Пелисье после сражения отметил, что именно благодаря доблести артиллеристов была достигнута победа. Французский командующий вообще считал, что Чернореченское сражение — сражение артиллерии. В своем приказе после сражения он говорил: «Я должен отметить квалифицированное руководство полковника Форже и прекрасное поведение артиллерии дивизий и гвардейской артиллерии».{421}
Но и цена, уплаченная французскими артиллеристами, была немалой. Артиллерия потеряла убитыми и ранеными 8 офицеров, 116 сержантов и рядовых. Из состава орудийных упряжек недосчитались 152 лошадей.
Французы использовали артиллерию по основополагающему принципу применения гладкоствольных орудий первой половины XIX в.. В его основе лежало «…сосредоточение, преимущественно в последний период боя, значительного числа орудий на решительном пункте».{422} Это было обусловлено слабостью артиллерии на дальних и эффективностью на близких дистанциях, особенно при стрельбе ближней картечью от 500–600 шагов и менее. Многие французские авторы и участники сражения считают, что именно полковник Форже решил исход боя массированием ее на одном участке. Благоприятствовало ему и то, что русские дивизии атаковали на узком участке, ширина которого не превышала, как правило, ширину полосы наступления пехотного полка. Если по замыслу это способствовало силе сконцентрированного удара, то в не меньшей мере это способствовало и облегчению работы батарей союзников, позволяя одновременно направлять в одну точку огонь нескольких артиллерийских подразделений.