Страница 63 из 90
По линии своей матери Владимир мог считаться прямым наследником престола Византии. Эта мысль дала право автору «Слова о погибели Русской земли», воспевающему великого князя Владимира Мономаха, написать, как византийский император его побаивался: «Великие дары посылаша к нему, абы под ним великий князь Володимер Цесаря-города (Царьграда) не взял». Таким образом на Руси уже существовала идея, согласно которой династия Мономашичеи становилась равночестной императорам Второго Рима. Эта идея предопределила и дальнейший генезис идеи о прямой преемственности русских государей к византийским царям, которая воспринималась в рамках той идеологии, которая была изложена письменно патриархом Антонием IV московскому великому князю Василию Дмитриевичу. Данное послание является наиболее отчетливым, по словам исследователя данной проблемы К. Пицакиса, манифестом византийской политической идеологии, которая широко используется с целью охарактеризовать модель «симфонии», основной идеологический принцип, политический, философский, нравственный идеал Византии, а именно органическое единство империи и Церкви в едином политическом и юридическом порядке, при котором вопрос об отношениях между двумя «властями» был просто лишен смысла.
Это был неделимый понятийный аспект христианской империи. Принцип единства империи и Церкви имел один принципиальный момент. Исходя из него византийская политическая идеология отрицала за иными православными этносами возможность иметь собственных царей. Русь, не имея с Византией общих границ, вырвавшая крещение у империи силой, с самого начала оформляла свои отношения как равноправный политический партнер. Русские князья признавали императора Царьграда главой «православного содружества», сознавая и принимая византийскую идеологическую установку, которая была актуализирована к политической ситуации, создавшейся в тот момент, когда центр этого содружества рухнул. И не будет большой натяжкой сказать, что актуализация и прямое заимствование идеологии «имперского центра» для Руси могло иметь место после 1204 г. После восстановления имперского центра в Царьграде в 1261 г., незадолго до кончины А. Невского, ситуация не вернулась в прежнее русло. На Руси, в православных странах Балкан литературные памятники позволяют сделать заключение, что атрибуция царского титула другой персоне, кроме византийского императора, вопреки политической теории «Второго Рима», стала общим местом. В своей духовной грамоте митрополит всея Руси Киприан отпускал грехи «святым и правоверным царем христианским, и елицы отъидоша сего жития по моем поставлении и елицы живут».
Не будет преувеличением сказать, что осознание Русью себя последней хранительницей православия в ситуации, когда под ударами латинян пал Второй Рим, осознание русскими князьями себя равночестными византийским императорам, кровная связь с царским родом Мономаха — все это заложило основы той концепции русской государственности, которая к XVI веку конституируется в историософской формуле Третьего Рима.
«При всех различиях в толковании идеи “Третьего Рима” бесспорно, что у истоков ее — осмысление судеб не двух, а трех столиц христианского мира — Рима, Константинополя и Москвы в их соотнесенности, судеб Церкви каждой из них — римской, константинопольской, московской, наконец, судеб вышеуказанных царств».
Анализ генезиса этой идеи показывает, что наряду с новаторскими чертами в этой идеологии прослеживается и достаточно традиционный идеологический субстрат, возникший на Руси задолго до времени старца Филофея и XVI века. Речь идет о религиозном и культурно-историческом образе мира в русском национальном сознании, предшествующем официальной идее «Третьего Рима», об этапах эволюции исторической перспективы, в которой видел себя русский народ.
Разговор должен идти о том, как Церковь, государство и народ определял эти перспективы не только пространственными характеристиками (например, Запад — Восток), но и временными, как уход в глубь времен, к первым векам не только христианской, но и Священной истории, в рамках которой мыслилась собственная национальная историческая жизнь. Аспектами, вовлеченными в освоение национальным сознанием эпохи Александра Невского, могли быть не только метафизические, исторические, географические, хронологические и культурные парадигмы преемственности Руси по отношению к Священной и мировой истории, но и идея translation imperii. Ведь и идея «Третьего Рима» включает в себя осмысление судеб Рима Ветхого. Иначе бы идея преемственности на Руси могла бы свестись к идее «Второго Константинополя». Но сам факт многократного падения этого священного центра вызывал законные опасения древнерусских книжников, как бы мистическая преемственность по отношению только к Царьграду не привела к трагическому повтору его судьбы уже в истории Русского царства.
Вообще «триада Филофея Псковского “Ромейское царство” — “Третий Рим” — “царство нашего государя” призвана была утвердить его древние корни; триада продолжателя Филофея “пучтыня” — “Третий Рим” — “новая великая Русия” обозначала молодость “Третьего Рима”. Использование идеи “Третьего Рима” в XVI веке происходило в основном по первой модели, с утверждением его положительных и удревняющих признаков. Во второй редакции (не позднее 80-х гг. XVI в.) Послания великому князю появляется определение “Святая Русь”, дополняющее и завершающее развитие значения “Третьего Рима”; царь и великий князь объявляется “браздодержателем Святой Руси”».
Известная и замечательная по своей символике «Повесть о белом клобуке» новгородских архиепископов прославляет «Светлую Русию» — «Третий Рим» и говорит о предсказании римского папы Сильвестра об учреждении на Руси патриаршества. Так или иначе, эти поздние сочинения московских книжников полномасштабно привлекают для новых идеологических конструкций архаические пласты древнерусской идеологии. Идея «Святой Руси», появляясь поздно в официальной книжной литературе, тем не менее принадлежит к древнейшему пласту древнерусского сознания, что зафиксировано былинными циклами. Окончательное оформление идеи о святости Руси и сопутствующие ей концептуальные конструкции предшествовали времени татарского нашествия и не могли не наложить особый отпечаток на сознание людей того периода.
Идея «переноса» священного центра христианского мира и его дальнейшее осознание русским народом символически начался с камня на престоле Святой Софии. Так начался отсчет исторического бытия концепции особой исторической миссии Русского государства, осознавшего себя Третьим Римом задолго до того момента, когда эта мировоззренческая установка приобрела законченный вид в посланиях старца псковского Елиазарова монастыря Филофея. «Идея “translation imperii” развита была в XVII веке Арсением Сухановым и Игнатием (Римским-Корсаковым)».
Архимандрит Игнатий вообще вел разговор о переходе «Греческого царства» в русле древнерусской традиции. Важное место здесь было отведено крещению Руси, дарам Мономаха и хождению на Русь апостола Андрея, известного по Начальной русской летописи.
В связи с византийским наследием мы не можем обойти вниманием и вопроса об отношении к сакральной природе царской власти в самой Византии и вопроса о том, что этот взгляд на сакральную природу императорской власти не мог не быть неизвестным на Руси, где проблема взаимоотношения Церкви и государства стояла так же остро, как и в империи ромеев.
И там и тут институты государственности предшествовали Церкви, и, более того, именно государство стало инициатором государственной программы воцерковления подданных Рима и Руси. Наиболее полно сакральный аспект царской власти в христианской империи выразил знаменитый византийский канонист Вальсамон. В частности, он писал: «Что касается императоров, некоторые (толкователи) понимают канон буквально, что им позволено входить во святой алтарь, лишь когда они идут приносить дары Богу, но не тогда, когда они желают войти из простого благочестия. Мое же мнение иное. Поскольку православные императоры поставляют патриархов, призывающих Святую Троицу, и помазаны от Господа, они могут входить безо всякого препятствия, когда пожелают, в святой алтарь… И они (императоры) совершают каждение, благословляют трикирием, как епископы, они учительствуют в чине оглашения, что дозволено лишь епископам града… Поскольку последующие императоры через помазание царства есть помазанники Божий и Христос (что значит Помазанник), Господь наш, кроме всех прочих, воспринял и титул архиерея, то мы по праву можем усвоить императору дары епископства».