Как живете, дети?

— Ну, ну, ну! — говорит Виктор. — Смотри, как мы сразу построимся, пошли со мной!

Так прощаются со своими подопечными и другие. Они бегут строиться. «Маленькие» бегут за ними. Барабанный бой прекращается. Строй готов. В начале строя стоит Эка с флажком, за ней барабанщики — Гига и Зурико.

Детсадовцы погрустнели, девочки прослезились. И октябрятам тоже нелегко расставаться с маленькими друзьями. Лери произносит громко, празднично:

— Будущим школьникам наш октябрятский...

— Привет!.. Привет!.. Привет! — гудят дети. А затем опять все вместе:

— До свидания! До свидания! До свидания!

— Шагоо-м ма-арш!

Заиграли барабаны, строй двинулся, дети запели:

Нам всем весело шагать

только в хоре, только в хоре...

И пока строй проходит через ворота, заведующая успевает мне сказать:

— Спасибо Вам, эта дружба принесла моим ребятишкам большую пользу. Они повзрослели прямо на глазах!

Но мне кажется, что это мои дети выросли прямо на глазах. Почему? Потому, что они научились заботиться, в них развилось чувство заботливости. С этим развитым чувством я и отправлю своих ребятишек на каникулы. А для себя запишу заповедь, которая родилась у меня сегодня, когда смотрел, как каждый прощался с «маленькими»:

Забота о маленьких, ответственность за их судьбу рождает в младшем школьнике стремление к самовоспитанию, и, чем педагогически целенаправленнее будет среда, требующая от него мотивированного практического проявления чувства заботливости и ответственности, тем глубже осознает он свой общественный долг.

— Раз, два! Раз, два! В ногу! — командует Лери.

А в ногу шагают все: Марика и Бондо, Лела и Котэ, Магда и Тенго... Только им теперь уже не хочется петь веселую песню. И барабаны не бьют так весело, как два часа тому назад, когда мы шли к «маленьким». Но прохожие все же останавливаются и любуются стройным маршем ребят. Я тоже шагаю в ногу, потому что прохожие смотрят и на меня — учителя этих детей, да еще и потому, что там, на столе, меня ждет завернутый в бумагу и перевязанный красной ленточкой подарок. Мне не терпится посмотреть, что мне подарили дети.

Тридцать восемь педагогических проблем

Горящее сердце!

Сердце, воспламененное от любви к детям и раненное в борьбе за счастье человечества! В нем застрял осколок вражеской бомбы, и взорванной на фронте Великой Отечественной войны. Осколок этот остановился ближе к артерии, чтобы всю жизнь держать Человека в страхе перед смертью. И, чем больше воспламенялось сердце, чтобы согреть детей, чем сильнее оно билось, чтобы по-новому звенеть колоколом оптимистической, гуманной педагогики, тем упорнее продвигался осколок к артерии.

Знал это Человек-Данко и потому спешил. Вставал рано утром, в пять часов садился за рабочий стол и строку за строкой выжимал из сердца капельки любви. Затем выходил во двор и, как восход солнца, встречал детей. Весь день Он был одержим ими — учил, вдохновлял, утешал, возвышал каждого из них, вселял в них любовь и веру в людей. А раненое сердце Его вновь наполнялось нектаром любви. Садился Он за свой рабочий стол и до поздней ночи выжимал из него магические строки мудрости воспитания.

Эту книгу я держу сейчас в руках, книгу Василия Сухомлинского, сельского учителя, классика советской педагогики «Сердце отдаю детям».

Здравствуй, Книга! Добро пожаловать в среду грузинских учителей! Они давно ждали Тебя, чтобы воспламенить свои сердца педагогическим пламенем Василия Сухомлинского. Об этом мечтал и Он сам. Я это знаю, потому что имею дорогое мне письмо от Василия Александровича.

«Уважаемый товарищ Амонашвили!

Сердечное спасибо Вам за то, что в своей статье, опубликованной в „Комсомольской правде“, Вы сказали доброе слово и о моих трудах. Посылаю Вам книгу, в которой раскрываются идеи, одобряемые Вами.

Как хотелось бы мне, чтобы эта книга была прочитана моими грузинскими друзьями!

С уважением

В. Сухомлинский.

Сердечный привет коллегам — всем Вашим товарищам.

11.IX.69 г.»

Вот Ты и вышла, книга Сухомлинского, в грузинском переводе. Мне кажется, что к грузинским учителям пришел в гости сам Сухомлинский. В левой руке Он держит свое пылающее раненое сердце, а правой рукой указывает на детей. «Я твердо верю в могучую силу воспитания!» — произносит Он внушительно. Ты, эта книга, и есть подарок, который мне преподнесли мои ребятишки. Ты была завернута в белую бумагу, перевязана красной ленточкой. Вместе с Тобой они уложили в пакет 38 рисунков, каждый с дарственной надписью. А на Твоем форзаце дети аккуратно написали: «Шалва учитель, мы все Вас любим!» За этим следует 38 подписей, и, как доказательство того, что дети разные, все они выполнены по-разному — то обычно, то косо, то сверху вниз, да еще разноцветными фломастерами.

Как мне понять этот ваш подарок, дети? Как желание порадовать своего учителя? Ну, конечно, вы действительно угодили мне. Но вы умные и не зря дарите мне именно эту книгу, да еще с вашими автографами, рисунками. Вы хотите, чтобы я еще раз глубоко задумался о каждом из вас и о себе тоже, как о вашем воспитателе и учителе, не так ли? Конечно, это так, и ваши автографы на форзаце книги Сухомлинского заставляют меня думать о 38 педагогических проблемах, каждая из которых требует своего особого разрешения.

Вот смотрите, как Эка написала свое имя — аккуратно, ровно, как полагается, но скромно, где-то в углу, чтобы было незаметно. Ее имя так же не выпячивается на форзаце книги, как сама Эка среди вас. Она у нас спокойная, уравновешенная. Как будто в воспитании Эки у меня не возникает никаких особых проблем. Еще ни разу она не давала мне повода, принуждающего специально заняться ею. Она никого не сердит, не нарушает общего порядка, со всей ответственностью выполняет все, и ей не надо повторять однажды сказанного. Эка от нас как будто ничего не требует, не предъявляет никаких претензий. Я не могу припомнить случая, чтобы на уроках хоть раз она с нетерпением обратилась ко мне: «Шалва учитель! Шалва учитель!» Не вспоминается случай, чтобы она совала мне в руки свой рисунок, свою тетрадь: «Посмотрите, пожалуйста, нравится?» Клала его на стол тихо, незаметно и отходила в сторону. Она никогда не оказывалась впереди других, чтобы получить от меня пакетик с заданиями, не отталкивала других, чтобы стать рядом со мной. Она всегда все знает, мыслит глубоко.

Может быть, я имею основание быть спокойным в отношении Эки, не трогать ее, пусть воспитывается такой, какая она уже есть — спокойная, уравновешенная, без претензий? Если я спрошу у вас, дети, какая наша Эка, вы все, не сомневаюсь, единогласно скажете: «Она хорошая девочка!» Но если я сам себе задам вопрос: «Сколько сил и энергии, уважаемый учитель, ты тратишь на воспитание и обучение этой скромной и умной девочки?» — мне придется... краснеть. Какие тут сила и энергия, если девочка учится хорошо, не нарушает общего порядка, при малейшем случае проявляет дружелюбие, чуткость, заботливость, уступчивость ко всем! В общем, Эка хорошая сама по себе, она сама воспитывается, ей от меня не нужно особого, индивидуального внимания.

Но так ли это в действительности? Девочка в тени нашего общего внимания — хорошо ли это? Обычно учителя радуются таким детям — с ними хлопот мало, только давай им уроки и общие наставления. Но вот, всматриваясь в ее скромный, аккуратный, незаметный, бесхитростный автограф на форзаце книги, я чувствую себя неловко. Как будто слышу тихий, спокойный, застенчивый голос девочки: «Дорогой учитель, все же не забудь и обо мне, хорошо?»

Да, даже хорошие, очень хорошие, как говорят, по природе своей, дети, а не только так называемые сорванцы требуют специального педагогического внимания и воспитания, особого подхода. Дети эти вежливые, дисциплинированные, застенчивые, умные, в общем как бы уже воспитанные, лишь бы им расти такими до зрелого возраста. И вот такие дети отодвигаются в сторону они находятся в тени. К ним педагог реже подходит, меньше общается, о них товарищи говорят мало. Им никогда педагог не делает замечаний, на них дети не жалуются, потому что они этого не заслуживают; и хвалят их тоже редко, потому что в этом они как будто бы не нуждаются.